Так Корсар пролежал довольно долго. Время от времени он по привычке кидал взгляд на запястье и, в очередной раз не обнаружив часов, чертыхался: ведь не поленился кто-то содрать с руки эту дешевку!

«Спасибо, что хоть брюки не стащили…» — подумал он и, присмотревшись к своей одежде, понял, что теперь ей место разве что на помойке. А ведь еще утром это были вполне стильные и даже красивые вещи! Утром, да. А сейчас какое время суток? И которых по счету?

Внутреннее чувство времени начисто отказалось служить, и поэтому, когда со стороны входа раздалось громыхание засова, он не смог бы сказать: прошло полчаса или полдня.

Засов, судя по звукам и по тому, как долго его снимали, был рассчитан на средневековый стенобойный таран, хотя взрыва толовой шашки, пожалуй, и не выдержал бы. Корсар успел пожалеть, что в его кармане не завалялось ничего похожего, когда дверь наконец-то открылась и в подвал один за другим спустились три человека.

Первым шел низенький и толстый араб, завернутый в белоснежные ткани так, что казался свежеприготовленной мумией еще живого фараона. За ним следовал тоже одетый в национальный костюм человек, но этот человек был бритоголовым негром средних размеров, причем его ноги, торчащие из-под бурнуса, были обуты в разношенные высокие кроссовки, а в руке болталась полиэтиленовая сумка. И, наконец, замыкал процессию здоровенный охранник: никакого местного колорита в его обмундировании не было, но зато имелся укороченный «Калашников», который охранник держал одной рукой, как пистолет.

— Селям алейкум, — важно поздоровался низенький и сделал знак негру. Тот с видом добросовестной покорности поклонился сначала арабу, потом пленнику и выложил из сумки две ярко раскрашенных алюминиевых банки и небольшой прозрачный пакетик с финиками.

Одобрительно кивнув, низенький разразился речью на плохом английском. Корсар, который и сам знал язык далеко не идеально, тем не менее понимал почти все.

Пленнику предлагалось восхвалить Аллаха за то, что с ним обращаются почти как с человеком, хотя даже кончики волос его недостойны этого. Но вот в племени Ар-Баййех, наоборот, кончики волос каждого исполнены благородством и великодушием, за что опять же следовало воздать хвалу Аллаху.

— Постойте, минутку! — перебил его Корсар. — А в чем дело, могу я узнать? И вообще, почему мне еще никто ничего не сказал?!

— Твои дела говорят сами за себя, — важно заявил низенький и, не обращая больше внимания на пленника, увел процессию обратно.

Снова долго грохотал засов, устанавливаемый на место, и Корсар опять остался в одиночестве.

В банках оказалась на удивление невкусная газировка, зато финики были вполне съедобны. Аппетита не было абсолютно, но Корсар заставил себя съесть весь пакетик, решив, что неизвестно, когда удастся подкрепить силы в следующий раз. Уж больно ненадежными выглядели слова про кончики волос, проникнутые благородством.

«Дались же, блин, фараону недоделанному эти кончики волос! — размышлял летчик, дожевывая последний финик. — Или это единственное цветистое выражение, которое он выучил по-английски? В любом случае, какое бы место у них великодушием пропитано ни было, ничего хорошего мне пока что не светит. Мои дела говорят сами за себя — ишь ты. Знать бы хоть, какие это дела-делишки…»

Он уселся на матрасе поудобнее и попытался вспомнить свое недолгое пребывание в Дубае, час за часом. Мало ли, какая мелочь могла обидеть «одно маленькое, но гордое племя»! Нет, нет, скорее всего дело в несостоявшейся попытке угона хомяковского самолета…

Мысль Корсара переключилась на другую тему. Что же все-таки хотели липовые кинооператоры? Разве что таранить «Крыло», но для этого не нужны такие сложности! Даже если допустить, что за штурвал уселся фанатик-камикадзе, врезаться в русский самолет он бы мог и без подсказок компьютера. Зачем тогда телекамера, зачем экран с траекторией полета, причем траекторией, динамично меняющейся? Вопросы, вопросы…

Корсар снова прилег и осторожно прикрыл глаза, опасаясь, что пол под ним опять пустится в пляс. Но этого не случилось — организм уже начал приводить себя в порядок, и так, с закрытыми глазами, но не засыпая, он пролежал очень долго, пока у двери снова не началась возня.

