– И было бы мне уже за сорок, – продолжила за него Полина.

– А вот это нечестно. Я же не виноват, что так рано родился.

– А я не виновата, что так поздно…

– Вот и поговорили. Ладно, ваше дело молодое – гуляйте. Лямка, показывай, куда мне кости кинуть, только я тебя очень прошу, давай попробуем обойтись без бабушкиной комнаты… А то меня и так Полина уже чуть ли не в дедушки записала…

…Бригадир уснул лишь под утро. Странное дело: на работе, на выездах и в командировках он умел мгновенно отключаться в самых неожиданных и неприспособленных для сна местах и позах, а вот на чужих, незнакомых квартирах у него так не получалось. К тому же мучила и не давала покоя мысль о завтрашней встрече Ташкента. Больше чем кому бы то ни было из присутствующих Нестерову хотелось пойти в этот чертов кабак, однако здравый смысл подсказывал, что без тщательной подготовки эта операция способна лишь испортить все дело. По уму, следовало бы заблаговременно запастись у Ладонина аппаратурой для прослушки, попробовать арендовать спецтехнику в родном Управлении. Без фиксации контактов и разговоров их поход в заведение превратился бы лишь в заурядные смотрины, тем паче что грамотно оттащить Ташкента силами одного экипажа они бы вряд ли смогли. Так что лишний раз светить свои рожи перед объектом действительно было вроде как и глупо. Другое дело, что Нестеров так и не позвонил Ладонину и не рассказал, что им удалось вычислить место завтрашней встречи, хотя действующий между ними негласный договор о совместной деятельности подразумевал, что такой информацией следует делиться в обязательном порядке. Бригадир не рискнул «сдать» Ташкента, обоснованно подозревая, что в противном случае ладонинские оперативно решат вопрос по существу и закроют тему, замочив врага в заведенческом сортире. Нестерова такой расклад не устраивал, и поэтому он сделал то, что в бизнесе принято называть кидком партнера. От осознания этого факта на душе у бригадира было гнусно и муторно, поэтому Александр Сергеевич принял решение в самом ближайшем времени встретиться с Ладониным и попытаться совместно с ним найти некий компромиссный вариант дальнейшей работы по Ташкенту. Однако, идя на эту встречу, хотелось бы иметь на руках хоть какие-то козыри, которых у Нестерова пока не было. Так что оставалось лишь полагаться на результаты будущих прослушек Ташкента, хотя сам бригадир и недолюбливал подобный способ ведения ОРМ. Он предпочитал старые, проверенные дедовские методы – «подсмотрели, проследили, доложили, закрепили»…

Ташкент, конечно же, никуда из города не уезжал. Но поскольку Дрон ему нужен был только через неделю, то он решил подстраховаться таким вот незатейливым образом. Так, на всякий случай. Причем сделал он это исключительно автоматически. Просто потому, что привык жить осторожно. Правда, сим-карту он действительно поменял, однако такую процедуру он и так проделывал ежемесячно. Опять-таки чтобы крепче спать…

Ташкент никогда не был ярко выраженным злодеем, еще в начальных классах Альберт резко выделялся среди своих сверстников. Выделялся не тем, что хорошо учился (учился он, кстати, неважно), а тем, что умел грамотно и спокойно формулировать свои мысли. А потому, невзирая на свои «неуды», оставался в сознании преподов и сверстников положительным.

Ташкент не мог, да и не желал избегать в школьные годы молодежных группировок, борющихся за мифические микрорайоны, однако он никогда не бежал с арматуриной во главе орды. Гораздо интереснее ему было просиживать часами на скамейке с ранее судимыми и слушать! Слушать, слушать…

– Глянь-ка на пацанов, – кивал ему стремящийся к воровской жизни кент по прозвищу Чич. – Им бы в морской пехоте цены не было бы. Эх, не то это «пальто»!

– А как надо? – впитывал будущий Ташкент.

– Как-как?… – плевал на выжженный солнцем песок Чич, отсидевший два года в колонии для малолеток. – Посидели в кругу, чайку зеленого хлебнули, обменялись уважением… А затем, через недельку, р-раз – сожгли их газетные киоски и чужих завиноватили.

Уже к восьмому классу Ташкент знал, как устроена настоящая дипломатия. Взять, к примеру, хотя бы один факт: он любил бродить по музеям и пристраиваться к экскурсиям. Однажды во Пскове, куда они с классом приехали на экскурсию, будущий Ташкент спросил: «А почему проходы в залах такие низкие?»

– Обычно я отвечаю, что монахи были очень маленького роста, – ответила экскурсовод.

– Но у вас умное лицо, – ответил ей на это тогдашний восьмиклассник. – Неужели вы не понимаете, что это сделано для того, чтобы, входя в каждое помещение, человек кланялся иконе, хочет он этого или нет.

Уже в то время Ташкент понял, что надо не заставлять, а создавать условия для непременного исполнения. Наверное, именно поэтому у него так лихо пошло шпилить в карты. Он не был сторонником вышибал за спиной: Ташкент заряжал десять колод лично и отдавал их за долю малую продавщицам в Гостиный Двор, Пассаж, ДЛТ. А затем предлагал новому центровому игроку купить колоду самому. Тот, подкупаемый такой благородностью партнера, и покупал их в одном из вышеназванных мест. А в случае, если под конец игры неудачник начинал что-то подозревать, Ташкент с неподдельным волнением в голосе возмущался: «Подожди, подожди… Давай начнём сначала – ты же сам колоды брал в ДЛТ…»

У Ташкента очень хорошо получалось общаться с госчиновничеством: в хороших очках, гладком джемпере, со стильными визитными карточками, дорогой ручкой… он всегда производил впечатление южного человека новой формации. При этом нередко подкупало то, что Ташкент никогда не сквернословил. Лишь однажды удивительно внимательный будущий кремлевский человек заметил на восторженные отзывы своих коллег относительно Ташкента: «Сложное впечатление. Господину Ану хорошо бы пошло возглавлять Великое посольство Чингиза… Но лично я не спешил бы ему доверять».

А вот в конфликтах Ташкент мог быть очень резким. Как-то во время довольно жесткого диалога ему ляпнули: «Тогда война!» В ответ на это Ташкент сделал вид, что опешил. Он потерянно начал рассчитываться за стол и затем, неожиданно хлестанув салфеткой по физиономии оппонента, мгновенно очутился у него за спиной и вертким захватом пережал сонную артерию. Когда последний очухался, то увидел ухмыляющегося напротив Ташкента все в той же позе, в которой тот к нему и подорвался: «Я подумал, что раз ты мне объявил войну, – спокойно пояснил Ташкент, – значит, в таком разе меня кто-то будет поджидать возле парадной, чтобы отправить в мир не этот. Поэтому я всего лишь показал тебе, что имею полное право и возможность этого не допустить. Так что? Договариваться станем или лаяться?…» Короче, Ташкент был личностью, и это признавали все. Его не любили, но врагом Ташкента никто быть не желал…

…На следующее утро Ольховская в конторе не появилась. Нестеров дергался, ежеминутно поглядывал на часы и тихо удивлялся спокойствию проводившего инструктаж зама, который не обращал никакого внимания на явный некомплект в экипаже. После того, как бригадир в очередной раз украдкой глянул на время, зам не удержался и спросил:

– Ты чего мечешься, Сергеич? Или спешишь куда?

– Полина что-то запаздывает. Вообще-то, на нее непохоже…

– Да звонила уже ваша Полина. Выпросила у меня отгул на сегодня. Ты разве не в курсе?

– Нет. А что стряслось?

– Говорит, приболела – еле ходит.

– В смысле?

– В смысле критические дни. Песню про «крылья сложили прокладки – какой там полет?» слышал…

– Ч-черт… Увижу – собственноручно выпорю.

– Да ты прям мазохист какой-то, Сергеич, – хохотнул зам. – Выпорю… Да ты радоваться должен – раз такое дело, значит, рожать пока не собирается. Вон, у соседей сверху за полгода уже третья баба в декрет ушла. Задница полная – приходится мужиков по очереди на набивку информации сажать…

Перед выездом на точку Нестеров несколько раз пытался связаться с Полиной – бесполезно: домашний телефон молчал, а мобильник был отключен. Уже в машине, подметив, что бригадир раздражен, терзаемый схожими сомнениями Козырев спросил: