Я – противница двойных стандартов в чем бы то ни было, в том числе и различий в гласности «на экспорт» и гласности внутри страны, поэтому книга, которую вы, дорогой читатель, держите в руках, во всем идентична той, что выходит в американском издательстве «Харпер-Коллинз Паблишер».

Р. М. Горбачева

О мотивах, которые побудили меня взяться за перо, я, дорогой читатель, рассказала в главе своей книги «Приглашение к беседам». К сказанному могу лишь добавить: насколько решительно на протяжении последних лет я отвергала все предложения написать книгу, дать интервью о себе и о своей семье, настолько твердо пришла к выводу это сделать сейчас. Наверное, так бывает со многими, так случилось и со мной.

Книга «Я надеюсь…» родилась быстро, за четыре месяца. Это не мемуары, не воспоминания с их дотошной последовательностью и обстоятельностью. И уж тем более не системное изложение моих взглядов и позиций, хотя они присутствуют в книге. Это – прямая речь, порой, наверное, сбивчивая, эмоциональная, мозаичная. Рассказ о себе в прошлом и настоящем, событиях, впечатлениях по их горячим следам. Непосредственный, сугубо личный отклик на происходящее, на те драматические коллизии, потрясения и – все-таки – прорывы, которыми отмечена сейчас общественная жизнь моей страны.

Для меня эта книга – возможность высказаться, что-то объяснить и в чем-то объясниться. Поделиться наболевшим, своими тревогами и надеждами. И, если это найдет отклик в ваших сердцах, я буду счастлива.

А что касается ее жанра, то мне показалось, что с учетом всех обстоятельств, о которых я сказала, самым естественным для нее будет жанр живой беседы.

Р. Горбачева

С супругой будущего первого советского Президента я вполне мог познакомиться еще в 1964 году. Она жила, в сущности, совсем неподалеку: в двухстах километрах от городка, в котором я сначала, рано оставшись без родителей, воспитывался в интернате, а затем здесь же, перейдя в школу рабочей молодежи, где каждый второй одноклассник был едва ли не вдвое старше и полновеснее меня, начинал свою репортерскую биографию. Бывала она и значительно ближе к нашему городку – месила отчаянную осеннюю грязь по здешним селам, заглядывая и в самую что ни на есть глубинку: проводила социологические обследования.

У правдивого деревенского социолога, как и у хорошего агронома, профессия пешая. Передо мной лежит сейчас тоненькая, на рано пожелтевшей газетной бумаге брошюрка издания 1967 года: «Р. М. Горбачева. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук». Называется: «Формирование новых черт быта колхозного крестьянства»…

Ходит по селам хрупкая в резиновых сапогах – выдергиваешь сапог из грязи, а вместо сапога выскакивает из голенища твоя же нога в толстом шерстяном носке, – ибо ни в чем другом по нашим тогдашним селам пройти в распутицу было невозможно. Чай со старушками, фронтовыми вдовами, пьет. Пешая профессия – деревенский социолог! Хотя вряд ли она представлялась своим реципиенткам этим непонятным тогда словом: «социолог». Находила, наверное, какие-то другие, более понятные на селе, слова…

Знакомство наше, однако, состоялось много лет спустя и далеко от этих мест – в Москве.

И вот несколько дней назад получил неожиданное предложение стать собеседником в книге во многом биографического характера. Сегодня меня пригласили в загородную резиденцию Президента. Дорога оказалась не такой уж длинной…

Сразу от ворот машина плавно идет по кругу, огибая великолепный, не густой, а, как говорят у нас, в России, «светлый» участок леса, скорее всего, когда-то, в незапамятные времена высаженный вручную. Обильные кроны елей и сосен и густые, узорно уходящие в меркнущее небо, лип, старинных, морщинистых, грузно осевших в нетронутый снег. Между стволами просвечивает желтым двухэтажный компактный особняк, напоминающий общим абрисом усадебный дом конца прошлого века. «Волга» тормозит, я выбираюсь на волю и вижу перед собой в проеме широких, двустворчатых, остекленных дверей Раису Максимовну Горбачеву.

В свитере крупной, узорной – узор не вывязан, а как бы выложен, выдавлен, вероятно, домашней вязки и «домашнего» же, топленого молока, цвета. Однажды я ее в этом свитере уже видел: в Центральной республиканской клинической детской больнице, которой она помогает и в которую приезжала несколько дней назад в сугубо рабочем порядке и пробыла там больше трех часов. В брюках же вижу впервые. И свитер, и брюки, и босоножки с матерчатым верхом и высокой танкеткой хозяйке идут. «Здравствуйте», – протягивает с порога – лодочкой – ладонь.

Взгляд карий, внимательный, приветливый.

Холл, никакой вычурности, пожалуй, даже чересчур функциональный. Налево, в углублении, вешалка. Мое пальто смотрится на ней одиноко. Под вешалкой – домашние тапочки. Переобуваться я все же не стал. По довольно крутой и безупречно чистой лестнице поднимаемся на второй этаж. Несколько рамок висят над лестницей на стене. Хозяйка показывает на одну из них:

– Как Вам нравится эта сова? Люди шлют на память то, что могут, что умеют делать, особенно дети. Сову тоже прислали. Я попросила повесить ее здесь. Сова, мне кажется, олицетворяет покой и мудрость. Не так ли?

Не знаю, как насчет мудрости, но сова на стене – добродушная и совсем не серая. Сразу видно, что, рисуя ее, маленький человек использовал все без исключения краски, что оказались у него под руками.

Мы вошли в библиотеку, а затем в кабинет Президента.

Кабинет оказался значительно меньше, чем можно было бы предположить. Обычная комната, только красиво обшитая деревом. Две вещи мне сразу, с порога, бросились в глаза: красный, пожарного цвета, телефон необычной формы под прозрачным колпаком и увеличенная фотография в раме, стоящая в проеме книжных стеллажей. Что касается телефона, то я, конечно же, сразу понял, что это за аппарат – по его аварийному цвету. Что касается большого, в раме, фотопортрета, тут я сориентировался не сразу.

Все же Президент больше похож не на отца, а на мать – вот что понял мгновение спустя.

На увеличенной фотографии человек с хорошей, как после долгих и тяжких трудов, улыбкой и взмокшим поредевшим чубом. Выгоревшая-выгоревшая – даже на черно-белой карточке это замечательно видно – гимнастерка с расстегнутым воротом. Череда орденов, медалей на широкой груди. Солдат на карточке, что называется, бывалый. Видно, что ему уже не двадцать лет. Из тех коренников, что и войну, и послевоенную жизнь тянули, как воз. Судя по всему, фотография сделана сразу после войны.

Красный аппарат и увеличенное фото смотрят друг на друга. Когда Президент сидит в кресле за письменным столом, то они с его отцом, уже, к сожалению, покойным, тоже, вероятно, встречаются взглядами.

Книги – снизу доверху за стеклянными дверцами шкафов библиотеки и кабинета. Стараюсь запомнить: может, когда-то доведется писать. Прекрасные фолианты по русской истории: Соловьев, Карамзин, Ключевский… За одной из дверок замечаю наклеенную на торец книжной полки полоску бумаги с надписью от руки: «Друзья! Ставьте, пожалуйста, по алфавиту»… Хозяйка, заметив мой взгляд, улыбается: