Твои глаза встречаются с моими, и в их взгляде невозможно прочитать тени недоверия или укора. В своей ясности он открыт и искренен. В нём отражается только один порыв – безграничная любовь к жизни. Я отвожу свой взгляд. Подступившие чувства спешат укрыться за закрытыми веками. Внутренний мир, хрупкий и ранимый, чуждый стремлениям к корысти и своеволию, доступный во внутреннем созерцании памятных мгновений прошлого и составляющий светлую сторону личности, всегда хочется привычно хранить в себе, изредка обращаясь к его неизменным картинам…

К редким минутам лёгкой, ненавязчивой и светлой грусти, когда, будучи ещё маленьким, ты сидишь на подоконнике и смотришь на летний дождь. О карниз окна барабанят капли и, следуя их ритму, всё окружающее погружается в дрёму, укутанное тусклыми, серыми облаками. Твой взгляд, ищущий интересных событий за стеклом, постепенно рассеивается. Наблюдаемый вид становится фоном, и незаметно сознание заполняется романтическими образами и мечтами. Окружающий мир становится сообщником в своём молчаливом невмешательстве в действо, разыгранное увлечённым воображением.

Или по прошествии многих лет ты стоишь ранним утром у того же окна. На сердце неподъёмная тяжесть и печаль от разлуки с возлюбленной. А на улице всё тот же летний дождь. Но только в облаках, над самым центром города, образовался просвет, из которого бьют солнечные лучи. Дождь совсем не слышен. Смешиваясь со светом, он не спеша падает вниз, оброняя капли в душу и исцеляя её своей утренней прохладой.

И, наконец, память преподносит такие минуты, когда, словно взлетая от необычайного душевного подъёма, врываешься в комнату, берёшь диск с любимыми песнями, спешишь поставить его в проигрыватель. И вот уже собственные мысли переплетаются с музыкой, накладывая на мелодию родившуюся в озарении историю, в которой ты и я проживаем целую жизнь, побеждающую время, пространство и невзгоды. Мы танцуем в лучах предвечернего летнего солнца. Нас окружает городской двор из постаревших уютных светло-жёлтых домов, утопающих в зелёной листве высоких тополей. Наши друзья рядом с нами. Они улыбаются этому дню, растворённой в воздухе лиричной мелодии, нашим чувствам. Мы заворожены опьяняющим июньским зноем, лёгкими прикосновениями ветра, колышущего парящий в невесомости тополиный пух. Мы счастливы.

Мои глаза всё так же закрыты, и мне не по силам поднять веки. Но я знаю, что хранимые в душе воспоминания и картины из будущего каким-то фантастическим образом были тобою восприняты. Твои чувства коснулись моей души, и сокровенное вышло на свет, получив отклик, понимание и поддержку. Какие-то мгновения назад мне совершенно нечего было преподнести, одарить чем-то, приносящим тебе уют, спокойствие и прохладу. И теперь, открыв свою душу, я осознал, что в неё смотрят глаза, ничего не желающие, кроме добра, безгранично понимающие, сопереживающие, погружённые в её исток. Этим открытием невозможно воспользоваться, невозможно применить, пустить на свершения. А можно только находиться рядом с тобой и испытывать вблизи тебя самое настоящее, доступное человеку, истинное счастье. Мгновение – и глубоко хранимые в душе чувства, стремления, чаяния и надежды устремляются к тебе, всё самое дорогое, что есть во мне, становится тобой, порождая любовь. Ведь любить – это значит стремиться к самому прекрасному, что есть в твоём сердце, явленному в другом человеке.

Я открываю глаза, и всё пережитое приобретает фантастический, неземной вид. В этой картине нет места нелепости, пошлости, бесчувственности, лицемерию. Но она раскрашена оттенками доверия, понимания, искренности, святости, любви. Она всегда стоит перед глазами, и в неё, подобно набоковскому герою, хочется бежать, сбивая ноги, отбросив все сомнения, задыхаясь от счастья, без оглядки назад, только вперёд и только к тебе.

