— Ну, не просто, а получше, да. Но такой фокус они провернуть не могут. Ну, по настоящему, до большой крови, не чтобы напугать.

— А полки тухумов — могут! Те, что под двумя знаменами, — Марьядек забылся, махнул руками, повысив голос, однако глянул вниз, на поле боя, и осекся. Услышать его все равно не могли, но береженого…

— Бивали и таковских, — проворчал Бьярн, но без напора, скорее чтобы оставить за собой последнее слово.

В бою, тем временем, наметился определенный перелом. По каким-то неясным признакам соперничающие стороны решили, что правый (относительно скрытых наблюдателей) отряд — сильнее. Левые, соответственно, попятились шаг за шагом, энергично отмахиваясь копьями, гремя щитами. Общие потери составили десяток или около того, все раненые, притом легко — ни одного по-настоящему лежачего. Добивать никто никого не стремился. Сообразив, что поддать жару обычными средствами не получается, «левый» командир лично возглавил и повел в контратаку резерв. «Правый» соответственно принял вызов, происходящее стало еще громче и бестолковее.

Елена смотрела на развивающееся непотребство, вспоминала, как бились на мосту в столице жандармы с горским полком, удивлялась вопиющей разнице.

Контратака удалась, правые начали откатываться, теряя дезертиров. Путники напряглись, было, однако никому из бойцов не хотелось бежать вверх по склону. Левый отряд заорал громче, подбадривая себя и предвкушая заслуженную победу. На этом, собственно, баталия завершилась. Примерно через час на поле боя никого не осталось. Разбегающиеся убежали, победители нестройно, однако дружно пошли вслед, очевидно, чтобы продолжать грабежи с поджогами.

— Вяло, — сказала Гамилла, прежде сохранявшая молчание.

— Скот войны, — философски заметил Гаваль.

— Щас в лоб дам за «скотов», — грозно пообещал Бьярн с такой энергией, будто и не он только что сурово критиковал пехоту. Марьядек изобразил немое, но выразительное согласие, и менестрель тут же сдулся.

— Что-то я не поражена яростью боя, — честно призналась Елена, вспоминая одно из первых видений, то, в котором с лютейшим бешенством насмерть сшибались полки численностью в многие тысячи бойцов.

— Ну, так скотина же бесполезная, — пожал плечами Марьядек, ничуть не смутившись тем, что с полминуты назад показывал готовность побить Гаваля за те же слова. — Набранные за жратву и долю в грабеже, но сколько с крестьян возьмешь? А личным дружинам бодаться до упора опять же соображения нет. Это когда пришлые — драка до смерти бывает, и то не всегда. А так все друг друга знают, еще и родственники хотя бы через третье колено. Зашибешь кого-нить, месть будет, расходы, оно кому надо?

Елена обдумала нехитрую математику междоусобиц далекой провинции, затем уточнила:

— То есть подобное… войско состоит из двух частей? Личный отряд господина и те, кого удастся навербовать?

— Навербовать за недорого, — уточнил, соглашаясь, Марьядек. — Ну да.

— А если нужен отряд побольше и получше?

— Ну, это от графьев разных начинается, — покачал головой браконьер. — Или какой-нибудь город с хорошим доходом. Скажем, на реке или перекрестке важных дорог. Солдат нанимать — очень, очень для кошелька больно.

Елена обдумала и это, подведя итог размышлениям:

— А отдуваются за все крестьяне.

— Этих никому никогда не жалко, — согласился молчавший доселе Кадфаль. — Крестьянин для сильных мира, он как мышь в навозе. Сколько ни пришибешь, еще народятся. Дешевый товарец.

И было что-то в словах мрачного искупителя с дубиной, отчего никому больше не захотелось дополнять сказанное.

Дело шло к раннему закату, по мощеной дороге идти было опасно — столкновение даже с таким сбродом не сулило маленькому отряду ничего хорошего. Поэтому решили остаться здесь, пережидая, а утром попробовать найти другой путь. Кадфаль осмотрел телегу и вынес квалифицированный вердикт: несколько дней по сухой дороге выдержит, а там как Бог положит. Главное, чтобы не пошел дождь, тогда колесное средство придется бросить — завязнет в момент. Стихийным образом возник диспут — а следует ли вообще морочиться с телегой? Поклажи, откровенно говоря, не столь уж и много, все, так или иначе, можно утащить на себе и лошадях, а Раньян более-менее оправился, способен идти на костылях или ехать верхом. Не придя к единому решению, оставили решение до утра.

