Владо тихо усмехнулся и продолжил:

– А с тетей Джанин разве иначе? Даже сейчас она возглавляет фракцию Мартовских Сенаторов и ведет активные действия. Ха-ха-ха, да уж… Думаешь, у твоих сыновей все сложится как-то иначе? Когда они вырастут, то могут перестать служить Каче, которого ты чтишь, словно божество, и примкнуть к кому-то совершенно неожиданному, например к той же фракции Воинов! Я не преувеличиваю!

Глаза Юлькена сверкнули. В гостиной, где стемнело из-за пасмурной погоды, не горело ни единой свечи.

– Хе-хе, если так посчитать, то в одной семье аж пять фракций, пять! Или нет, раз родители уже мертвы, правильнее сказать, что их теперь четыре?

Юлькен не стал препираться. Он тихо сказал:

– Уходи.

– Уйду, раз просишь.

Владо вскочил. Однако, продолжая все так же ухмыляться, он покрутил пальцем, указывая тем на брата:

– Ты об этом пожалеешь. Не забывай, что сегодня я приходил предложить мир в последний раз, братец. Именно так: это был последний шанс. Если бы ты просто отдал мне чертов комплект Уинтерботтом, я бы забыл прошлое и простил тебя. Ну? Может, подумаешь еще разок?

Юлькен процедил сквозь зубы:

– Он ни за что не попадет тебе в руки, пока моя голова не расколется надвое.

– Хм, дельное замечание. Я все прекрасно понял.

Владо, казалось, ожидал такого ответа и ухмыльнулся, а морщины на его лице проявились еще отчетливее. Затем он прищурился, словно собираясь полюбоваться помрачневшим лицом Юлькена.

– Даже слепому очевидно, что курфюрст Кхан станет президентом на этих выборах. Думаешь, тебе останется место на этом полуострове, если ты не примкнешь к нему? Разве будут у тебя, последователя Качи, которого Кхан ненавидит больше всего, какие-то другие варианты? Ты же должен понимать: как только выборы закончатся, ты станешь куском мяса для тигра. Тебе лучше хотя бы прикинуться, что мне удалось тебя убедить, раз я проявил великодушие. Или же нет? Джиннеманы так не поступают?

– Разве я не сказал тебе убираться?!

Юлькен прекрасно знал, что значили слова Владо. Ничего нового он не услышал.

Всего курфюрстов было пятнадцать, и Кхана, которому служил его младший брат, уже поддерживало большинство из них. Против остались лишь трое, в их числе курфюрст Кацуя – его Владо и называл оскорбительным прозвищем «Кача». Остальные – те, кто официальной поддержки не выразил, – похоже, решили последовать за большинством.

Выборы заведомо проиграны – Юлькен это знал. Однако разве не политические убеждения ценились в семье Джиннеман, да и вообще среди всех тех, кто унаследовал в Республике Травачес более или менее известную фамилию, так же высоко, как жизнь? К тому же общеизвестен и тот факт, что немало людей продолжали следовать им, даже жертвуя этой жизнью. А семья Джиннеман имела особую славу в этом отношении. И возможно, причина, по которой братья столь жестко разошлись, заключалась в сильных искушениях, которые предлагали курфюрсты, признавшие эту славу.

Но как давно это началось? Когда лордов так ошеломили и взволновали вещи вроде убеждений и фракций, хотя в то же время в стране было немало людей, которым и куска хлеба не доставалось? Может, после того, как в Травачесе ввели странную республиканскую политику выборов среди феодалов? Нет, ну какая это в самом деле республика? Это не что иное, как порочная форма монархии, которая делила всю нацию на сотни фракций, где дети отворачивались от родителей, брат восставал против брата, а друг – против друга. И, даже несмотря на это, его было невозможно сломить.

С давних времен в Травачесе считалось вечным позором покинуть хозяина, которому пообещал служить. Но восемь фракций, существовавших на момент основания Республики, не будучи способными прекратить ссоры и остановить убийства, все равно разделились на сотни мелких. Даже зная все это, Юлькен тоже не смог последовать за отцом и матерью в их фракцию, не смог объединиться с младшим братом и переманить жениха младшей сестры на свою сторону.

В Травачесе семьи нередко распадались из-за того, что их члены вступали в разные фракции. Курфюрсты, а также те, кто желал стать ими на следующих выборах, делали все возможное, чтобы привлечь на свою сторону любого из хоть сколько-нибудь известной семьи, затем заставляли его сместить родственников, захватить в руки весь род и от его имени подарить им голос. Их не заботило, что при этом братья и сестры ссорились, мужья и жены становились врагами, а матери и сыновья отворачивались друг от друга. Помочь своей фракции прийти к власти – это была единственная цель тех, кто родился в Травачесе!

Уходя, Владо снова попытался поддеть старшего брата:

– Если бы ты послушал меня сегодня, возможно, остался бы главой рода Джиннеманов. Какая жал ость. Что ж, старайся теперь удержать ее, пока я, младший брат, его не отнял.

Бах! – дверь захлопнулась.

Юлькен, оставшийся один, сидел неподвижно, словно статуя. Все это время он тоже жил в водовороте политических распрей и до тошноты насмотрелся на то, как одна политическая фракция Трава-чеса уничтожает другую. Слова о примирении – это просто чушь собачья. На самом деле Владо, вероятно, пришел объявить ему войну.

Всего лишь отдать ему комплект Уинтерботтом? Что за ерунда! Владо как никто знал, что Юлькен не откажется от него так просто. Конечно, он пришел не один. Наверняка за стенами особняка уже стоят его солдаты, готовые атаковать. Юлькен тоже был начеку, но знал: все его действия заведомо бесполезны. Хоть Владо и вырос в этом особняке, но теперь, когда он превратился в лагерь врага, опасался за свою жизнь и ни за что не вошел бы сюда в одиночестве. Он стал достаточно опытен в политических вопросах и видел немало крови.

– Тюльк!

– Да, хозяин, слушаю, – послышался голос из-за занавесок.

– Приготовиться к нападению.

– Да, так точно.

Человек за шторами тут же исчез. За ними был секретный проход, выводящий на улицу. Юлькен посмотрел на разбрызганные капли эля и две рядом стоящие кружки, а затем поднялся. Он распахнул высокое окно и взглянул вниз. Рядом с Владо, седлавшим коня, он увидел двух прислужников, ведущих своих лошадей. Наконец младший брат сел в седло, пришпорил лошадь и поехал к полю, где вместе с Юлькеном провел детство.

Евгнен спешил. Он взял на руки младшего брата, не позволив сделать это слуге, и поспешил к особняку. К тому времени, как он подбежал к входу, дождь усилился.

– Где отец?

– На втором этаже.

Он видел, как только что лошадь дяди Владо исчезла за полем. Евгнен опустил на землю своего застывшего брата и спросил снова:

– А дворецкий Тюльк спустился?

– Да, он уже ушел на плац.

Евгнен кивнул:

– Значит, нам идти не нужно. Борис, пойдем в комнату.

Не было времени даже на то, чтобы переобуть испачканные ботинки. По чисто вымытому полу и ковру разлетелись семена травы и земля. Он бежал, грубо распахивая преграждающие путь двери. Когда они добрались до спальни, Евгнен резко обернулся, закрыл дверь и накрепко запер ее.

Усадив Бориса на кровать, Евгнен тут же открыл шкаф. Затем бросил аккуратно сложенную одежду на пол. Найдя небольшой ящик со стальными петлями, он достал из кармана, вставил и повернул ключик. Когда он открыл крышку, из-под нее появился другой ключ, черный, толщиной в два пальца.

– Борис, иди в свою комнату, достань панцирный доспех, полученный от отца, и надень его. Не забудь еще принести с собой меч и сапоги. Ты ведь знаешь, что должен делать?

Он чувствовал, что брат оглядывает разбросанную одежду, но ему больше нечего было сказать. Борис встал и пошел в свою комнату – та располагалась по соседству с комнатой Евгнена.

К тому времени, как Борис с помощью кормилицы, неустанно следовавшей за ним, закончил вооружаться, проворный Евгнен тоже сделал свое дело – отодвинул тяжелый шкаф и оторвал деревянную доску, прикрепленную к стене за ним для маскировки. Внутри он нащупал пальцем замочную скважину железного сейфа. Когда он вставил в нее толстый ключ и изо всех сил повернул его, замок с дребезжащим звуком открылся.