Взяла ее, посадила на колени и стала кормить со стола. Потом передала ее на руки второй сестре со словами:

– Отсидела мне все ноги, даже больно!

Вторая сказала:

– Да, девочка уже порядочная, весу в ней вроде сотни фунтов. Я же слабая и хрупкая, мне не сдержать ее. Раз она хочет повидать молодого – то и пусть: он такой большой и здоровый – его жирные колени, наверное, выдержат. – И с этими словами посадила девочку к Би.

Как только она к нему перешла, он ощутил аромат и нежную мягкость – легкость такую, словно на коленях у него никого не было. Он обнял ее и стал пить с ней из одной чарки.

– Смотри, маленькая, – говорила ей старшая, – не пей слишком много, а то опьянеешь и потеряешь приличие. Боюсь, молодой муж будет над тобой смеяться!

Девочка, захлебываясь, хохотала и гладила рукой кошку, которая громко мяукала. Старшая сестра заметила ей:

– Почему не бросаешь кошку? От нее только блохи и вши!

Вторая сестра предложила пить за кошку.

– Возьмем, – говорила она, – палочки и будем друг другу в них передавать кошку: у кого она закричит – тот пусть пьет.

Все так и поступили. Как только кошка дошла до Би, сейчас же мяукнула. Би нарочно лихо пил: чарку за чаркой осушал подряд несколько раз. Он знал, что это девочка щиплет и заставляет кошку орать, – и все кругом смеялись. Вторая говорит:

– Ну, сестрица, отправляйся спать! Ты задавила бедного молодого. Смотри, как бы третья сестра на тебя не рассердилась.

Девочка с кошкой ушла.

Старшая, видя, что Би умеет много пить, сняла с себя наколку, наполнила вином и просила его выпить. Би посмотрел – в наколке вина какая-нибудь чашка, а выпил, так почувствовал, как будто там несколько бутылок. Осушил, посмотрел: оказывается, это лотосовая чаша.

Вторая также захотела угостить молодого. Тот стал отказываться, говоря, что не выдержит. Тогда она вынула коробочку из-под румян величиной с шарик самострела, налила и сказала:

– Ну, если вам не осилить вина, то хотя этим покажите свое расположение!

Би посмотрел – можно осушить одним глотком, а на самом деле сделал сотню глотков, но коробочка еще не была осушена. Молодая стала рядом и подменила коробочку маленькой лотосовой чаркой.

– Не давай, – сказала она своему Би, – шутить с собой этим негодницам!

Взяла и поставила коробку на стол: она оказалась огромной плоской чашей. Вторая говорит ей на это:

– Ты зачем вмешиваешься в мои дела? Три дня, как он твой муж, а уж такая нежная любовь появилась, скажи, пожалуйста!

Би взял чарку, поднес ко рту и сейчас же осушил. Когда держал ее, она была такая нежная и мягкая. Вгляделся – вовсе и не чарка, а тонкий чулочек, узенький, как крючок. И подкладка, и украшения работы изумительной. Вторая сестра выхватила у него чулок и забранилась:

– Ишь ты, плутовка! Когда это только ты успела украсть у человека туфлю?.. То-то я дивлюсь, что нога холодна, как лед!

Встала, пошла в комнату переодеть башмак. Третья перестала наливать. Би вышел из-за стола и начал прощаться. Она проводила его за село и велела ему идти домой одному…

И вдруг Би открыл глаза: проснулся – все это было только сном. А все-таки в носу и во рту стоял густой винный дух. Сильно подивился.

Под вечер девушка пришла и спросила его, не опился ли он вчера до смерти? Би сказал, что ему все это показалось сном.

– Мои сестры, – продолжала дева, – боясь твоего буйства, нарочно представили все это сном, но это не был сон.

Дева часто садилась с Би за шахматы, и тот неизменно проигрывал. Тогда она смеялась над ним:

– Ты каждый день этим занимаешься с такой страстью, что я думала – ты очень силен, а теперь вижу, что ты так себе, ни то ни се.

Би просил дать ему указания. Дева сказала:

– Шахматы – это искусство, которое требует твоего собственного проникновения: как я могу быть тебе полезной? Вот с утра до вечера понемногу заимствуй у меня, – может быть, добьешься исключительного умения.

Так прошло несколько месяцев, и Би почувствовал, что он как будто сделал успехи. Дева проэкзаменовала его и засмеялась.

