У должности Нормана было какое-то другое название, не совсем «лакей». Наверное, «дворецкий», но Долорес было всё равно, как его именуют официально, она называла его просто по имени. Как и всех слуг, запомнив их имена и пообщавшись с каждым или каждой в отдельности ещё во время уборки. Все слуги показались ей простыми людьми, открытыми и не очень, с теми или иными заморочками, но только старый ворчун Норман вызывал у неё безотчётный страх, если просьба выходила за рамки его служебных обязанностей.

Наконец, она подошла к нему и, чтобы разжалобить его, сказала дрожащим от волнения голосом:

– Милый Норман, у меня несчастье. Только вы один сможете мне помочь. Я потеряла своё колечко, оно мне дорого, так как досталось от бабушки. Я уже всё осмотрела – все комнаты, в которых побывала с момента приезда. Лестницу и коридоры. Только без толку. Может, я его уронила в кабинете хозяина? Пойдёмте со мной, а то я боюсь входить туда одна.

Норман хмыкнул, но, не почувствовав в просьбе Долорес ничего предосудительного, решил уступить её мольбам и захромал вслед за ней по лестнице.

Они вошли в кабинет и Долорес осмотрела все его уголки в присутствии лакея. Когда очередь дошла до кресла, загораживавшего дверь в кладовку, Долорес попросила у лакея помощи, чтобы вдвоём сдвинуть этот тяжёлый предмет. Но ни за креслом, ни под ним колечко так и не нашлось. Зато на поверхности пола под креслом Долорес обнаружила пыльные следы, которых никак не могло быть. Она очень удивилась, так как под всеми креслами, столами и стульями пыль тщательно вытирали, готовясь к приезду хозяина. Долорес спросила лакея «А куда ведёт эта дверь?», словно в первый раз увидела её.

– Никуда, – ответил тот мрачно. – Там, за ней, что-то вроде чулана. Хранилище старых вещей. Архив, оставшийся от дядюшки сэра Уэндерли. С тех пор, как въехал новый хозяин, дверь больше не открывали.

– А вдруг моё колечко закатилось под эту дверь? Её можно открыть? Ну пожалуйста! – взмолилась Долорес, прижав к груди руки.

– Э, милая госпожа, у меня ведь нет ключа от этой двери. Он был только у хозяина. Могу ещё спросить у хозяйки…

– Не надо, милый Норман. Наверное, колечка там нет. Ну что ж, спасибо за помощь.

– С вашего позволения я запру кабинет на ключ от греха подальше. Полиция не велела ничего трогать в нём, а тем более менять.

«Ну, после тайфуна, который здесь устроили сами полицейские, менять тут уже нечего, – подумала Долорес. – Однако, как мне всё-таки попасть в кладовку?»

Долорес вернулась в свою комнату и задумалась, как поступить в такой ситуации. Расплывчатая формулировка, изложенная в предсмертной записке хозяина и рассказывавшая о постигшей его беде, всё менее убеждала её. Скоро всё забудется, и разобраться в истинных причинах дальше станет только труднее, а согласиться с теми объяснениями, которые содержались в деле, она не могла, как ни старалась. Да, на какое-то время она притворилась, что ей интересны рассказы вдовы о том, как она познакомилась со своим мужем два года назад, где они побывали и с кем вели дружбу. Долорес листала их семейный альбом, а мысли её были далеко. На нескольких фотографиях семейной пары она постаралась задержать свой взгляд и проявить заинтересованность, хотя бы для приличия. По возрасту жена годилась Эдвину Уэндерли в дочери, но муж красил волосы и оттого выглядел моложе своего возраста. Долорес показалось, что выражения счастливых лиц, взирающих на неё, отдают какой-то фальшью и неестественностью. Впрочем, так все мы выглядим, когда позируем для фото. Да, они держались за руки, но их попросил об этом фотограф – фотографы всегда так делают. И чем дальше Долорес погружалась в рассматривание каких-то малозначащих деталей, на которые вряд ли кто-то ещё обращал внимание, тем сильнее убеждалась в том, что здесь что-то не так. Что на этих фото насторожило Долорес, она не могла дать себе отчёт. Как будто она что-то искала на них и не находила…

– А где фото Невилла?

– Что вы, муж запретил даже упоминать его имя.

