Впрочем, этот краткий рассказ был бы неполным без описания кабильдо, городского совета, здание которого занимало одну из сторон площади. Тщательно выбеленные стены, блестевшие, как снег на горных вершинах, окружали неизменный внутренний дворик. В центре его стоял колодец, облицованный нарядными изразцами. А напротив кабильдо высился собор. Вот они, две власти, спорившие за господство над Ибатином, над провинцией Тукуман, да и над континентом в целом. С одной стороны власть земная, с другой — небесная. И если первая простиралась лишь до кровожадной виселицы, то вторая распространялась на все церкви и монастыри. На эшафоте царил кесарь (даже еретики, приговоренные к смерти церковным судом, передавались в руки светским властям), а в церквях владычествовал Бог. Соперничество их не прекращалось, ибо Господь вездесущ, но и кесарь желает быть равным Богу.

На соседних улицах располагались монастыри и принадлежавшие им храмы. Церковь мерседариев уступала по высоте храму францисканцев, к которому к тому же была пристроена богатая часовня. Иезуиты не желали отставать и возвели крестообразный храм длиной в сорок метров с кирпичными стенами, беленными внутри, а снаружи облицованными камнем. Пол выложили керамической плиткой, крышу покрыли черепицей, соорудили пышный алтарь, а амвон изукрасили самым чудесным образом. Было очевидно, что они готовы всеми силами отстаивать позиции Общества Иисуса^[10].

♦ ♦ ♦

Франсиско отодвигает железный засов. Едва дверь приоткрывается, в дом вламываются незваные гости, думая, что хозяин испугается и попробует вновь запереться. Но Франсиско невозмутимо ждет. Солдатам приходится умерить пыл: золотистый свет фонаря выхватывает из темноты высокую фигуру статного мужчины, исчерна-синие тени ложатся на спокойное лицо, на широкие плечи. Стражники в растерянности замирают, кажется, забыв, зачем явились.

— Вы Франсиско Мальдонадо да Сильва?

— Да.

— Я Хуан Минайя, старший альгвасил инквизиции. — Он тычет лампой Франсиско в нос, словно хочет подпалить его. — Назовите свое полное имя!

Ослепленный Франсиско удивленно спрашивает:

— Зачем? Вы же сами только что его назвали.

— Назовите свое полное имя! — рявкает альгвасил, преисполненный служебного рвения.

— Я Франсиско Мальдонадо да Сильва.

Хуан Минайя, удовлетворившись ответом, медленно опускает лампу, по стенам скользят зловещие блики.

— Именем святой инквизиции, вы арестованы! — напыщенно произносит он.

Солдаты хватают Франсиско за руки и крепко держат, ведь обычно их жертвы пытаются сопротивляться.

Но Франсиско и не думает бежать. Странное дело: в этот роковой момент перед мысленным взором почему-то встает Ибатин времен его детства. Он слышит, как звенит река Техар, видит часовню святых покровителей города^[11], вспоминает шумную площадь, заснеженные вершины гор и пышную растительность на склонах, каретную мануфактуру и апельсиновые деревья, посаженные отцом. А также полки, уставленные книгами.

4

В обширной провинции Тукуман считалось похвальным копить богатства и приумножать собственность: закабаленных индейцев, чернокожих рабов, мулов, свиней, крупный рогатый скот, пашни и прочие земельные угодья. Не говоря уже о всевозможных предметах роскоши, таких как столовое серебро, мебель, дорогие ткани, золотые украшения и всякие изысканные вещицы, привезенные из Европы. Но собирать книги никому и в голову не приходило. Задешево их не купишь и первому встречному не продашь; к тому же в книгах могли содержаться опасные мысли. Мул или, например, стул никогда не навлекут на человека беды, а вот мысли — запросто.

Однако у дона Диего имелась мечта, которую большинство людей сочли бы сумасбродной, — собрать настоящую библиотеку. Вместо того чтобы приобретать что-нибудь полезное, он тратил сбережения на сомнительные фолианты. Одни он привез из родного Лиссабона, другие же купил в Потоси. Ученые Лимы или Мадрида, городов, которые славились своими университетами, пришли бы от подобной коллекции в восторг, но в заштатном Ибатине ничего, кроме подозрений, вызвать она не могла.

