Но Алекс лишь молча смотрит на него .

И вдруг, как вспышка молнии, Алекс перевел взгляд на Эмми. Ее лицо, до этого искаженное беспокойством, прониклось восхищением.

В мгновение ока Алекс преобразился. Как будто невидимая завеса сорвалась, и на свет вышло другое существо – холодное, жестокое, лишенное всяких человеческих чувств. Его лицо, секунду назад выражавшее нерешительность, теперь изгибалось в ужасающей гримасе. Он закатился истошным, пронзительным смехом, похожим на безумный хохот Джокера из мрачных комиксов.

Аудитория замерла. Смех Алекса, резкий и отрывистый, разорвал тишину, развеяв остатки иллюзий о

его благородстве и адекватности ситуации. В аудитории воцарился ужас, сгустившийся до физического ощущения. Каждый студент чувствовал себя заложником происходящего, участником некоего кошмарного реалити-шоу, ужасающего фильма о двух психопатах, где нет ни сценария, ни режиссера, только импровизация безумия. На лицах отражалось бессилие перед тем, что происходило, глубокое чувство обреченности.

Саймон, до этого сидевший, словно парализованный страхом, неожиданно отреагировал на безумный смех Алекса. Его губы растянулись в кривой улыбке, и он присоединился к хохоту, вторя Алексу в диссонансном, ужасающем дуэте. Смех эхом разносился по классу, отражаясь от стен, как зловещий отголосок безумия. Это был не просто смех, это был торжествующий крик победы над человеческими чувствами, над разумом и состраданием.

Алекс, чья рука до сих пор была испачкана кровью после недавнего избиения Саймона, сделал себе улыбку, точно копируя грим Джокера. Кровь, символ насилия и безумия, стала жутким гримом, подчеркивающим его превращение в воплощение хаоса. Он протянул руку Саймону, который, бледный, но все еще смеющийся, встал и пожал ее.

«Я просто добавил финал для твоей шутки», – произнес Алекс с холодным спокойствием, совершенно контрастирующим с его недавним безумием. Его голос был спокоен, как голос рассказчика, завершающего повествование.

И они вместе поклонились, словно завершая грандиозный, ужасающий спектакль, разыгранный перед оцепеневшей аудиторией. Поклон был глубоким, театральным жестом, подчеркивающим искусственность и цинизм происходящего. Они, два актера, сыграли свои роли до совершенства, погрузив всех присутствующих в пучину ужаса и неопределенности. Занавес упал, но тишина в аудитории была еще более грозной, чем самый ужасный смех. Остался лишь горький привкус бессилия и вопросов, на которые никто не мог ответить.

Кто ты, Саймон? Этот вопрос, пронзительный и неотступный, преследовал Саймона всю его жизнь, до самого судьбоносного дня, когда он встретил Алекса. До этого момента, Саймон жил, словно следуя чётко расписанному сценарию, написанному его влиятельной лондонской семьёй. Он был идеальным сыном, образцовым студентом престижного колледжа моды, его жизнь – воплощение элегантности и безупречного стиля. Каждый костюм сидел на нём идеально, каждая прядь волос была уложена с математической точностью, создавая образ классического английского джентльмена. Он был статуей, выточенной из мрамора – прекрасной, безупречной, но… пустой.

Его мир был монохромен, выдержан в строгой гамме серого – от идеально отутюженных рубашек до холодного, отстранённого отношения его родителей к его страсти. Они, представители старой лондонской элиты, считали его увлечение модой легкомысленной игрой, несерьёзным хобби, не заслуживающим их внимания. Они хотели видеть его в политике, в бизнесе, в любой сфере, кроме той, которая наполняла его сердце. Они хотели, чтобы он стал таким, каким *они* хотели его видеть, забывая о том, каким Саймон хотел быть сам.

Саймон старался соответствовать их ожиданиям, успешно совмещая учёбу, участие в светских мероприятиях и исполнение родительских желаний. Он был хорошим сыном. Он был хорошим студентом. Он был… никем. Или, вернее, он был кем-то, кем он *должен* был быть, а не кем он *хотел* быть. Это чувство пустоты, это ощущение нереализованности, словно чёрная дыра, пожирало его изнутри. Он был актером, играющим роль, роль идеального сына из идеальной семьи, но за маской безупречного стиля скрывалась глубокая тоска и неудовлетворённость.

