Доминик сделал было шаг к захлопнувшейся с грохотом двери, потом раздраженно тряхнул головой и вернулся к своему шерри. Один раз он вырвал их обоих из паутины обмана, которой невозможно было избежать здесь, в Вене, и увел Женевьеву от ее одураченных информаторов, но они не успокоятся на этом. Что ж, Доминик не станет больше мучиться ревностью, он начнет действовать открыто, и это избавит от кислого привкуса конспирации, который угнетает их обоих.

До своего возвращения с вечернего заседания конгресса Доминик не видел Женевьеву. Он был уверен, что это мировое собрание на грани срыва. Повсюду говорили о реакции, которую вызвала во Франции реставрация правления Бурбонов. Последние, казалось, нарочно делали все, чтобы восстановить против себя армию и разжечь пламя республиканской борьбы. Было похоже, что Наполеона с восторгом встретят во Франции, если он вернется, чтобы восстановить империю.

Доминик сгорал от нетерпения поделиться этой информацией с Женевьевой, но, пока оба переодевались, чтобы ехать на бал, она отвечала односложно и неохотно. Присутствие Сайласа не позволило вывести ее из состояния замкнутости единственным известным Доминику способом, а во время ужина в качестве гостей императорской семьи разговоры между ними, личные или какие бы то ни было другие, были исключены.

Женевьева блистала, если это было возможно, еще ослепительнее, чем всегда. Глаза сверкали, как огромные золотистые топазы у нее в серьгах и в кулоне на стройной шее. Контраст между ними и сияющими темно-золотистыми небрежными завитками, ниспадавшими ей на плечи, никогда еще не казался столь восхитительным. В платье из крепа цвета слоновой кости с золотистыми бархатными лентами Женевьева умудрялась производить впечатление эфирности и одновременно цветущей жизни.

Доминик, который сам подобрал ей гардероб и до отказа заполнил украшениями шкатулку на туалетном столике, вынужден был признать, что вложения оправдали себя. Скромно одетая молодая девушка из Нового Орлеана, которая мало интересовалась модой, превратилась в потрясающе элегантную молодую женщину с безупречным вкусом.

Однако уже в начале вечера у Полански Доминик обнаружил, что не может одобрить поведение жены так же безоговорочно, как одобрил ее туалет. Черная шелковая маска и золотистое домино едва ли могли ввести кого-либо в заблуждение, да Женевьева и не стремилась быть неузнанной. Ни у кого не возникало сомнений и насчет ее партнеров, так что сбрасывание масок в полночь было лишь данью игре. Женевьева ни на секунду не оставалась без партнера, без нетерпеливого круга поклонников разного возраста и разной репутации, и всем в равной степени расточала свою благосклонность, успешно и смело парируя самые рискованные остроты. Казалось, что Женевьева отбросила всякую осторожность, что ею овладело некое безумие, какая-то лихорадка, из-за которой она не замечала, как шокирован высший свет Вены.

Доминик не мог не видеть выражения ужаса на лицах, того, как отводят глаза, случайно встретившись с ним взглядом; не мог не слышать, как перешептываются, глядя на него. Осмотрительность в поведении была единственным правилом в этом обществе, а мадам Делакруа с вызывающим бесстыдством нарушала его. Только раз удалось Доминику оказаться достаточно близко, чтобы перекинуться с Женевьевой словом, но он потерпел фиаско, поскольку к тому времени был уже слишком сердит — от сознания своего унизительного положения, — чтобы попытаться понять, что послужило причиной удивительной метаморфозы, случившейся с «мадам Делакруа».

— Какого черта ты вытворяешь? — со скрытой яростью прошипел он. — Ты что, потеряла остатки рассудка?

— Я хочу удостовериться, что наши подозрительные друзья окончательно избавились от своих сомнений, — ответила она с коротким смешком, сопровождавшимся предательским иканием.

— Сколько шампанского ты выпила? — Они танцевали, и Доминик старался не обращать внимания на изумленные и многозначительные взгляды, которые на них бросали. Он больно сжал ей пальцы.

