Звучит скрипка – это снова ветер подул.

Юлька, ты должна все это услышать! Как же хочется, чтобы ты стояла рядом! – вздыхает Стасик, но мысли его подергиваются флейтой – иволга. В тон ей синица звенит в бубенцы: «Зин-зивер».

Разноцветные полосы сменяющих друг друга голосов поднимаются вертикально, соединяются в воздушный красочный дворец, который тянется все выше, дальше. И он, Стасик, поднимается выше, к самому небу. Да ведь он и сам птица, и Андрей – птица, и все они тут отдельно, но все-таки вместе, и сквозь множество голосов медленно, неотступно прорастает гармония.

Чечевица в красной косыночке чиликает: «Витю видел?»

И в тот же миг все меняется. Березки, рябина становятся маленькими, обыкновенными, птиц снова не видно, и голоса их перестают звучать музыкой.

– Какого еще Витю? – хрипло спрашивает Стасик и глядит на Андрея.

– Не знаю, может, ее дружок? – откликается Андрей и машет рукой. – Всё? Кончился заряд. Значит, пойдем завтракать! У речки давай.

Несколько минут Стасик просто молча шагает за Андреем. Сколько времени все это продолжалось? Долго ли звучала птичья музыка? Нередко на концертах он начинал скучать, а тут… Опомниться не успел, все уже кончилось. Он глядит на мобильный: 6:08… Значит, всего-то минут десять?

– А соловей? – произносит наконец Стасик. – Мы его вроде не слышали?

– Он предпочитает сольники, вечером, может, и выйдет к публике. Ну что, больше не скучно тебе? – Андрей улыбается хитро. Карие глаза его на миг светлеют.

Лес редеет, тропа выводит их к речке, но спуска к воде здесь нет, обрыв. Над рекой зависли белые облака – верблюжонок и лопоухий щенок глядятся в свое ребристое отражение на темной воде. Высокий охристый берег словно в сотах: вокруг снуют ласточки, острокрылые, темные, с белыми шейками.

Стасик глядит в бинокль, с правильной стороны – ласточки укрупняются. Каждая мчится к своей глиняной норке, садится и тут же несется прочь. Кормит птенцов? Стасик переворачивает бинокль, ласточки удаляются, превращаются в мушек, и… ничего не происходит. Всё как обычно. И все-таки не совсем. Теперь он знает, что за завесой обычного леса и птичьего гама прячутся чудеса.

Андрей садится на бревно, отсюда обрыв с ласточками особенно хорошо виден, протягивает Стасику бутерброд с колбасой. Несколько минут они жуют, запивают припасенной Андреем водой из бутылки.

– Слушай, что это было? Я спал? – спрашивает наконец Стасик.

– Может, и спал, – откликается Андрей. – В нашей лаборатории много интересного делается, осваиваем новые технологии, с лингвистами в тесной связке работаем, с программистами и музыкантами, вот придумали программу по распознаванию птичьих звуков. Скоро начнем на человеческий переводить. Только длительность одной сессии пока короткая совсем, пять минут примерно, на ласточек вот уже не хватило. Но знаешь… – Андрей замялся.

– Скажи! – Стасик даже жевать перестал.

– Если честно, каждый в итоге видит и слышит свое. И то, что видел ты, я не увижу. И что слышал. Пока система адаптируется под каждого слушателя и показывает ему то, что особенно важно ему. Если можешь, расскажи поподробнее, что ты увидел, что различил. Я диктофон включу, ты не против?

Стасик не возражает. И подробно рассказывает все, что заметил сегодня, всех птиц, которых разглядел. Договорив, он вдруг догадывается:

– Получается, мне именно хор был важен? И что все при деле?

– Видимо, – Андрей пожал плечами и усмехнулся. Он уже поднимался. Да, пора, бабушка, наверное, заждалась.

– Слушай, а… вечером ты выйдешь?

Андрей задумался.

– Вряд ли, надо кое-что отправить из сегодняшних снимков и отчет написать.

– А завтра?

– Завтра я уже уезжаю, в экспедицию пора, в Калининградскую область поедем птиц изучать, там коллеги наши на Куршской косе, наша лаборатория с ними сотрудничает.

Весь следующий день Стасик не отходил от пианино. Бабушка была в саду и не слышала его импровизации.

После обеда он позвал ее на террасу и… сыграл. Тришка, вопреки обыкновению, не сбежал, а внезапно прыгнул на стул, стоявший у инструмента, и тихо, недоуменно заурчал. Он слушал и смотрел на Стасика, распахнув зеленые глаза – с тем же выражением Тришка следил за галками и воробышками в саду.

Анна Даниловна присела на диван, как всегда не облокачиваясь, с ровной, прямой спиной. Сначала она по учительской привычке тихонько отбивала ногой такт, но потом начала просто слушать, выражение лица ее изменилось, на глазах выступили слезы, она тихо улыбалась внуку.

Стасик взял последний аккорд. Когда звук растаял, раздались аплодисменты. Ему аплодировала бабушка! Кажется, впервые в жизни. Анна Даниловна быстро поднялась и поцеловала внука в макушку.

– Браво, браво, Станислав Григорьевич! Что это? Неужели сам сочинил?

– Да, – проговорил Стасик, краснея. – Хотел передать, как птицы в лесу поют!

– Что ж, – удивленно качала бабушка головой, – получилось! И превосходно! Все идеи необычные, очень оригинальные. Рамо, он птичью пьеску написал, даем иногда в седьмом классе, по сравнению с твоей пьесой – мальчишка. Вивальди, как ты знаешь, во «Временах года» тоже имитировал птичьи трели, но и он делал это совсем иначе. Римский-Корсаков вообще был орнитологом, писал «Снегурочку» по следам своих прогулок в лесу и считал, что птицы – лучшие наши учителя…

– Ну вот, – перебил ее Стасик. – Всё уже, оказывается, давным-давно придумали.

Ему хотелось плакать.

– Придумали, но другое, ты сочинил что-то очень свое. Слышу тут и твою грусть, и томление, и восторг… Тришка-то недаром заслушался.

Кот, услышав свое имя, немедленно спружинил на пол и начал тереться о ноги Анны Даниловны.

– Ты не хочешь, – бабушка на миг задумалась, – заняться композицией? Родители в исполнители тебя тянут, а тебе, понятно, скучно! Но сочинять, сочинять – это твое!

Бабушка тряхнула головой.

– Мама моя в юности сочиняла. И сонаты, и вальсы, и вот такие же прелюдии… Вот он, композиторский ген, а я уже и не надеялась.

В саду защелкал соловей. Тришка сейчас же спрыгнул на пол и побежал в сад. А соловей уже булькал, свистел, полоскал горлышком, трещал и рассыпался мелкими бусинками:

Пинь, пинь. Уррррр

Чинь пиу чинь пиу

Иу иу иу плюх

Пинь пинь пинь

Ий ий ий

Чирик

Рррррррррр.

Анна Даниловна вышла на крыльцо, посмотрела в золотистое вечереющее небо, на красные и желтые розы у самого дома, на косматые розовые пионы, нежно-фиолетовые ирисы и разноцветные флоксы.

– Ради такого не грех и внеурочную, – улыбнулась внуку бабушка, закурила и выпустила в небо стайку полупрозрачных лиловых колечек.

Вечером Стасик отправился на любимый пригорок с сосной. Воздух отсырел, ласточки летали совсем низко, явно близился дождь, долгожданный, за эти дни все уже устали от жары.

Интернет поймался сразу же. Юлька была в сети.

«Сочинил музыку в твою честь. Шлю запись», – написал и решительно нажал на «отправить».

Ответ пришел через десять минут.

«Я послушала. Стасик, ты – гений!!! Поедем кататься, как вернешься?! С наступающим, у тебя ведь завтра?»

Следующим прилетел стикер. Навстречу ему мчалась голубая птичка, в клювике она зажала большое красное сердце.

Мужа я полюбила на семнадцатом году совместной жизни. Что самое смешное, в точности под Новый год. Получился вроде как подарок.

Почему? Не из-за праздника, конечно, просто Ромочка наш вырос. Летом еще начал бриться, а когда долго не брился – обрастал по подбородку мхом, такими кусточками темными, кудрявыми. Я вдруг увидела: красивый! И не потому, что сын мой, вот совсем не поэтому, а правда, чистая, как его детские слезы.

И ведь не одна я это заметила – в сентябре, как в школу снова пошел, отбою не стало. И звонили, и писали, но Ромочка всех отвергал, пока сам не втюрился. Как нарочно, безответно. Алена эта Федорова – до смерти буду помнить – его не любила. Вот так угораздило. В их-то годы – что они умеют? Только даже и щенячье, на что в шестнадцать лет способны, Алена к нему не испытывала. Но и от себя не гнала, придерживала. Он ей создавал хорошую репутацию в классе. Девочка при мальчике – совсем не то, что без. Вот и держала на привязи. Но Ромочка все это чувствовал и сильно страдал.