Бьярн и Марьядек ушли в дозор, прочие занялись обустройством ночлега — «темного», то есть без открытого огня. Раньян, закусив губу, попробовал упражняться с легким мечом Елены. Выглядело это печально — бретер хоть и поправлялся с удивительной быстротой, но изранен был страшно. Однако мечник не сдавался, аккуратно и упорно разрабатывая мышцы со связками. Он уже прошел стадию, когда мужское эго всячески требовало демонстрировать удаль на глазах любимой женщины, так что подходил к занятию с большей ответственностью и осторожностью. Правая рука бретера, судя по всему, потеряла силу навсегда, и Раньян вынужденно переучивался на левшу.

Гамилла в очередной раз полировала баллестр мягкой тряпочкой и была почему-то недовольна прямо-таки до крайности. Кажется, злость женщины с татуировкой концентрировалась на пулевом арбалетике, но какова причина — оставалось неясным, оружие было в точности таким же, как прежде.

Гаваль вознамерился было поиграть на калимбе, получил от Кадфаля незатейливый подзатыльник и пару недобрых слов, а также краткое, но выразительное описание, что сделают с музыкальным идиотом приманенные пиликанием мародеры и прочие злодеи. Менестрель устыдился и в качестве наказания за глупость был отряжен чистить лошадей. В этом ему помог Артиго, снова удивив Елену — казалось бы, работа не из чистых, лошадиный пот не благоухал амброзией, прямо скажем. И тем не менее юный аристократ ухаживал за скотиной с элегантной естественностью, будто вырос на конюшне.

Елена вздохнула и еще раз провела беглую инвентаризацию припасов. Увы, занятие это не потребовало много времени. Две торбы лошадиного корма в виде сечки с небольшой примесью овса, четверть мешка эрзац-муки, три десятка сухарей из смеси конских бобов, ячменя и ржи. А также коровий желудок, в котором пересыпалась горсточка сушеного гороха. Прежде внутри лежал кружок кровяной колбасы, но ее уже съели. Девять человек и две оставшиеся лошади потребляли удивительно много провианта…

Бросим телегу, подумала Елена. И в самом деле, бросим. Одну лошадь, ту, что поплоше, поменяем на еду, вторую нагрузим поклажей. Раньяну придется идти пешком, на костылях, будет непросто, однако швы уже начали затягиваться, главное — не торопиться.

Она посмотрела на бретера искоса, незаметно, чтобы не смущать мужчину пристальным вниманием к его телесной слабости. Тот, если и заметил, все равно сделал вид, что увлечен «игрой с мечом» — упорно, стиснув челюсти, глядя строго перед собой.

Витора, пока все занимались своими делами, начала готовить ужин. Елена поклялась (в очередной раз), что когда этот квест закончится, она в жизни рот не откроет на все, сколь-нибудь родственное муке, разведенной в «пустой», лишь чуть подсоленной воде. И ни одного боба в любом виде.

Кадфаль, тем временем, отстранил менестреля от работы с лошадьми, потому что дело перешло к более ответственной работе — срезанию копыт. Доверять сие «шалопаю» никак нельзя было, и Кадфаль занялся самолично. Искупитель и юный император — бывший крестьянин и аристократ высшей пробы — действовали молча, слаженно, в полной гармонии.

В прежней жизни Елена даже не задумывалась, насколько сложен, оказывается, уход за тягловой скотиной. Теперь же, когда фактическое выживание зависело от того, с какой резвостью переставляет ноги животное, вопрос оказался сугубо практическим. Не почистить вовремя — сбруя сотрет шкуру, капризное четвероногое заболеет. Дать воды неправильно — опять же заболеет. Накормить не тем и не так — вспучит брюхо. Дать хитрой скотине сожрать что-нибудь с земли… И так далее. Лошади страдали от вшей, чесотки, мокреца, потертостей, сбитой холки, «наминок». А еще оказалось, что копыта все время растут, поэтому каждые полтора-два месяца нужно снимать подковы, чистить роговую ткань и подковывать заново.