Паша молча кивнул и тронулся с места.

Все сложилось в полном соответствии с пожеланиями Нестерова. Правда, в денежном эквиваленте радость поездки с приятными попутчиками составила весьма скромную сумму – сто рублей до поселка Скачки (да любой уважающий себя частник за такие деньги не то что не повезет, еще и в морду даст). Наблюдавший за тем, как Паша тормозит и подбирает двух голосующих у дороги подвыпивших братков, Стас презрительно сплюнул и подумал: «Да, похоже совсем скурвился Пашка. А ведь какой парень был!.. Да и про свадьбу, скорее всего, тоже наврал. Все он знал – просто идти не захотел. Как же, крутой, блин, стал – на „Мицубиси“ рассекает…»

А «прижимистые братки» тем временем удобно устроились на сиденье, бесцеремонно вдавив худосочного Серпухова в левую дверцу, и, ничуть не стремаясь окружающих, продолжили свой базар «за жисть». Базар был на тему «А вот у меня был такой случай». Рассказывал тот, что помельче и попьянее: «…Короче, телок сняли только в третьем часу. По дороге заехали в „24 часа“. Зяма остался в тачке баб развлекать, а мы со Шнобелем ломанулись затариваться. Взяли телкам шампанского, шоколадок, еще какой-то хрени. А магазин – полный отстой. Водяры нормальной нет – сплошное палево, явно в подвалах Рамсула разливали. Травиться, сам понимаешь, неохота. Ну, при таких раскладах берем две бутылки конины… Подкатили тележку на кассу… Баба начинает считать, пробивать, и тут Шнобель спохватился: лимонов, говорит, надо взять, на закусь… Приносит пару лимонов, бабе на кассу кладет: мол, вот это тоже посчитайте… Баба говорит: лимоны надо взвесить. Шнобель ей: ну так взвесь, хули ты мне мозги компостируешь? Она ему, прикинь: я на кассе работаю, а взвешивать надо в торговом зале. Шнобель потихонечку начинает заводиться: в каком, на хрен, зале? Там нету никого. А баба ему: значит, продавец отошла – подождите немного. А я взвесить не могу – я только на кассе, чеки пробиваю… Сань, я на них смотрю и просто кончаю от смеха. А Шнобель окончательно с катушек сорвался, шарахнул кулаком по кассе и как заорет: „Слушай, ты, коза, если ты мне сейчас эти два витамина за пять секунд не оприходуешь, я вас всех тут по очереди сначала взвешу за одно место, а потом попробиваю – только не чеки, а башки ваши пустые“. Блин, Санек, ты бы видел, как эта баба неслась с этими лимонами на весы и обратно, – Олимпийские игры отдыхают, мировой рекорд, бег с препятствиями… Короче, Шнобель за все заплатил, смотрит, баба сидит – глаза выпучены, рот открыт. Он ей вежливо так: вы бы, бабушка, сочку выпили, говорят, помогает от нервов. Взял у нее пустой пластиковый стаканчик, лимон в кулаке сжал – ну из него, понятное дело, закапало… Баба это увидела – и в обморок грохнулась… Прикинь, Сань, я никогда в жизни так не ржал, честное слово».

Вот так – с шуточками, с весельем – доехали до Скачек.

– Здесь где? – не поворачивая головы, спросил Паша.

– Пока прямо, братан, там скажем, – откликнулся тот, которого звали Саней. Метров через сто он по-хозяйски распорядился:

– Во-во, здесь, тормози, братан, приехали.

Вылезали долго и шумно. Расплатились. Саня внимательно осмотрел «лягушку» и схохмил:

– Хорошая у вас тачка, мужики. В другое время, честное слово, – взял бы и отобрал. Но вам повезло: мы сегодня гуляем, а потому добрые.

Его приятель шутку оценил, пьяно захохотал, после чего сладкая парочка двинулась в сторону придорожного заведения, освещенного бледно-голубым неоном.

– И вам спасибо, люди добрые, – зло проговорил Нестеров и, выждав минуту, потянулся из машины вслед за ними.

– Ты, Паш, пока здесь оставайся, а я пойду к Сергеичу, – не терпящим возражений тоном приказал Серпухов, вылезая.

Однако дойти до кабака он не успел – бригадир уже плелся обратно. И, судя по выражению его лица, без встречи с симпатичным пушистым зверьком под названием «большой белый песец» дело явно не обошлось.

– Ты чего, Сергеич? – удивленно спросил Серпухов. – Потерял их, что ли?

– Да ничего, Леша. Просто девяносто девять плачут, а один смеется.

– В каком смысле?

– Да в каком хошь. Знаешь, как называется сие достопочтенное заведение? «Ташкент». Лаконично, но в то же время емко и по делу, правда? Кстати, ты плова по-узбекски не хочешь? А то там подают… – И Нестеров разразился трехминутной матерно-вычурной тирадой, в которой досталось всем: и Ташкенту, и попутчикам-браткам, и Исламу Каримову, и ансамблю «Ялла», и певице Азизе (а зачем она Талькова убила?), и даже писателю Александру Неверову, чья вина заключалась лишь в том, что он когда-то сподобился назвать свою повесть «Ташкент – город хлебный»…

После того, как запас этнографических познаний иссяк, Нестеров немного успокоился. Бригадир закурил, весело посмотрел на Козырева и, передразнивая давешних попутчиков, сказал:

– Ну что, братан, запрягай, что ли! За стошку до города с ветерком довезешь?

– Довезу, – вздохнул Паша.

– Ты извини, Сергеич, что так получилось, – смущенно протянул Серпухов. – Я ж не знал…

– Да брось ты извиняться, Леха. Ты, наоборот, молодцом – все правильно сделал. Получил информацию – отреагировал, проверили… Ну а то, что пустышка оказалась, так кто сказал, что у нас в колоде одни тузы водятся? И вообще, не мне тебя учить. Ты же сам все прекрасно понимаешь. Давай садись, поехали, мы тебя прямо до дому доставим. В лучшем виде.

– Не, ребята, вы езжайте, а я пока здесь останусь.

– На кой?

– Да мне патрон свой надо обратно вернуть, – с явной неохотой ответил Леха.

– Какой еще патрон?

– Обыкновенный, от моего пээма. Когда мы сюда ехали, я этому урюку, который Саня, в карман патрон подложил. Думал, чем черт не шутит – может, и правда с Ташкентом встретятся. А на чем их крепить, если они вдруг чистыми окажутся?

– Ну ты даешь, Леха! У вас в уголовке все такие предусмотрительные или только ты один?… Да плюнь ты на этот патрон, поехали, а завтра, вернее, уже сегодня, я тебе патрон подгоню. Из личных запасов.

– Не, Сергеич, мне утром сдаваться нужно… Так что вы езжайте. А я сейчас своих подтяну: формальный повод есть, так что заодно и кабак обшмонаем – чтоб не получилось, что мы уж совсем зазря сюда притащились. Опять же с этими двумя упырями профилактическую беседу провести надо – не хрен по ночам мирных кассирш до инфаркта доводить.

– Ну, как знаешь. Все, Паш, давай в город… Меня прямо до дома можешь не довозить, где-нибудь на юго-западе выкинешь. Желательно, у палаточки круглосуточной… Пива хочу – аж скулы сводит…

Козырев вернулся домой уже во втором часу. Не хотелось ни есть, ни пить – только спать. Паша не раздеваясь плюхнулся на диван, завернулся в плед и вдруг вспомнил про Стаса. На него сразу же навалилась череда воспоминаний, по большей части добрых и приятных, и сон как ветром сдуло. Когда же приятные воспоминания закончились, Паша с тоской подумал о том, что сегодня ночью даже не спросил у Филонова новый домашний адрес, да и своих координат ему не оставил. «Обиделся Стас, наверняка обиделся и сам уже вряд ли теперь позвонит… Ничего, я его сам найду, найду и все объясню», – подумал Козырев, наконец засыпая. А ведь они могли работать в одном отделе – а почему бы и нет, собственно? Когда весной прошлого года Козырев и Филонов, демобилизовавшись, вернулись в Питер, то решили искать работу вместе. Они по очереди покупали газеты с вакансиями, таскались по биржам труда, теребили родных и знакомых. Но именно в тот день, когда в СКК проходила очередная ярмарка вакансий, у Стаса некстати разболелся зуб, и Павел поперся на встречу с потенциальными работодателями один. Там-то его и завербовали.

А завербовал Козырева сотрудник технического отдела ОПУ Дима Долгушин. История появления Долгушина в семерошной «техничке» покрыта мраком. По крайней мере, никто из старожилов не может вспомнить, кто конкретно двенадцать лет назад настоял на том, чтобы на должность специалиста по ремонту фотоаппаратуры взяли тогда еще двадцатидвухлетнего Долгушина с гуманитарным образованием, а главное – с печально известно откуда растущими руками. После того, как Долгушин за первые полгода доломал в отделе все, что можно было, в принципе, не только доломать, но и починить, руководство отдела задумчиво почесало репы и мудро решило использовать долгушинскую энергию в исключительно мирных целях. Основное и единственное, что подкупало в Диме, – это его неуемный оптимизм и безотказность во всем. Оказалось, что именно на этом поприще его и ждал успех. Дима выпускал стенгазеты, участвовал во всех без исключения спортивных соревнованиях и конкурсах профмастерства, выступал на судах чести, бегал в магазин за водкой и заклеивал окна на зиму (в последнем качестве его даже сдавали в аренду в другие подразделения – Долгушин и тут не роптал). Поэтому вполне естественно, что, когда в Управлении начался затяжной кадровый голод, именно Дима был брошен на передний край этой неблагодарной во всех смыслах работы, став за несколько лет профессиональным рекрутером.