— Хочу расчесать тебе волосы, — тихонько признался бретер. — Мне это нравится. Будто я пропускаю в пальцах живой огонь, укрощаю его гребнем.

Елена молча достала из поясной сумки деревянный гребешок и протянула мужчине. С опозданием поняла, что вопрос заключался не в инструменте, да и вопроса, по сути, не было.

— С тобой всегда непросто, — усмехнулся Раньян.

— Но ведь интересно? — Елена развернулась к нему боком и приобняла за шею, чувствуя уколы отрастающей щетины. Пообещала с показной грозностью. — Завтра я тебя всенепременно побрею.

— Сочту за честь, — он обозначил шутовской поклон, очень осторожно, чтобы не разбередить едва затянувшиеся раны. Затем неожиданно сказал, уже без шуток и мягкости:

— Знаешь… В тот год, что ты объявилась на Пустошах, случились удивительные знамения.

— Я слышала об этом, но краем уха, — призналась Елена, решив не спрашивать, что навело бретера на такие воспоминания.

— Несколько дней раздавался странный рокот, который шел будто из самих глубин земли. А те «смоляные», что кормились на морском берегу, рассказывали о волнах, необычно высоких. Одна была такой, что вынесла из океана корабль, разбив его о скалы. Ну и смыла все, до чего дотянулась. Почти месяц закаты пылали багрянцем, богобоязненные люди думали, это ангельское воинство бьется с демонами в аду. А язычники шептались, что старые боги подожгли небо, желая сбросить Пантократора. Гороскопы оказались ужасными, будто звезды изменили ход и стали предрекать нескончаемые бедствия.

Подземный гром, красивейшие закаты… Что-то упорно цеплялось за память Елены, как репейник в конский хвост. Где-то она уже слышала подобное, а может быть читала. Притом у истории было продолжение, неприятное и зловещее. Нет, не получается вспомнить.

Она выдохнула, очищая разум, изгоняя мусор пустых, бесполезных мыслей. Все эти закаты и волны, что случились годы (уже годы!) назад, не имеют значения. Было и давно прошло, а вот куда идти завтра и брать ли с собой телегу — это важно, это заботы, требующие решений.

— Обними меня, — попросила она, отсекая готовое уже вырваться слово «крепче». Сейчас делать что-либо с усилием Раньяну было тяжко, а то и вредно. Хватит с него и тренировки, от которой мужчина скрипел зубами, думая, что никто не замечает, какой ценой дается возвращение подвижности членам.

Здесь можно было сказать, что Раньян повиновался, однако «повинностью» сложно именовать занятие, которому отдаются с готовностью и увлечением.

— Все будет хорошо, — пообещал он, обнимая женщину, вдыхая запах ее волос, горьковатый из-за травяного экстракта.

— Все… будет… хорошо…

Глава 3

Глава 3

дбр гаспжа давала мня имя

еше она учт мня чить и псть

тепрь маг мгу магу напсть мня звут

мн звт втр ра вр т р витр вир витра

мне имя витра

Опись материальных свидетельств АА105062; археологические раскопки объекта «БвТ»; группа вскрытия «Северо-Запад»; локализация — «групповое захоронение II-89», предположительно место финальной схватки жандармов Шотана Ашхтвицера и батальона де Суи.

Находка 519а / блок № 23 / текст 1

Неразборчивые и перечеркнутые до невозможности корректного перевода элементы текста вынесены в отдельное приложение для реставраторов.

Доп.примечание руководителя группы: прекращайте называть ценный исторический документ «дневником Капустной Баронессы»! Это непрофессионально и, в конце концов, просто глупо.

* * *

С утра Гамилла в ярости разломала оружие. Поначалу женщина снова тренировалась и, хотя в цель попадала исправно, была чем-то недовольна, расходуя свинцовые шарики один за другим. Лицо ее становилось все мрачнее, татуировка ярко выделялась на белой коже, словно змея, ползущая от виска. И, в конце концов, арбалетчица с размаху шваркнула баллестр о старый, вылезший из земли корень, так что сломала рога, и мелкие детали разлетелись окрест. Будто разрушений оказалось недостаточно, Гамилла с бешеным лицом растоптала обломки, не щадя обувь, и молча ушла дальше, оставив позади спутников.

Гаваль догадывался, что могло вызвать такой приступ гнева, и счел за лучшее пока не лезть с утешением. Когда у человека рушится вся жизнь, и предназначение растворяется, будто капля чернил в чаше воды, любые слова излишни, а скорее вредны. Во всяком случае, поначалу, когда душевная рана еще свежа, истекая кровью горечи обманутых надежд…

Менестрель подумал, что это надо бы записать — красиво получилось, но писать было нечем и не на чем, а выпрашивать писчие принадлежности у Хель он считал ниже своего достоинства. Это ставило друга благородных искусств на один уровень со служанкой, что было унизительным. Оставалось положиться на память. Увы, Гаваль был в ней далеко не уверен, поэтому он лишь вздохнул и продолжил шагать, крутя в пальцах немую дудочку.

Изначально странники двинулись строго на север, желая до наступления холодов пересечь границу королевств Заката. А дальше пришлось выбирать, учитывая определенные нюансы. Можно было идти прямо, так получалось короче всего и по лучшим дорогам, однако путь вел через «золотой пояс» наиболее плодородных земель, где уже шла тихая, необъявленная, но жестокая война за собранный урожай. Плюс к тому, с учетом явно ослабевшей императорской власти, разгорелось старое, почтенное развлечение господ — приведение формальных границ уездов в соответствие с ленными, притом каждый понимал их в свою пользу. А где смута, в тех краях обязательно появляются банды. Чтобы проскочить меж войсками, мародерами, а также иным вооруженным сбродом, требовалось большое искусство и превеликая удача.

Другая возможность — свернуть направо и пройти у границы Столпов, как в минувшем году. Что получилось единожды, всегда можно повторить, однако вопрос — с тем ли успехом? Некоторый жизненный опыт и здравый смысл подсказывали, что горские банды, спускающиеся на равнину, вряд ли менее опасны, чем обычные злодеи.

Третий путь лежал вдоль береговой линии. Там было меньше шансов попасть в жернова междоусобиц, однако прибрежная дорога приводила к границам герцогства Вартенслебенов, чего по каким-то собственным причинам опасалась и категорически не желала Хель. Кроме того, леворукое направление обещало стать самым голодным. Как можно голодать у моря Гаваль не понимал, однако более опытные спутники в один голос утверждали, что зимой на побережье делать (и есть) нечего.

В общем, впору было кидать монету, только вот не нашлось у путников денежки с тремя сторонами, поэтому немного посовещавшись и поспорив, компания дружно передоверила окончательное решение Хель. Которая, без особых колебаний и дополнительных размышлений, неожиданно показала налево, к морю. Туда и отправились.

Подсохшая дорога вилась средь холмов, места казались обжитыми, однако обезлюдевшими. Не дымились трубы оставленных домов, не хрюкали свиньи в ожидании предзимнего забоя. Селения, где жители остались, а не бежали в поисках лучшей доли, ощетинились кольями, обложились укрепленными стенами, гоня прочь всех, у кого не было провианта или городских товаров на обмен. Редкие путники на дорогах представляли собой главным образом таких же беглецов, искателей лучшей доли, а также явных разбойников, ищущих добычу послабее.

Девятка странников производила впечатление серьезных людей, у которых мало добра и достаточно клинков, а от встречи с большими отрядами Господь уберегал, так что неприятностей удавалось избегать. Пока, во всяком случае… Шли относительно быстро, скудные запасы провизии еще оставались в дорожных сумах, так что было чего страшиться, но был и повод верить в лучшее.

Еще бы телегу сохранили… Но, увы, ее продали. Выгодно скинули, этого не отнять, Кадфаль торговался как подручный Ювелира — да будет творец зла проклят и унижен Пресветлым Пантократором во всех атрибутах! Искупитель напирал на то, что нынче такую городскую работу не сыщешь. Повозка не разбита, не ушатана (ну, чуть-чуть, самую малость), а ободья вообще железные! Кадфаль выбил из мрачных крестьян мешок ячменя, перемешанного с истолченным в крошку сушеным мясом, так что сделка вышла исключительно удачной.