нимал, что в его жизни недостает чего-то важного, может

быть, даже основного. Он терял подлинную увлеченность

делами, хозяйством, быстро уставал, его охватывало необъ

яснимое беспокойство, ум рассеивался, он скучнел, и лишь

ее появление все ставило на свои места, и жизнь вдруг

снова приобретала для князя определенный смысл. Ни

когда никому он в этом не признался бы, но это было так,

и это знали два человека - он, Владимир, и Гита. В своем

«Поучении», уже потеряв Гиту, он записал: «Жену свою

любите, но не давайте ей власти над собою». Что это

было? Сожаление о горьком опыте? Воспомипание о ра

достных днях, которые вовсе не обязательны в делах Г

государственных?

Еще через два года здесь же, в Чернигове, Гита роди-. ла ему третьего сына - Святослава, а потом еще Романа, Ярополка, Вячеслава, Юрия и Андрея. Всего же было у Владимира Мономаха и Гиты семь сыновой и две дочери. Последних княгиня рожала, когда ой было ужо за сорок.

С малолетства привыкший охотиться, Мономах и здесь, в Чернигове, часто выезжал на охоту, брал с собой подрастающего Мстислава. Сыну оп говорил: «Закалишь себя охотой, не страшна и брань будет. Не испугаешься вепря - и половец окажется не страшен». Ходил он на тура и лося, медведя и вепря. Любил охоту на разную птицу с соколами и ястребами. Но особенно гордился князь тем, что самолично ловил в степи диких коней и вязал их. Он писал об этом: «А вот что я в Чернигове делал: коней / диких своими руками вязал я в пущах десять и двадцать, живых коней, а кроме того, разъезжал по равнине, ловил своими руками тех же диких коней. Два тура метали меня рогами вместе с конем, оленъ меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня с бедра меч сорвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною поверг, и бог соблюл меня невредимым. И-с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал - в юности своей повреждал,… -не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей».

От Чернигова до Киева при хорошей верховой езде с поводными конями можно было доехать от заутрени до

вечерни за один день. Впоследствии Мономах подсчитал, что вот так одним махом он приезжал к отцу в Киев до ста раз. Едва грозили половцы, оживали князья-изгои, поднимался Всеслав, качались владычные троны в западных и полунощных соседних странах, приходили новые вести из Византии, Всеволод посылал немедля за сыном, и вдвоем они в долгих беседах решали судьбы рати и мира, определяли, с кем жить в любви, а кого следует наказать, готовили совместно оборону русских границ против половецких нашествий.

Шли годы, менялась жизнь в доме Всеволода. Ростислав, сын от половчанки Анны, подрос и стал молодым витязем, сильным, ловким, горячим. Он пошел в мать - со смоляными волосами, темным горящим ^взглядом. Когда они стояли рядом - Мономах, певысокий, крепко сбитый, со светлыми, слегка редеющими со лба волосами, со спокойным взглядом уже не детских, голубых, а потемневших, серых глаз, и тонкий, стройный, темнонолосый Ростислав, трудно было поверить, что это братья от одного отца. По едва дело касалось кого-нибудь из них. то другой разом поднимался за брата. Владимир любил Ростислава какой-то отцовской любовью, прощал брату его вспыльчивость, горячность, с радостью охотился с ним или просто ехал стремя в стремя, беседуя, сквозь густую листву. Кони мягко ступали по мшистом земле, солнце било своими нитяными лучами через сплошное диствяное кружево, где-то вдалеке потрескивал сухой валежник - то либо лось его задел, либо вепрь прошел. Братья вспоминали былые годы, помышляли о делах русских и иноземных.

Всеволод совсем недавпо, видя, что Ростислав вырос, отдал ему переяславский стол, свел из Переяславля своего наместника. Теперь Ростиславу при поддержке отца и. старшего брата надлежало блюсти южнорусское приграничье. Но Всеволод рассчитывал не столько на его воинскую доблесть, сколько на родственную связь с дружественным коленом половцев. В союзе с ними можно было сдерживать других степняков.

Часто встречался Владимир и с сестрами - Янкой и Евпраксией.

Янка так и не смирилась с новой семьей Всеволода. С княгиней Анной она не разговаривала месяцами.

Янка все чаще входила в церковпые дела Руси, не раз

ездила с купеческими караванами в Византию и знала

хорошо весь константинопольский клир. Опа была частой

гостьей у митрополита Георгия, просила у него и у. отца открыть на Руси женский монастырь. Те колебались - дело было новое, неизведанное. А Янка снова и снова на-1 ступала с этой просьбой, просила Владимира замолвить за нее слово перед отцом. Мономах улыбался, шутил, хотя в глубине души поддерживал Янку: появление на Руси женских монастырей не только укрепило бы значение русской церкви, но и помогло бы обучению девиц при монастырях. Сама Янка много времени проводила за чтением божественных книг, собрала вокруг себя отроковиц из простых домов и стала учить их грамоте и всякому книжному делу.

Евпраксия расцвела рано и превратилась в истинную красавицу. Статная, тонкая, с прекрасным, задумчивым и в то же время твердым взглядом темных материнских глаз, с отцовской мягкостью и плавностью движений, она приковывала к себе взор каждого, кто взглядывал на нее. И это, казалось, не смущало ее. Она спокойно и просто позволяла любоваться собой, лишь изредка отворачиваясь от слишком пристальных мужских взглядов.

Владимир нежно любил сестру и говорил, что во всех западных, полунощных и восточных странах не найти такой красоты. Евпраксия с усмешкой слушала брата, улыбалась.

А в Киев уже зачастили посланцы из иноземных государств, многим хотелось породниться с могущественным киевским князем. Из Германии прислала весть Ода, вдова Святослава. Она вспоминала свою племянницу, прочила ее за кого-либо из немецких князей, но Всеволод всерьез еще ие думал о замужестве Евпраксии. Она была молода, и ее время было впереди.

Зимой, в небывалое время, половцы, обогнув Переяс-лавль и Чернигов, напали на Стародуб. Это был.исконный черниговский город, и Мономах, еще не дав дружине как следует отдохнуть от погони за полоцким князем, от летней войны с Всеславом, поднимает черниговскую рать в новый поход. Л его гонцы уже скачут к своим половцам, как стали на Руси называть колено, откуда вышла па киевский престол княгиня Анна.