С крестьянами вообще можно было делать что угодно. Им не полагалось ни пенсий, ни пособий, но при потере трудоспособности разрешалось кормиться с крошечного приусадебного участка, который, кстати, могли в любой момент отобрать, дом снести бульдозером, а самого либо посадить, либо выбросить умирать куда-нибудь в чистое поле. Методика уже давно была отработана.
С рабочими, от имени которых как «класса-гегемона» и творились все преступления, также никто не церемонился. Никаких средств борьбы за свои права рабочие не имели. За само слово «забастовка» произнесенное вслух, вполне можно было поплатиться жизнью. Безопасность труда находилась на первобытном уровне, работа шла на износ, условия работы были подчас каторжными, оборудование старым и изношенным, условия жизни просто немыслимыми, так что очень малый процент рабочих вообще доживал до своей нищенской пенсии. Страна жила в неописуемой нищете. Мужчины донашивали военную форму и ватники, женщины тридцати лет уже выглядели старухами в платках и валенках. Человек в костюме считался справедливо либо большим начальником, либо шпионом, либо крупным уголовником. Модно одетая женщина, если она не была женой или любовницей какого-нибудь крупного функционера, рисковала попасть в зону за «низкопоклонство перед западной модой».
В несколько лучшем положении находилась немногочисленная техническая интеллигенция, выпущенная из тюрем и шарашек, увешанная лауреатскими медалями за проектирование и создание образцов нового оружия в годы войны и ныне. Ей и платили получше, и кормили посытнее, создав даже для кандидатов наук и полковников сеть так называемых лимитных магазинов с гораздо лучшим выбором товаров, чем для простого народа, дав им таким образом почувствовать сладостное чувство собственного привилегированного положения и временно забыть о своем собственном полном рабском бесправии.
Таким образом, при самом поверхностном анализе легко выявлялась примитивная схема рабовладельческого государства, где весь национальный доход присваивался и по собственному усмотрению распределялся самим Сталиным и его всемогущей номенклатурой.
Номенклатура вышла из войны еще более могущественной, чем была. В годы войны она надела на себя высшие знаки воинского отличия, что дало ей возможность еще более осознать свое значение в государстве, которое считалось государством «нового типа», хотя было столь же архаичным, что и государство Урарту. И если такое государство вообще могло существовать, то только потому, что оно по всем швам сцементировано именно номенклатурой, использовавшей в качестве единственного механизма исполнительной власти огромный аппарат тайной полиции, снова переименованный после войны из НКВД в МГБ. Но сути дела это не меняло. Тайная политическая полиция контролировала каждый вздох гигантского концлагеря от далеких лагпунктов ГУЛАГа до кремлевских кабинетов. Сросшись своей верхушкой с сердцем номенклатуры, тайная полиция простерла свои щупальца по всем континентам, постепенно становясь мечом, щитом и плотью номенклатуры.
Номенклатура, отягощенная золотом погон и высших боевых наград, прекрасно осознавала прочность своего господствующего положения в захваченной стране, свои возможности и беспредельные перспективы. Она прекрасно понимала, что партия большевиков, которую эта номенклатура представляла, уже срослась с понятием «государство», а само понятие «государство» давно стало синонимом партии. А потому она, номенклатура, стала непобедимой и неистребимой, искренне рассматривая всю государственную собственность, включая население, как свою, принадлежащую ей по праву рождения.
И такой вождь, как Сталин, был номенклатуре уже совершенно не нужен.
Более того, он ей мешал, не давая развернуться во всем блеске импровизации.
Он мешал, поскольку постоянно заставлял задумываться о личной безопасности, об ответственности, ограничивая аппетиты и держа почти круглые сутки на рабочих местах в кабинетах. А в этот кабинет в любую минуту могли ворваться люди с синими околышами на фуражках, избить до полусмерти, вытащить за ноги во двор, бросить в машину и в тот же вечер расстрелять в каком-нибудь подвале. Все это нервировало, порождая мечты о новом, «своем» вожде. Но, как известно, мечты никогда не воплощаются в жизнь сами по себе, требуя для своего воплощения в жизнь тяжелой и рискованной работы.
Французская газета «Монд» как-то опубликовала карикатуру, желая показать читателям структуру управления Советским Союзом. На карикатуре был изображен Сталин, у которого из каждого кармана, из отворотов мундира, из голенищ сапог выглядывали маленькие Сталины. Это было правдой, но сильно упрощенной правдой. Маленькие Сталины стремительно объединялись, создавая нечто гораздо более мощное, чем «великий вождь всех народов». Номенклатура объединялась в собственное государство с весьма четкими и строго охраняемыми границами.
Этот процесс был настолько очевиден, что его не смогла игнорировать даже многотомная «История КПСС». «В 1946 году была разработана и утверждена номенклатура должностей ЦК ВКП(б), — сухо сообщает официальная история партии. — В работу с руководящими кадрами вносились плановость, систематическое изучение и проверка их политических и деловых качеств, обеспечивалось создание резерва для выдвижения и строгий порядок в назначении и освобождении номенклатурных работников. Расширялась номенклатура должностей ЦК компартий союзных республик, крайкомов, обкомов, горкомов и райкомов». О чем не сообщает официальная история, так это о том новом витке смертельной борьбы, которая развернулась между номенклатурой и Сталиным, сразу же, как смолкли последние залпы второй мировой войны.
Разница с предыдущими этапами борьбы заключалась лишь в том, что номенклатура стала более могущественной, а Сталин сильно сдал, постепенно впадая в состояние полного маразма и становясь легкой добычей для окружавших его волков и шакалов.
Еще во время войны номенклатура получила несколько сигналов, говорящих о том, что вождь слабеет. После взятия немцами станции Мга под Ленинградом, что позволило противнику замкнуть кольцо окружения вокруг города, все считали, что песенка Ворошилова спета. Пикантность ситуации заключалась не только в его дико бездарном командовании, а в том, что после взятия Мги Ворошилов, потеряв голову от страха, не доложил об этом в Москву, и Сталин узнал об очередной военной катастрофе из сообщения Немецкого радио. Сам Ворошилов был уверен, что его расстреляют или превратят в лагерную пыль, что по законам военного времени было бы вполне справедливо. Расстрел всего командования Западного фронта во главе с генералом армии Павловым был еще у всех очень свеж в памяти. Но ничего подобного не произошло. Ворошилов отделался легким испугом.
Номенклатура отметила это обстоятельство как первый шаг на пути к собственной полной безответственности, что и составляло ее самую светлую мечту.
Еще более характерной была история со Ждановым. На стол Сталина постоянно ложились документы, изобличающие его ближайшего сатрапа во всех смертных грехах. Алкоголик, пьет с утра до вечера, никакими делами не занимается. Изменник. Договаривался с немцами о сдаче города. Настроил против Сталина всю ленинградскую парторганизацию, мечтая отделить Ленинградскую область от СССР, создать на базе области самостоятельное государство и стать в нем вождем. Во исполнение этого плана в Ленинграде на каждый портрет товарища Сталина приходится четыре портрета самого Жданова.
Вор. Еще в годы присоединения Прибалтики он присвоил и переправил в западные (скандинавские) банки около 400 тысяч фунтов стерлингов. В годы блокады Ленинграда специально созданная им команда обшаривала пустые дома, собирая в подвалах Смольного все представляющее хоть какую-то ценность, не брезгуя даже обручальными кольцами, сдернутыми с пальцев умерших от голода старух. В настоящее время указанные ценности примерно на 7 миллионов рублей хранятся в тайниках на трех дачах и у ряда доверенных лиц.
Вождь молчал, не принимая никаких мер. Правда, после неожиданной смерти Жданова, обросшей легендами именно из-за того, что многим была известна эта информация, на дачах и в охотничьих домиках покойного копошились какие-то комиссии, что-то вывозилось на крытых армейских грузовиках, а во время знаменитого «Ленинградского дела», в ходе которого была расстреляна вся бывшая ждановская команда, помимо прочих обвинений, всем было предъявлено обвинение «в моральном падении в виде стремления к личному обогащению». На суде демонстрировались пригоршни золотых монет, бриллиантов, ювелирных изделий и старинных орденов. Таким образом, ответственность была также тщательно иерархирована, как и вся жизнь в стране. То, что могло быть прощено Жданову, не прощалось номенклатуре более низкого уровня. А именно это ее не устраивало.
