С самыми дурными предчувствиями Лева опустился на колени, пристально всмотрелся в бездну и… облегченно вздохнул – удостоверение не утонуло. Это был классический пример того, когда умеренная доза разгильдяйства, вопреки всем законам логики, идет не во вред, а на пользу. Дело в том, что в свое время по Главку был издан приказ, согласно которому служебные удостоверения сотрудники должны носить исключительно на металлической цепочке, дабы не допустить утерю. (Кстати, говорят, подобное ноу-хау имело место лишь в Северной столице, и приезжающие в Питер менты всегда очень удивлялись, глядя на своих закованных в цепи коллег.) Постепенно приказ подзабылся, цепочки вышли из милицейской моды, и лишь в ОПУ, которое всегда славилось принципиальным почитанием любых ведомственных инструкций и распоряжений, «грузчиков» продолжали заставлять носить ксивы с отягощением. Естественно, у Левы Трушина, известного в узких кругах раздолбая, таковые не задерживались – либо рвались, либо терялись. И вот повезло – в противном случае утянула бы цепь удостоверение на дно, а так – вот оно, новенькое, ламинированное, плавает себе, правда, глубоко, рукой не достанешь.
Убедившись в тщетности своих выуживающих попыток, Лева запросил по станции на подмогу второго «грузчика» – Женю Стукова. Он передал ему свои координаты и попросил немедля лететь сюда, предварительно захватив по дороге лопату, багор либо, на худой конец, просто длинную палку. Женя, ясен пень, из сбивчивого рассказа товарища мало что понял. Оставив в палатке ничего не подозревающих Климушкина и Гринько, он отправился на поиски лопаты, естественно, таковой не нашел, плюнул и двинулся в сторону, откуда Лева отчаянно посылал ежеминутные сигналы SOS. У кабинки столпилась уже порядочная очередь, и злобная тетка колотила в дверь, призывая Трушина немедленно покинугь помещение. Стуков протиснулся сквозь толпу, крикнул: «Левка, открой, это я!» – после чего дверь приоткрылась, и Лева быстро втащил его внутрь. Толпа, дирижируемая теткой, злобно загудела. Назревал штурм. Женя, поняв, наконец, в чем дело, начал ржать, как очумелый. Озверевший Лева, убедившись, что в ближайшее время конструктивной помощи от напарника не дождаться, приказал Стукову никого и ни при каких обстоятельствах не впускать, выскочил из кабинки и, спасаясь от праведного народного гнева, бросился на поиски инструмента.
В свою очередь тетка, которая за последние двадцать минут вынужденного простоя туалета потеряла рублей двести чистой прибыли, заручившись поддержкой сгорающей от нетерпения общественности, пригласила на подмогу барражирующий неподалеку наряд ППС. Менты к предложению тетки разобраться с тем, кто сидит в кабинке, поначалу отнеслись прохладно, однако разгоряченный народ потребовал немедленного вмешательства силовиков, и те сдались. На настоятельные просьбы выйти и предъявить документы Женя не реагировал – его продолжал душить смех. В этот момент появился Трушин с выломанной откуда-то рогатиной… Через пару минут, когда, наконец, выяснилось, что произошло, ржали уже все – и Женя, и менты, и народ, и даже злобная тетка. Один лишь Лева со своей рогатиной был занят делом, пытаясь подцепить многострадальную ксиву. На беду мимо проходил начальник отдела кадров Пал Палыч Хвостов, который в этот день был ответственным дежурным по Управлению. Пал Палыч решил проверить смену Климушкина, нашел на стоянке их оперативную машину, однако на просьбы водителя дать свою настроечку «грузчики» не отзывались – Стукову и Трушину было не до того, а Климушкин отчаянных призывов просто не слышал – слишком уж громко играла музыка в палатке. Возмущенный Хвостов отправился в парк на поиски пропавшей смены. Здесь его внимание привлекло всенародное ржание, причем в этом процессе участвовали как рядовые подпитые граждане, так и сотрудники милиции в форме. Заинтересовавшись, чем, собственно, может быть вызвано подобное единение милиции и народа, Пал Палыч подошел поближе и увидел в толпе Стукова. Тот был весел и пьян. Ну а дальше… Мгновение, сколь печально и паршиво ты, прошу тебя – уйди, не продлевайся, слышишь?… Ксиву в конечном итоге спасли. Правда, потом ее пришлось списать по причине слабого соответствия установленному образцу. Упившегося в хлам Климушкина увезли на дежурной машине. В благодарность за доставленные минуты удовольствия пэпээсники ходатайствовали перед Хвостовым строго ребят не наказывать, однако их показания к материалам дела, к сожалению, подшиты не были…
Нестеров невольно усмехнулся, вспомнив эту историю. Молодежь было жалко, особенно Леву, с которым он какое-то время успел поработать в одном экипаже. Он бы с удовольствием поучаствовал в нынешнем «судебном разбирательстве» в качестве общественного защитника, однако начальство, зная характер Нестерова и его умение превращать «высокое» в смешное, уже давно не допускало бригадира к участию в подобных мероприятиях.
На следующий день с самого утра ребята поехали на динамовские олимпийские игры, а отоспавшийся и потому пребывающий в хорошем настроении Нестеров направился в контору. За последние пару недель у него накопилось немереное количество бумаг, требующее надлежащего оформления с последующей отправкой заказчику либо сдачей в архив. Да и кривую неуклонно растущих служебных показателей смены уже давно следовало проинтерполировать вверх с учетом последних уликовых снимков[69] и установленных адресов. Однако заняться канцелярской работой ему не дали. Позвонил дежурный и объявил, что Нечаев немедленно требует бригадира к себе. Александр Сергеевич недовольно поморщился, убрал макулатуру в сейф и отправился на ковер.
Помимо Нечаева, в кабинете находился человек, в свое время идентифицированный Козыревым как «порученец». На самом же деле это был небезызвестный в силовых кругах официальный куратор милицейской наружки от «братьев наших больших» Кирилл Андреевич Евницкий. В этот раз «порученец» вел себя отнюдь не угодливо – напротив, по его позе (а Евницкий сидел, развалившись в кресле, небрежно закинув ногу на ногу) было понятно, что в данный момент именно он является хозяином положения и что сейчас скорее Нечаеву что-то было нужно от него, а не наоборот. Нестеров чуть брезгливо посмотрел в сторону Кирилла Андреевича – он давно недолюбливал этого эфэсбэшника. К тому же его печальный опыт показывал, что от представителей этой курирующей братии ничего хорошего ждать не приходится. По крайней мере на памяти Александра Сергеевича его личные немногочисленные пересечения, случавшиеся по службе с этими товарищами, неизменно заканчивались либо серьезными задрочками, либо наложенными взысканиями.
Евницкий отставил допитую чашку кофе, кивнул Нечаеву, мол, «вы уж тут сами теперь без меня разбирайтесь, а я свое слово сказал», и направился к выходу. Подойдя к двери, он укоризненно посмотрел на Нестерова взглядом, который покойный Антоха Гурьев называл «ну-что-же-ты-Иглесиас?», после чего удалился. Александр Сергеевич окончательно убедился, что сейчас его будут прорабатывать. И не ошибся.
Нечаев мрачно глянул на бригадира поверх очков, затем уткнулся в бумаги и, не отрывая от них глаз, пробурчал:
– Где твои? На «Динамо»?
– Так точно. Держат курс от значка ГТО к олимпийским медалям. В Афины опоздали, теперь пробуем успеть к Пекинской.
– Тогда передашь им, когда увидишь, что Фадеев поручил наказать весь ваш экипаж.
– Можно поинтересоваться, за что?
– За грубое нарушение служебной дисциплины, выразившееся в самовольном оставлении поста наблюдения за объектом «Андреевский рынок» и проведении мероприятия «НН» без соответствующего предписания. Приказание спущено по линии «братьев», обсуждению и обжалованию не подлежит.
– Н-не понял? – искренне удивился Нестеров. – Вы же мне сами говорили, что материал достойный и что Конкин вроде как хвалил, благодарил…
– У начальства, сам знаешь, семь пятниц на неделе. Сегодня любит – завтра бьет…
– А вы, Василий Петрович, значится, к таковому себя не относите. Вот, блин, а мужики-то не знали…