— Еще недостаточно, — ответила она, вырывая руку. — Ты сам сказал, они что-то заподозрили. И я доказываю, что представляю собой только то, что эти кретины всегда предполагали, а ты — лишь безразличный, самодовольный муж. Ни один человек, задумавший политическую интригу, не станет выставляться подобным образом, правда? — Она победно, хотя и несколько неуверенно улыбнулась ему. — На ужин меня поведет майор Вивиан, так что прошу меня извинить, муженек.

Танец подходил к концу, и прежде чем Доминик успел сказать, что единственное место, куда ее следует отвести, — это дом, она выскользнула из-под его руки и одарила обворожительной улыбкой блистательного майора, который как раз подошел, чтобы забрать свою партнершу. Доминик был вынужден отпустить ее с вежливой улыбкой и насмешливым поклоном. А затем в крайнем возмущении он выскочил из бального зала на холодный зимний воздух, чтобы выкурить сигару и постараться взять себя в руки.

Женевьева была вне себя, гнев и обида вскипали в ее глазах, как вино в бокале. И чем более бурным было это кипение, тем более оживленно вела она себя с окружавшими ее мужчинами. «По какому такому праву Доминик судит и критикует мое поведение, если я делаю лишь то, что он всегда охотно поощрял? А когда, собственно, я не делала того, к чему он меня поощрял?» — уточнила Женевьева про себя, склоняя голову к плечу партнера. Она исправно играла свою роль в этой шараде, она довела до совершенства искусство собирать информацию, а Доминик не то чтобы похвалить, а даже ни разу просто слова доброго не сказал. Вместо этого он шпыняет ее по всякому поводу. Обвинил в неподобающем поведении с Фуше и де Граси, хотя единственное, что она себе позволила, это легкий флирт, которому здесь предаются все.

Что ж, она покажет ему разницу между флиртом в рамках светских приличий и иным флиртом! Раз Делакруа все равно ругает ее, — как бы она себя ни вела, — так Женевьева даст ему повод. В то же время ее откровенно фривольное поведение отведет все подозрения несостоявшихся любовников в том, что она на самом деле вовсе не такая легкомысленная женщина, какой они хотели бы ее считать. Так размышляла Женевьева, возбужденная шампанским и праведным гневом, который на время притупил чувство усталости, напряжение и неопределенную тоску, снедавшую ее в течение всей этой венской авантюры.

К полуночи чаша терпения капера переполнилась. Ослепленному ревностью, ему казалось, что Женевьева дразнит его каждым поворотом головы, каждым взмахом ресниц, каждым взрывом смеха, каждой фразой, соблазнительно нашептываемой в ухо очередному поклоннику, фразой, которой он не мог слышать, но о смысле которой догадывался. Только мысль о неизбежно последующем скандале удерживала Доминика от того, чтобы силой вытащить Женевьеву из зала. О ее нынешнем поведении будут много судачить, но такой скандал — ерунда, сплетни в конце концов иссякнут. А вот если муж публично выставит себя разгневанным ревнивцем, тогда спасения не жди.

— Вальс без масок, надеюсь, мой, дорогая? — напомнил Доминик, возникая рядом, и с любезной улыбкой, адресованной окружавшей Женевьеву компании, взял ее за руку. Лишь слепой не увидел бы презрительно-сочувственных взглядов, какими отвечали ему — мужчине, который не в состоянии справиться с собственной женой. Он стиснул зубы и крепко сжал руку Женевьевы.

— Да, муженек, но ты, конечно, не будешь требовать, чтобы я выполнила обещание, — возразила Женевьева со слабой улыбкой, пытаясь освободиться от его крепкой хватки и обмахиваясь веером. — Это так неинтересно, если маску с тебя снимает собственный муж.

— И в самом деле, Делакруа, — пробубнил майор Вивиан. — Не будьте занудой, приятель.

— Вынужден вас всех разочаровать, но обещание есть обещание, не так ли, любовь моя? — Он улыбнулся, глядя сверху вниз на хрупкую фигурку, и впервые дурное предчувствие пронзило затуманенное шампанским сознание Женевьевы: капер был очень сердит, и у него были на то основания, разумеется, но и у нее тоже!

Женевьева вскинула голову, и тигриные глаза на холодность ответили огнем: