– Ага, ясно, – кивнул мальчик, хотя – Ойкью знала – ничегошеньки ему не ясно.

– Меня зовут Ойкью, – прибавила она, рассудив, что пора представиться. – А ты кто такой? Ты из этих, людей-воронов?

Мальчик посмотрел на неё печальными чёрными глазами.

– Вовсе нет. Я Варн. Я из села Чернуха.

– Это где половина жителей – гробовщики? – припомнила Ойкью. – Ну хоть иногда-то ты превращаешься?

– Не половина, поменьше. – Варн нахмурился. – И вовсе я не превращаюсь, я не могу, видишь: на мне рубашка из крапивы. И вообще, давай весло, нехорошо, что ты одна гребёшь.

– Какой серьёзный, – умилилась Ойкью. – А зачем крапиву нацепил?

– Неудобные вопросы задаёшь. – Варн нахмурился вновь, и чёрные брови почти сошлись на переносице. – Давай я буду грести?

Ойкью пожала плечами и в самом деле протянула ему весло, а сама легла в лодке, удобно подложив руки под голову. Вообще-то лодочники никому не давали грести – это считалось дурным тоном, – но Ойкью было решительно наплевать на хорошие манеры. Она знала: лежать в лодке и насвистывать себе под нос куда лучше, чем размахивать тяжеленным веслом. Вдобавок этот мальчишка на вид такой худой и слабый, что всё равно скоро запыхается. Некоторое время они плыли в тишине, нарушаемой лишь негромким плеском и далёким криком ночных птиц, окутанные тихой звёздной музыкой ночи. Луна побледнела, из жёлтой сделавшись серебристой, и наполовину спряталась за лёгким облаком, и вид у неё, у прячущейся, был теперь не зловещий, а какой-то кокетливый.

Ойкью усмехнулась этой мысли. Варн бросил на неё быстрый взгляд:

– Чего смеёшься?

– Как думаешь, может луна быть кокетливой?

– По-моему, она скорее застенчивая, – мальчик рассеянно пожал плечами, в очередной раз опуская весло в воду. – Вон как прячется…

Ойкью хихикнула снова и довольно принялась насвистывать весёлую песенку. Варн тем временем выпутывал её лодку из телореза, и она наблюдала за ним с интересом: выглядел он очень сосредоточенным. Наконец мальчик справился, и они вновь поплыли вперёд, по серебряной лунной дороге, туда, где исчезал, растворяясь в непроглядном тумане, Другой берег.

– Э, нет, – сказала Ойкью, поднимаясь в лодке. – Нам туда не надо. Где это видано: человек везёт лодочника к Другому берегу?

– Тогда ты греби. – Варн покорно вздохнул, протягивая ей весло.

– Я тебя туда не повезу, – она нахмурилась. – И никому не дам тебя туда везти: я потому и отняла тебя у Деда. Ты молодой и глупый. Зачем тебе туда?

– Мне интересно, что там, – мальчик наклонил взъерошенную голову, и Ойкью почувствовала, что он врёт. Варн, немного подумав, прибавил: – Мне больше ничего на свете не интересно.

И это уже была правда.

Это существенно осложняло дело. Ойкью поглядела на него, раздумывая: мальчишка рассматривал петельки на своей мокрой рубашке из крапивы и казался совершенно смирившимся. Наконец явилась мысль. Она была светлой и радостной, как сердцевинка водяной лилии, и лодочница, повертев её так и сяк, решила, что идея вполне подходит моменту.

– Хорошо! – ещё немного подумав, сказала Ойкью и хлопнула себя по коленям. – Хорошо, я отвезу тебя туда. Но сначала скажи: где начало Великой реки?

Мальчишка моргнул удивлённо:

– Я думал об этом, но, говорят, никому не известно, где она начинается.

Вот как, он думал про реку! Значит, она, Ойкью, не одна такая.

– А я хочу знать, – сказала она и увидела, как в тёмных глазах Варна зажглись огоньки интереса. – Я хочу знать, что это за место и как оно выглядит… Наверняка там нет ни Деда, ни Другого берега – да, там всё совсем по-другому! Я уже давно собираюсь сплавать туда, только одной это не так уж весело. Хочешь со мной?

– Даже не знаю, – Варн вцепился в свою крапивную рубашку и бросил тоскливый взгляд в сторону Другого берега.

– Туда всегда успеешь, – сказала Ойкью. – Если тебе станет очень скучно – обещаю, я тебя туда отвезу.

Варн подумал ещё немного и ответил ей неуверенным кивком.

– Ладно, так и быть. Только поплывём скорей подальше отсюда! – он оглянулся и посмотрел в ту сторону, где река соединялась с озером.

И Ойкью поняла, что оказаться «подальше» – единственное, чего он на самом деле хотел. Ничего-ничего, думала она, ещё запросишься домой, а мы будем уже далеко, и вернуться не получится. Тем не менее Ойкью взяла весло и начала грести как могла быстро: она готова была отвезти его куда угодно, если только он от этого перестанет проситься на Другой берег. Лодка свернула с лунной дороги в безопасные чёрные воды, и они поплыли всё вперёд и вперёд, петляя возле прибрежных зарослей камыша и речного хвоща, огибая островки из кувшинковых листьев и коряги, похожие на тёмные крокодильи спинки. Очень далеко кто-то играл на дудочке – быть может, Хозяин Клёна, – и Ойкью захотелось достать свою окари́ну и сыграть ему в ответ или спеть. Но её новая цель была превыше всего, и музыку пришлось отложить до лучших времён.

А если подумать, как давно ей в последний раз хотелось петь?

Одно это желание само по себе стоило сохранить и надёжно запомнить, как первую увиденную падучую звезду, как первый поцелуй.

Ойкью посмотрела на мальчишку: тот явно совсем не хотел петь, а вовсю уже клевал носом.

– Через час небо немного посветлеет, – сказала она. – Тогда поплывём ко мне домой, я даже могу уступить тебе своё гнездо. Только оно очень кривое, имей в виду.

Варн смотрел на неё недоумённо.

– У меня самые кривые в мире гнёзда! – важно прибавила Ойкью: она этим очень гордилась.

Варн удивлённо моргнул.

– Ты спишь в гнезде? У тебя что, нет дома?

– Раньше я жила у родителей дома, – сказала Ойкью. – Теперь нет. Да и что ты так удивился? Ты же ворон, тебе гнёзда должны быть привычны…

Мальчишка недовольно фыркнул. Несколько секунд спустя он громко чихнул. Ойкью взглянула на него и увидела, что его одежда всё ещё мокрая, что сам он усталый и замёрзший, и поняла, что если Варн и спал когда-то в гнезде, то это было очень давно. Она мученически вздохнула.

– Ладно тебе, это не так уж плохо, – проговорила она примирительно. – Мы сперва разведём костёр, и ты посушишь одежду, а я погреюсь. А завтра дойдём до моего дома, там тепло и есть еда. Всё равно придётся предупредить родителей, куда я отправляюсь, – в конце концов, они меня вырастили и имеют некоторое право знать. Ты своих предупредить ни о чём не хочешь?

Варн хранил невозмутимое молчание. Ойкью вновь взялась за весло и скоро привела их в знакомую, окружённую тростником и рогозом заводь. Они вытащили лодку на берег, спрятали её в тростнике и развели костёр. Варн сушил одежду прямо на себе, наотрез отказавшись снимать свою несчастную рубашку из крапивы, поэтому их пребывание в рассветном лесу растянулось надолго. Небо медленно розовело, выпуская на волю нежные рассветные звёзды, повсюду просыпались птицы, вплетая голоса в музыку ветра и шелеста листьев. Ойкью чувствовала себя довольной: она радовалась теплу костра и тому, что у неё получилось кого-то спасти.

– Послушай, как поёт малиновка, – охваченная счастьем, сказала Ойкью, желая передать Варну часть своего чувства. – Как стеклянный ручеёк.

– Угу.

– Я могу так же, но только когда у меня очень хорошее настроение.

– Угу.

– Хочешь послушать?

В ответ раздалось неопределённое хлюпанье.

– Не кисни, скоро согреешься, и пойдём, – ободрила его Ойкью.

Варн почему-то не выглядел сильно обрадованным этим заявлением. Они погрелись ещё немного, затушили костёр и побрели вдоль берега туда, где исстари селились лодочники. Это была небольшая площадка у реки, со стороны озера окружённая ивняком, а со стороны леса спрятанная в густых зарослях бересклета и бузины, так что попасть сюда было не так уж легко.