Тем сильнее удивилась Долорес, когда ей сообщили, что хозяин дома уже прибыл и срочно просит её зайти к нему в кабинет. Она поднялась по лестнице на второй этаж и постучалась в дверь. Ей послышался голос, прозвучавший в ответ из кабинета, только она не смогла разобрать слов. Долорес приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Сэр Уэндерли разговаривал с кем-то по телефону, стоя у стола. Долорес снова не поняла, что он говорит, но ей показалось, что говорил он не только тихо, но и очень подавленным тоном. Увидев Долорес, хозяин кабинета кивнул ей и сделал знак рукой, чтобы она вошла и закрыла за собой дверь. Эдвину Уэндерли, как уже сообщалось, стукнуло в этот день пятьдесят лет. Он выглядел так, как примерно и представляла себе его Долорес по описанию слуг – строгий, подвижный, с гордо поднятой головой, в очках и с едва намечающейся сединой на висках.

Продолжая говорить по телефону, сэр Уэндерли сел за стол и взялся что-то править на листе бумаги, уже наполовину заполненном его мелким почерком. Наконец, он положил трубку на рычаг, отложил бумагу, поднялся с места и представился девушке. Видя его неважное настроение, она попыталась поздравить его с юбилеем, но он неожиданно прервал её. Взяв в руку бумагу со стола, он перечитал написанное и одним резким движением передал листок бумаги Долорес со словами:

– Возьмите и отдайте моей жене. Скажите ей, что это моя воля.

Не успела Долорес бросить взгляд на оказавшуюся в её руке бумагу, как сэр Уэндерли принялся ходить взад-вперёд по кабинету и ругать невидимого собеседника осипшим от волнения и недовольства голосом:

– Ну надо же, какое низкое предательство! Они хотят меня обесчестить и разорить! Сколько сил потрачено напрасно! Читайте, милое дитя, не обращайте на меня внимание…

Долорес снова попыталась вчитаться в переданный ей текст, но из-за охватившего её волнения буквы, которые автор письма будто нарочно округлял и украшал завитками… эти буквы заплясали у неё перед глазами, и вдруг сэр Уэндерли отвернулся к окну, достал из внутреннего кармана револьвер и на глазах Долорес, полуобернувшись, без паузы и без лишних слов выстрелил себе в грудь. От неожиданности Долорес выронила бумагу и, не думая больше ни о чём, бросилась к упавшему джентльмену. Но у него на губах уже выступила розовая пена, сквозь которую он, будто выталкивая из груди слова, с трудом проговорил:

– Позовите мою жену. Позовите Дору…

Долорес бросилась прочь. Она пробежала по пустынному коридору, затем спустилась по лестнице и попала в объятия старого лакея, который попытался выяснить у неё причину столь неожиданного бегства.

– Мадам! – закричала Долорес показавшейся из столовой Доре, – Ваш муж там… застрелился!

Миссис Уэндерли резко взмахнула руками и, цепляясь за дверной косяк, как-то некрасиво завалилась набок. Она была в обмороке. Служанки тут же окружили её, кто-то побежал за нашатырём. Хромой старый лакей ещё раз заставил Долорес повторить её слова, а потом, дав поручение молодому привратнику, деревенскому парню, тоже прибежавшему на крик, звонить врачу и после врача в полицию, поспешил так, как позволяли спешить его ноги, одна из которых не сгибалась в колене, вслед за Долорес вверх по лестнице в кабинет своего хозяина. Долорес, забежав вперёд, подождала его наверху, чтобы не оставаться с телом хозяина наедине, и они вошли в кабинет вдвоём. Тело лежало на том же самом месте, только взгляд сэра Уэндерли, обращённый в потолок, был уже неподвижен. Лакей проверил у него пульс и сокрушённо покачал головой. Долорес сначала смотрела на него с надеждой, но, поняв всё без лишних слов, подошла к бумаге, которую уронила, когда убегала, и с обречённым видом подняла её.