Книги стояли рядами на массивных полках в комнатке, служившей дону Диего кабинетом. Там же хранились укладка с хирургическими инструментами и особо дорогие его сердцу предметы. Никто не смел входить туда без разрешения. Слугам были даны на сей счет особые распоряжения, и чуткая Альдонса следила, чтобы волю супруга не нарушали.

Франсиско обожал пробираться в это святилище, когда отец удалялся туда, чтобы читать или делать записи. Мальчик завороженно наблюдал и повторял за ним все действия: доставал с полки том, прижимал, точно драгоценную ношу, к груди, осторожно клал на стол, раскрывал твердую обложку и переворачивал страницы, покрытые непонятными значками. Впрочем, иногда в этом море букв попадались цветные заставки, а то и картинки.

Особое место в библиотеке занимал трактат францисканца Бальтасара де Витории «Театр языческих богов» — удивительный каталог дохристианских божеств, изобиловавший историями о мифических персонажах и наглядно показывавший, насколько нелепы были верования людей до того, как Господь открыл им истину. Брат Антонио Луке пришел в ужас, узнав, что Франсиско позволяют прикасаться к такому опасному сочинению.

— Оно может сбить юную душу с пути истинного.

Отец же, напротив, полагал, что труд Бальтасара де Витории способен лишь развить разум.

— Вовсе нет, эта книга как раз поможет ему не сбиться с пути.

Освоив грамоту, мальчик узнал много интересного о героях, богах, сыноубийцах и обманщиках, о превращениях и чудесах; удивительные истории перемежались с довольно правдоподобными сюжетами. Франсиско научился серьезно относиться к нелепицам: ведь они тоже имеют власть над людьми.

Когда успехи в изучении латыни позволили мальчику понимать некоторые стихи, он увлекся антологией поэтов Древнего Рима, составленной Октавиано делла Мирандолой. Однажды в разговоре с настоятелем Антонио Луке дон Диего заметил, что произведения Горация, включенные в антологию, проникнуты тонким лиризмом, а строки их умягчают сердце, как теплый дождь — землю. Однако сурового служителя инквизиции лиризм не интересовал, его заботила только вера. «Нравственность Горация, — продолжал дон Диего, — радует христианскую душу». На что Луке сухо возразил: «Законы нравственности существуют не для того, чтобы радоваться, но для того, чтобы повиноваться».

Между трудами по медицине и общим разделом домашней библиотеки стояли шесть томов «Естественной истории» Плиния. Впоследствии у Франсиско ушли годы на то, чтобы прочесть их от корки до корки. Подумать только, в этих шести томах умещались тридцать семь книг, написанных гениальным римлянином, жадным до всякого знания своей эпохи. Любознательность его не имела границ, он интересовался всем, начиная с происхождения и устройства Вселенной; знал даже, что Земля круглая. Дон Диего искренне восхищался Плинием. «Этот человек, — рассказывал он Франсиско, — прочел две тысячи книг ста сорока римских авторов и трехсот двадцати шести греческих, не брезгуя самыми пустячными сочинениями». Так велика была его страсть к наукам, что он старался не ходить пешком, дабы зря не терять драгоценного времени, и всегда держал рядом писцов, которым диктовал свои соображения. Сведения Плиний отбирал с умом и, несмотря на гигантскую эрудицию, проявил скромность и указал все источники, какими только пользовался. Некоторые из его наблюдений удивительно точны: он утверждает, например, что животные чувствуют собственную природу, действуют сообразно ей и таким образом справляются с трудностями. Люди же без обучения не ведают о себе ничего и единственное, что умеют от рождения, — это плакать. «А потому, — добавлял дон Диего, — познание есть святой долг каждого человека». С тех пор, расплакавшись, Франсиско утирал слезы и говорил: «Я веду себя как неразумное существо. Надо подумать, как повел бы себя взрослый человек».