А потом появился Алекс. Внезапный взрыв цвета в его монохромном мире. Дерзкий, красивый панк с взъерошенными волосами, проколотыми ушами и одеждой, которая кричала о бунте против системы. Алекс не следовал правилам, не придерживался норм, он жил, руководствуясь только собственными желаниями и инстинктами. В нём не было ни капли той искусственной сдержанности, которая окружала Саймона всю его жизнь.

Встреча с Алексом стала для Саймона откровением. Это был не просто человек, это был вихрь энергии, страсти и непредсказуемости. Впервые Саймон увидел человека, который не пытался быть кем-то другим, который был цельным и настоящим. Алекс был свободным. И в этом свободе, в этой бесшабашности, Саймон увидел то, чего так отчаянно ему не хватало.

Глядя на Алекса, Саймон осознал, что до их встречи он не знал, кто он есть на самом деле. Он был заперт в клетке собственных ожиданий и общественных норм. Дружба с Алексом стала для него ключом к свободе. Это была не просто дружба, это было открытие себя, своего "я", скрытого за идеально выглаженной рубашкой и безупречной укладкой. Это был путь самопознания, начало новой жизни, жизни, наполненной яркими красками и настоящей, неподдельной страстью. Он понял, что его кумир – это не просто человек, а символ свободы и самовыражения, путь к тому, чтобы, наконец, стать самим собой, быть Саймоном, а не копией идеала, навязанного

Учеба в колледже моды продолжалась своим чередом, и постепенно все вокруг Эмми, казалось, возвращалось к прежнему ритму. Однако девушка никак не могла избавиться от гнетущего ощущения, будто она заперта в своеобразной "психбольнице", где все вокруг воспринимают происходящее как нечто само собой разумеющееся.

Эмми не переставала удивляться тому, как Лили и Саймон так легко смогли забыть о произошедшем и продолжать свои отношения, будто ничего не случилось. Ее словно преследовало чувство, что она одна здесь является "психом", который не способен принять эту новую реальность.

Пытаясь сохранить хрупкое равновесие, Эмми старалась изо всех сил продолжать дружить с ними, будто между ними ничего не изменилось. Но внутри нее нарастало чувство опустошения и непонимания. Куда делись ее отношения с Алексом? Неужели для него все это было просто очередной интрижкой, не более того?

Алекс без особого труда продолжал совмещать работу над эскизными проектами в колледже с активной личной жизнью. Его не смущало, что Лили, будучи лучшей подругой Эмми, также поддерживала с ним близкие отношения интимного характера.

Сама Лили не видела в этом ничего предосудительного. "Я просто восхищаюсь талантом Алекса, – говорила она, – и мне нравится находиться рядом с ним. И если вдруг он попросит меня об одолжении, я вовсе не обязана отказывать. Это не значит, что у нас романтические отношения – это всего лишь дружеская услуга".

Для Лили ее связь с Алексом была чем-то вроде привилегии, которой она могла пользоваться, не чувствуя себя виноватой. Она не воспринимала это как измену или предательство по отношению к Эмми. В ее понимании, их дружба была куда важнее, чем временные физические увлечения.

Однако Эмми все сильнее чувствовала себя изолированной от этого мира, где ее близкие люди так легко переходили границы, не задумываясь о последствиях. Она становилась все более растерянной, не понимая, как ей теперь следует себя вести в сложившейся ситуации. Эмми все чаще ловила себя на мысли, что ее близкие друзья, с которыми она привыкла делиться всем, теперь вызывают у нее отчуждение и непонимание. Она не могла принять их поведение и все больше замыкалась в себе.

Однажды, когда Эмми в очередной раз сидела в одиночестве в своей комнате, к ней зашла Лили. Подруга заметила тревожное состояние Эмми и попыталась расспросить ее, в чем дело. Но Эмми лишь с трудом подбирала слова, не зная, как выразить все, что ее беспокоило.