И это не было ложью, потому что, никогда с ним не встречавшись, он знал кое-что об Оуэне д'Арси — во всяком случае, о том, для чего тот прибыл в Англию. Знал по той простой причине, что сам занимался чем-то похожим. Справедливее сказать, пытался заниматься — поскольку честно признавался себе в том, что не может идти ни в какое сравнение с мастером своего дела д'Арси, прославившимся, как ему рассказывали, в качестве тайного агента в разных краях, но никогда не попадавшимся, а потому и не разоблаченным. Робин на этой стезе был еще совсем новичком.
— Мне кажется, он не англичанин, — сказала Пен. — Хотя трудно понять, почему я так решила. По-английски он говорит совершенно свободно, без иностранного акцента. И все-таки в нем есть что-то не совсем английское.
— Ты не видишь его сейчас в зале? — спросил Робин.
Она отрицательно мотнула головой:
— Нет. Да разве в такой толпе различишь кого-нибудь?
Сказав так, она тут же поняла, что говорит не правду: если бы тот находился в зале, она бы узнала его. Выделила среди всех остальных. Потому что он был из тех, кто выделялся — внешностью, статью, хладнокровным достоинством… «Не много ли ты напридумывала?» — прервала Пен собственные мысли.
— Похоже, твоя свекровь направляется в нашу сторону, — заметил Робин.
Он прекрасно знал, как Пен относится к леди Брайанстон и что чувства их взаимны; кроме того, не очень хотел продолжения разговора об Оуэне д'Арси, дабы собеседница не уловила, что его тоже интересует этот человек. Правда, отнюдь не из-за того, что осмелился поцеловать его сводную сестру.
Пен сжалась, лицо у нее утратило живость.
— Мне не о чем беседовать с ней, ты ведь знаешь, Робин.
— Хотя бы обменяйтесь любезностями.
— Мы уже сделали это в самом начале вечера. Больше не хочу.
И прежде чем Робин успел что-то сказать, она сорвалась с места и смешалась с толпой. Леди Брайанстон приближалась.
Как Пен и ее семья, к которой Робин принадлежал, он не испытывал симпатии к этой даме, считая недостойным ее отношение к невестке с самого начала их брака с Филиппом и уж совсем отвратительным, что по распоряжению свекрови несчастный младенец был отторгнут от матери и та не могла даже излить свое горе над его мертвым телом. Тем не менее сейчас он был гостем в доме у леди Брайанстон и вообще воспитанным человеком.
Он учтиво поклонился, когда та подошла к нему. Подобно своему сыну Майлзу, она была аляповато скроена, с грубоватыми чертами лица, к тому же отличалась любовью к экстравагантной одежде и немалому количеству драгоценностей на ней и головном уборе, под которым угадывался парик, поскольку натуральный цвет волос не мог быть до такой степени огненно-красным. Той же неестественностью отличалась и пунцовость щек. Все эти ухищрения не вызывали симпатии у пуританина Робина.
— Лорд Робин, — сказала пожилая дама, едва ответив на его поклон, — мне показалось, с вами сейчас была Пенелопа.
Робин, изобразив предельное изумление, оглянулся по сторонам.
— Разве? Не может быть. Я уже давно не вижу ее.
Тонкие губы леди Брайанстон совершенно исчезли.
— Мне необходимо поговорить с ней, — сухо сказала она. — И как можно скорее. Поставьте ее в известность об этом, как только увидите.
— Непременно, леди Брайанстон. Могу я также сообщить ей тему предстоящего разговора?
Губы бесследно улетучились с лица собеседницы.
— Об этом я намерена поставить ее в известность, когда мы наконец встретимся, — отрезала она. — Впрочем, особого секрета тут нет. У нее имеется кое-что из вещей Филиппа, по праву принадлежащее нынешнему графу Брайанстону. То есть Майлзу.
Слова сопровождались отталкивающим выражением лица, она и не пыталась скрывать своих чувств по отношению к Пен. Не меняя этого выражения, она отошла от Робина и направилась к противоположной стене зала, возле которой за карточным столиком продолжали сидеть ее сын и его жена.
— Сука! — пробормотал Робин ей вслед, совершенно забыв о своей пуританской учтивости.
Что ей сделала Пен? Откуда столько ненависти? И эта мерзкая жадность! Хочет, видимо, отнять у Пен какие-то ценные памятные подарки, сделанные ей Филиппом. Он огляделся, поискал глазами. Его сводной сестры не было видно.
Что же, интересно, хочет от нее этот знаменитый в определенных кругах Оуэн д'Арси? Вполне возможно, его внимание случайно. То есть чисто мужского, так сказать, толка. Но все-таки, решил Робин, его сестра вряд ли принадлежит к тем женщинам, которые вызывают желание таким образом знакомиться — в полутемпом коридоре — да еще лезть с поцелуями. Как он осмелился, этот нахал?.. Отсюда следует, что у него имелась какая-то задняя мысль, он преследовал определенную цель. Конечно!
Как уже упоминалось, Робин только ступил на стезю тайной агентурной деятельности и делал первые робкие шаги, но, даже будучи неискушенным, сумел довольно быстро выстроить свою версию, каковая казалась ему единственно правильной. Ведь Пен, можно сказать, задушевная подруга принцессы Марии, сестры пятнадцатилетнего неизлечимо больного короля и возможной наследницы престола. А д'Арси служит у французского посланника, которому, вероятно, крайне необходимо для нужд своего государства, этой чертовой Франции, привыкшей совать нос во все дела островного соседа, знать все, что происходит в Англии на уровне так называемой большой политики, в каковую входят и таинственные отношения принцессы со своим кузеном Карлом, стоящим во главе Священной Римской империи, растерявшей былую мощь, но все еще являющейся значительной силой в Европе.
Пен могла стать для французов, как предполагал Робин, маленьким ключиком в их большой игре, с помощью которого они приоткроют, пускай ненамного, двери в намерения и дела правителей Англии и Священной империи.
Что касается самой Пен, то, подобно Робину, ей приходилось почти всю сознательную часть жизни находиться в зоне дворцовых интриг, и, будучи неглупой женщиной, она не могла кое-чему не научиться. Во всяком случае, осторожности и тому, что нельзя беспечно заглатывать протянутую наживку, как бы приятна и безобидна она ни была на вид. Робин пришел к выводу, что следует поговорить об этом с Пен. Однако д'Арси был настолько опасным соперником, что Робин тут же изменил решение и вознамерился обсудить сначала произошедшее с Пен в среде своих сподвижников.
По-прежнему он не видел ее в толпе снующих повсюду гостей, зато обратил внимание на герцога Нортумберленда, который только что появился среди тех, кто окружал принцессу.
Подойдя туда, Робин в первую очередь дружески улыбнулся худощавой и бледной, скромно одетой девушке, которая ответила застенчивой улыбкой. Было заметно, что она чувствует себя не в своей тарелке, с надеждой посматривая на дверь и явно желая поскорее уйти из зала.
Робину стало жаль ее. Он всегда испытывал это чувство при встрече с ней, потому что, неоднократно бывая у герцога Суффолка, имел возможность становиться свидетелем того, как несчастная Джейн, его дочь, страдала от материнского обращения: от постоянных замечаний, попреков, вечного недовольства. Сейчас он, на положении старого друга, нежно обнял ее за плечи, на что она, непривычная к проявлениям нежности, благодарно улыбнулась.
Нортумберленд, отвлекшись на минуту от беседы, остановил на Робине свой жесткий и, как всегда, высокомерный взгляд, который несколько смягчился, когда он спросил:
— Хотите что-то сказать мне, Робин?
— Если ваша светлость сможет уделить внимание моей персоне, — непринужденно ответил тот.
Робин научился еще от своего отца, Хью Бокера, ныне графа Кендала, искусству никогда не трепетать перед богатством или положением окружающих. Он не боялся подобных людей и не льстил им, что принесло ему уважение и искреннюю симпатию как юного короля Эдуарда, так и его Тайного совета.
Герцог Нортумберленд согласно кивнул и отошел от принцессы, приглашая Робина следовать за собой.
Пен снова торопливо шла по коридору в направлении библиотеки, ее юбки с фижмами развевались, чуть не задевая стены. Она была уверена, что Робин постарается задержать свекровь разговором, и потому почти не опасалась вмешательства. Кроме того, в ней бушевала дерзкая беспечность, как ни странно, связанная, как ей казалось, с недавним знакомством с этим необычным и тоже дерзким человеком по имени Оуэн д'Арси. Если кто-нибудь из Брайанстонов застанет ее за рассматриванием бумаг в ящиках у Филиппа — что ж, пускай… Она их не боится. И никогда не боялась.