– Нет еще, нет еще! – сказала она.

Би как-то вышел со двора, чтобы сыграть с теми, с которыми он ранее играл, – все заметили его необыкновенные успехи и подивились.

Би был человек прямой, открытый и в душе не терпел ничего оставшегося невысказанным. Понемногу он стал пробалтываться. Дева, конечно, сейчас же узнала и выговаривала ему:

– Тот, кто не терпит неприятностей в дружбе с однородным ему человеком, не дружится с шалым студентом. Сколько раз я велела тебе быть осторожным и молчать, а ты все еще по-прежнему…

Рассердилась и хотела уйти. Би бросился извиняться, и дева понемногу успокоилась; однако с этого времени стала приходить к нему все реже и реже.

Так прошло около года. Однажды вечером она пришла, безмолвно уселась и уставилась на студента. Тот было с ней за шахматы – не играет. Он с ней спать – не ложится. Грустно-грустно сидела довольно долго и наконец спросила его:

– Скажи, как ты относишься ко мне по сравнению с Цинфэн, «Синим Фениксом», повесть о которой ты так любишь?

– Конечно, ты лучше, – отвечал Би.

– Ну, я, положим, стыжусь с ней сравниться. Однако вот в чем дело. Ляо Чжай – твой друг по школе. Будь добр, попроси его сочинить повесть обо мне. Быть может, лет через тысячу меня тоже будут любить и вздыхать по мне, как ты по Цинфэн.

Би сказал на это:

– Давно я об этом думал, но по твоему приказанию – помнишь, тогда? – я нарочно молчал!

– Ну, это было прежде, – возражала дева, – а теперь я хочу с тобой проститься, и не стоит уже скрывать…

– Куда же ты?

– Мы вместе с четвертой сестрой вызваны к «Матери Западных Царей»[25] и назначены вестницами цветов и птиц. Больше не удастся к тебе прийти.

Би просил ее что-нибудь сказать ему на прощание. Дева сказала:

– Если твой гордый дух смирится, ошибок, разумеется, станет меньше.

С этими словами она поднялась, схватила студента за руку и попросила проводить ее. Прошли около версты и с плачем расстались, причем дева сказала ему:

– Если нас друг к другу тянет, то нельзя отрицать, что когда-либо снова встретимся.

С этими словами ушла.

В девятнадцатый день последнего месяца двадцать первого года Канси[26] Би сидел со мной в моем кабинете, который носил тогда имя «Кабинета Горделивых Дум», – сидел и подробно рассказывал всю эту странную историю, случившуюся с ним, а я говорил ему:

– Если была такая лиса, то кисти Ляо Чжая она окажет только честь.

Взял и записал.

И Гунь был из Цзюцзяна. Ночью пришла к нему какая-то дева и легла с ним. Он понимал, что это лиса, но, влюбившись в красавицу, молчал, скрывал от людей: не знали об этом даже отец с матерью.

Прошло довольно много времени, и он весь осунулся. Отец с матерью стали допытываться, что за причина такой болезни, и сын сказал им всю правду. Родители пришли в крайнее беспокойство и стали посылать с ним спать то того, то другого по очереди, да еще повсюду развесили талисманы, но так и не могли помешать лисе. Только когда старик отец сам ложился с ним под одеяло, то лиса не приходила. Если же он сменялся и спал кто другой, то она появлялась опять. И Гунь спросил ее, как это понять.

– Все эти обыкновенные вульгарные талисманы, – отвечала лиса, – конечно, не могут меня удержать. Однако для всех ведь существует родственное приличие, а разве можно допустить, чтобы мы с тобой блудили в присутствии отца?

Старик, узнав это, еще чаще стал спать с сыном, даже не отходил от него. Лиса перестала приходить.

Затем случилась смута. Разбои и мятежи свирепо прошли по всей стране. Вся деревня, где жил И, разбежалась, и вся семья его рассеялась. Сам он бежал в горы Гуньлунь. Кругом были дикие, безлюдные места, а с ним никого близкого или знакомого. Солнце уже закатывалось, и в душу все сильнее и сильнее закрадывался страх. Вдруг он видит, что к нему подходит какая-то дева. Думал было, что это из беженок. Посмотрел вблизи: оказывается, его дева-лиса. После разлуки и средь разрухи свидание было радостным и милым.