Теперь к звукам открываемого засова добавлялись возбужденные голоса, кто-то на кого-то кричал, кто-то кого-то, похоже, порывался побить, но ему этого сделать не давали… И когда дверь наконец распахнулась, глазам Корсара представилась странная картина: двое парней с европейскими лицами, но в пустынном камуфляже и сбитых набок чалмах держали под руки третьего такого же. У него чалма и вовсе свалилась с головы и лежала, полуразвернувшись, на плече. Этот третий был щуплым пареньком с россыпью ярко-красных прыщей на лице. Паренек был здорово пьян, и, несмотря на свою худощавость и низкорослость, он и создавал основной шум: рвался, дрыгал ногами и рычал сквозь зубы что-то нечленораздельное. Держащие по мере сил уворачивались от его ляганий и в качестве единственной меры сопротивления все сильней и сильней заворачивали пьяному руки за спину, наклоняя его лицо чуть ли не к самой земле. Четвертый участник конфликта стоял на лестнице с тяжеленной ржавой трубой-засовом наперевес, готовый запереть дверь в ту же секунду, как ее захлопнут.

Ждать ему долго не пришлось: оба конвоира, перемигнувшись, вдруг одновременно отпустили руки пьяного, а один из них, изловчившись, отвесил ему могучий пинок под зад. Пьяный полетел вперед, споткнулся на ступеньках, и, пока он поднимался, дверь затворилась. Топча ногами свою чалму, новый постоялец подвала рванулся наверх, но сколько бы он ни рвал на себя ручку и сколько бы ни отбивал кулаки о толстые доски, все было уже бесполезно.

— Coockie-pushersз!!! — сообщил паренек двери, добавил несколько загадочных слов по-арабски и, обернувшись, закончил анализ ситуации вполне понятным: — Bullshit.

Корсар кивнул: не согласиться было трудновато.

— Поганые вонючки! — продолжал орать новый постоялец подвала, нетвердо спускаясь по каменным ступеням и придерживаясь за стену. — Идите вы все к черту со своими законами!

От собственного крика парень покачнулся, в последний момент выпрямился, но урок учел и дальше говорил уже тише:

— Если я хожу, как последний козел, в этой тряпке, — он демонстративно вытер ноги о чалму, которая действительно уже стала похожа скорее на тряпку, чем на головной убор, — так теперь мне уже и выпить нельзя? Да я…

Он наконец добрел до матраса и плюхнулся на него рядом с Корсаром, обдав его перегаром. Летчик брезгливо отодвинулся, но паренек с неожиданной ловкостью ухватил его за рубаху и горячо забормотал Корсару прямо в лицо:

— Да я всех их отправлю в задницу! Вот только выйду отсюда, и точка. Я им такое устрою, что все слезами обольются! Пусть подавятся своим пророком и своими деньгами! Я найду, где можно заработать, не строя из себя фанатика…

Корсар не выдержал и отпихнул говорившего от себя. Тот потерял равновесие и упал на бок. Похоже, от этого в его мозгу что-то переключилось, и вместо продолжения монолога щуплый парень попытался затянуть какую-то песню, но бросил на середине и, еще раз пригрозив «им» крупными неприятностями, утихомирился и заснул, изредка всхрапывая.

Летчик перетащил матрас подальше, перевернул его — нижняя сторона была пыльной, но это казалось менее противным, чем засаленная ткань верхней стороны, — и прилег опять, обдумывая услышанное и увиденное. Кое-какие догадки относительно места пребывания у него уже начали появляться, но главный вопрос: почему он здесь, и что его ждет, оставался без ответа.

Так ничего и не решив для себя, Корсар поерзал спиной, отыскивая наименее болезненное положение, и закрыл глаза, одновременно повторяя про себя одну из кодовых фраз аутотренинга. По идее, она должна была погрузить его в чуткий сон, когда человек отдыхает, оставаясь начеку, но последний раз Корсар занимался этим очень давно, и в конце концов аутотренинг сработал немного не так. Тело и сознание летчика расслабились, и он попросту крепко заснул, безо всяких хитростей.