– Вам оно тоже неприятно, наверное?

– Я вообще боюсь мужчин. Мне они представляются злобными, агрессивными существами. Которые самоутверждаются за счёт женщин. Кроме Эдвина, разумеется.

Долорес не могла с ней согласиться. Ей встречались разные мужчины. Некоторые из них были не лишены благородства.

– Расскажите о характере вашего мужа, пожалуйста…

В памяти Долорес отложилось, что Дора Уэндерли испытывала большое уважение и благодарность к своему мужу за то, что два года назад обрела покой и защиту. Вот только в чём эта защита заключалась, если он постоянно был в отъезде?

Чтобы успокоить её, Долорес принялась рассказывать о семье своих родителей, о спокойном деревенском уюте, о прогулках в сад, общении с соседями, но Дора продолжала твердить о том, что она потеряла, не допуская и мысли о том, что со смертью мужа она могла и что-то приобрести.

Наверное, у Доры и в самом деле до этого была нелёгкая жизнь, раз она так ценила то, что на поверку оказалось столь непрочным и зыбким. Непохоже, чтобы ей было комфортно и сейчас. А если так, то почему она настолько редко выходит из дома? Даже по дому она перемещается с большой неохотой. Долорес обратила на это внимание, когда обходила вместе с Дорой отмытые, освобождённые от старой рухляди и сразу посветлевшие комнаты перед приездом гостей. Хозяйку, судя по всему, произошедшие перемены не особо-то и впечатлили. Она смотрела на окружавшие её вещи, как смотрят на чужое. Всё её поведение было похоже на поведение узницы. Долорес тогда расстроилась и спросила Дору:

– Ваи не понравилось, как мы поработали?

– Очень вам признательна за работу, но дело в другом. Каждый хоть иногда скучает по своему родному дому.

Где же родной дом Доры? Дора переводила разговор на другие темы, лишь только заходила речь о её прошлом. Она предпочитала молчать о том, как жила до знакомства с Эдвином. Никакие уловки со стороны Долорес не помогали выйти на откровенный разговор о тех временах…

В дверь комнаты Долорес постучали. Служанка сообщила Долорес, что миссис Уэндерли попросила её зайти, и Долорес, поспешив выполнить просьбу, увидела, как Дора ходит из угла в угол, словно не зная с чего начать.

– Милая мисс Макнил… Не знаю, хватит ли у меня сил сказать вам то, что я должна сказать. Я боюсь, что вы меня неправильно поймёте. Я попала в западню, мне нужно рассчитаться с неотложными долгами, и чтобы из неё выбраться, мне придётся сократить некоторые расходы. Возможно, я не смогу больше пользоваться вашими услугами. А вы были так добры ко мне, и я не хочу, чтобы вы считали меня неблагодарной. Возьмите это от меня в подарок…

Дора сняла дорогой браслет со своей руки и протянула его Долорес. Девушка отшатнулась.

– Вы извините меня, миссис Уэндерли, я не смогу это принять. Это слишком…

«Как ей сказать, что она не понимает ценности своих вещей? Если она примется их раздаривать, то вскоре окажется и в самом деле в сложной ситуации. Но если ей прямо сказать об этом, она обидится. Наверное, ей никогда не приходилось зарабатывать себе на хлеб и пробиваться наверх, как приходилось мне. Не удивлюсь, если окажется, что она не держала в руках живых денег и не знает, как ими распоряжаться. Её нельзя оставлять, иначе слетятся стервятники. Сократить расходы? Я помогу ей в этом!» Долорес решила снова «надавить на жалость», использовав тот же приём, что и с Норманом:

– Мне и идти-то некуда… Я готова вам помогать от самого чистого сердца, не получая никакого жалования, только не гоните меня.

– Помогать мне? Вы же здесь сойдёте с ума от тоски… Впрочем, как вам будет угодно.

Вдова продолжала о чём-то думать, тут же забыв о существовании своей гостьи, и иногда из её уст вырывались восклицания:

– Зачем я встретилась на его пути? Я приношу только одни несчастья!

«Женщины, как правило, склонны преувеличивать своё значение в жизни своих мужчин, – услышав подобные слова, подумала Долорес. – Чаще считают себя самым большим везением, реже – самым большим несчастьем в их жизни. Но обязательно чем-то большим».