Всех тем временем охватила паника: кто побежал встречать врача, кто за водой, несколько человек окружили очнувшуюся Дору, лакей не по одному разу рассказывал про увиденное в кабинете… В суматохе забыли предупредить гостей, и они прибыли к назначенному часу. Полиция ещё была в доме, а врач только собирался уходить. Сомнений в причине смерти не было – огнестрельное ранение в грудь. Все присутствующие в один голос признались, что не могли предвидеть и даже не подозревали о каких-либо причинах самоубийства. Но зато о ней сообщало письмо, которое покойный передал Долорес перед смертью. В нём было сказано следующее:

«Всему виной плачевное состояние дел, сложившееся в азиатском отделении моей компании. Проходимцы обокрали меня и поставили под угрозу отношение инвесторов ко мне на этом рынке. Удар слишком чувствительный, чтобы я мог так легко его пережить. Покрыть принесённые инвесторам убытки – это мой безусловный долг, и я бы хотел, чтобы мои наследники его погасили, если он останется после моей смерти».

– О бизнесе мистера Уэндерли известно и в самом деле немного, – прокомментировал услышанное Алекс. – Он сравнительно успешный ресторатор, который планировал открыть сеть закусочных по всему миру, привлекая средства местных инвесторов. Кроме того, он вкладывался в производство и поставку продовольствия в беднейшие страны, а это дело хоть и благородное, но не всегда сулит скорый финансовый успех. Жёлтая пресса сообщала о скандалах, связанных с использованием рабского труда на предприятиях компании Уэндерли. У него оставался ещё капитал, полученный от дядюшки, но сколько из этих денег он успел вложить, а сколько лежало на банковских счетах, пока неизвестно. Он ведь мог находиться как на грани банкротства, так и на подъёме. Какую-то ясность вносила разве что предсмертная записка. Но продолжайте, пожалуйста.

– Полиция впоследствии сообщила, – сказала Долорес, – что была проведена графологическая экспертиза, которая признала, что почерк покойного на этом письме подлинный. И, кроме того, среди отпечатков пальцев на письме были обнаружены и отпечатки сэра Уэндерли. Они же и только они остались на пистолете, из которого был произведён выстрел. Разумеется, и жена, и слуги, и все гости в тот день, когда это всё произошло, подтвердили личность умершего. Среди гостей были уважаемые персоны – две семейные четы и одинокий мистер, работавший зубным врачом. Все они были допрошены полицией. У всех сняли отпечатки пальцев, наверное, проверяли, не был ли кто-то из них в кабинете Эдвина и не оставил ли следы после себя. Но мне показалось это чистой формальностью, ведь хозяин кабинета никого туда не пускал без своего разрешения. В его отсутствие кабинет всегда запирали на замок. У хозяина же был свой ключ, чтобы он мог пользоваться кабинетом в любое время суток. Полиция произвела в кабинете обыск, но все бумаги на столе, в столе и в сейфе, ключ от которого торчал в замке, были в порядке. Ничего не разбросано, а, наоборот, разложено в аккуратные стопки. На ключе от сейфа, столешнице и выдвижных ящиках присутствовали отпечатки пальцев Эдвина и никого более.

– Какие-нибудь ценности там хранились?

– Да, разумеется. Пачки наличных и ценные бумаги. Всё на месте.

– Спасибо. А что за пистолет? Откуда он взялся? – поинтересовался Алекс.

– Миссис Уэндерли сказала, что пистолет висел у мистера Уэндерли на стене в кабинете. Он какой-то очень старый, кажется времён первой мировой. И, если я не ошибаюсь, принадлежал его деду.

– Если с тех пор из него не стреляли, он же не пригоден был к стрельбе?

– Она сказала, что Эдвин его регулярно чистил и гордился им. Конечно, пока он висел на стене, он был не заряжен. Но в столе у мистера Уэндерли лежали патроны к нему.

– Я понимаю настроение, в котором вы пребывали в тот день, но не заметили ли вы что-то необычное в поведении окружавших вас людей, перед тем как отправиться на второй этаж к вызвавшему вас мистеру Уэндерли?

– Когда я проходила мимо гостиной, мне показалось, что там кто-то был у телефонного аппарата, как будто подслушивал разговор Эдвина, о котором я узнала чуть позже. Но когда я спустилась обратно, в гостиной уже никого не было, а Норман, опытный старый лакей, удержал меня от того, чтобы я бегала по комнатам и разносила эту весть по всему дому.

Долорес не присутствовала при беседе миссис Уэндерли с назначенным вести расследование старшим инспектором лондонской полиции Слоттером, но та при встрече с ней позже не стала скрывать, что муж строил далеко идущие планы, вот только в бизнесе его и раньше случались неудачи, и очередной срыв мог действительно переполнить чашу его небезграничного терпения.