Почти 350-страничный сборник стихов французского поэта включает в себя цикл «Цветы зла» (самые известные его стихи), прозу в стихах «Парижский сплин», а также «Бельгийский цикл» и немного стихотворений разных лет.

«Цветы зла» – это самое выдающееся собрание стихотворений Шарля Бодлера. Лирика подчёркнуто насыщенна, экспрессивна, эротична. Она, как раскалённая лава, сжигает твою сетчатку глаз, наполняет душу загадочным эротизмом, если к этому ещё приплюсовать бодлеровский эротический мистицизм. Сам поэт, будучи до беспамятства влюблённый в прекрасный пол, передаёт свои впечатления, чувства, своё отношение, своё восхищение женщиной с подчёркнутой преклонённостью перед нимфой. И вместе с тем жизнь и смерть, секс и любовь в его поэтике идут рука об руку.

Шарль Бодлер

Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной,

И ты, о сердце, ты, поникшее без сил,

Ей, самой милой, самой доброй, самой нежной,

Чей взор божественный тебя вдруг воскресил?

– Ей славу будем петь, живя и умирая,

И с гордостью во всём повиноваться ей.

Духовна плоть её, в ней ароматы рая,

И взгляд её струит свет неземных лучей.

В ночном безмолвии, в тиши уединенья

И в шуме уличном, в дневном столпотворенье,

Пылает лик её, как факел, в высоте

И молвит: «Я велю – иного нет закона, –

Чтоб вы, любя меня, служили Красоте;

Я добрый ангел ваш, я Муза, я Мадонна!»

Тема смерти у Бодлера – лейтмотив большинства его стихов. Смерть в его поэтике всегда предстаёт или подчёркнуто обнажённой, то есть такой, какова она есть, или обёрнутой во всевозможные метафоры, но тем не менее присутствующей во многих его стихах. Самого поэта принято относить к одному из родоначальников направления символизм. Из-за минорности, подчёркнутого отчуждения от жизненного, отстранённого, холодного взгляда на повседневность, за поиски смысла жизни в падшем, нежели в возвышенном, Бодлера также относят к зарождающемуся в 50-е годы XIX века ещё более крупному направлению – декадансу (упадничеству).

Шарль Бодлер

Лебедь

Виктору Гюго

I

Я о тебе одной мечтаю, Андромаха,

Бродя задумчиво по новой Карусель,

Где скудный ручеёк, иссякший в груде праха,

Вновь оживил мечту, бесплодную досель.

О, лживый Симоис, как зеркало живое,

Ты прежде отражал в себе печаль вдовы.

Где старый мой Париж!.. Трудней забыть былое,

Чем внешность города пересоздать! Увы!..

Я созерцаю вновь кругом ряды бараков,

Обломки ветхие распавшихся колонн,

В воде зацветших луж ищу я тленья знаков,

Смотрю на старый хлам в витринах у окон.

Здесь прежде, помнится, зверинец был построен;

Здесь – помню – видел я среди холодной мглы,

Когда проснулся Труд и воздух был спокоен,

Но пыли целый смерч взвивался от метлы,

Больного лебедя; он вырвался из клетки

И, тщетно лапами сухую пыль скребя

И по сухим буграм свой пух роняя редкий,

Искал, раскрывши клюв, иссохшего ручья.

В пыли давно уже пустого водоёма

Купая трепет крыл, всё сердце истомив

Мечтой об озере он ждал дождя и грома,

Возникнув предо мной, как странно-вещий миф.

Как муж Овидия, в небесные просторы

Он поднял голову и шею, сколько мог,

И в небо слал свои бессильные укоры –

Но был небесный свод насмешлив, нем и строг.

II

Париж меняется – но неизменно горе;

Фасады новые, помосты и леса,

Предместья старые – всё полно аллегорий

Для духа, что мечтам о прошлом отдался.

Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы;

Близ Лувра грезится мне призрак дорогой,