Разнесся слух, что именно своенравный господин Эйхен-Райцкер прибыл на черном как ночь коне. «Настоящая людская лошадь», – шептались гости, и неудивительно, ведь такие диковинки водились, пожалуй, только на окраинах Холмогорья, где хватало всякого сомнительного сброда. Да и в самом хранителе моста угадывалось нечто общее с Великим народом, казалось, их что-то связывало и по сей день. Хотя на самом деле он жил в уединении, в хорошо укрепленной башне, прилепившейся к стенам старого моста на другом берегу Холодной реки, словно древесный гриб.

Себастьян на мгновение остановился и пристально осмотрел собравшихся, которые откровенно на него таращились, при этом все, кого касался его взгляд, мгновенно умолкали. Хранитель моста решился всего лишь на неопределенный кивок, но это крайне скромное приветствие не встретило даже улыбок. Он развернулся под множеством сверлящих спину взглядов и уселся в массивное дубовое кресло, естественным образом подходившее ему по росту.

Тем временем Одилий, Биттерлинг и Гортензия, следуя за Беддой, приблизились к проему, через который только что вошел в главный зал Себастьян. Между кухонным крылом и задней стенкой камина тянулся короткий коридор, который вел к узкой двери, – такой путь избавлял всех четверых от необходимости пробираться сквозь толпу. Стоило оказаться у светлого прямоугольника проема, как на них обрушился гул голосов и другой производимый гостями шум. Над головами сизым туманом стелилось огромное табачное облако. Яркие всполохи свечей мерцали на оконных стеклах, отгоняя темноту, и на многих лицах, уже разгоревшихся от праздничного веселья. Бедда, оказавшись между стариком Пфиффером и Гортензией, отступила и с ужасом вгляделась в суматоху, от которой отделяли считаные шаги. Ее с новой силой охватила тревога.

– Охохонюшки, – бледнея, выдохнула она. – Я этого не вынесу.

– Успокойся, – проговорила Гортензия, крепко подхватив ее под руку, и не без горечи бросила сердитый взгляд на старика Пфиффера за спиной Бедды. – Дорогая подруга, я клянусь, что эта дверь останется приоткрытой, и, если тебе станет слишком жарко в этом бурлящем ведьмином котле, мы просто исчезнем так же тихо, как пришли. Сбежим через этот ход, как хитрые лисы, которые ныряют в тайную нору.

Гортензия благоразумно не стала выбирать сравнение с кроликом, потому что не хотела показаться Одилию трусихой.

– А где Карлман? – слабым голосом спросила Бедда. – Как бы мне хотелось видеть его рядом. Мой мальчик где-то в толпе?

– Он недавно пронесся мимо меня с нагруженным подносом, – откликнулся Биттерлинг. – Несмотря ни на что, у моего бедного кузена, похоже, хороший аппетит, или же твой сын надеется таким образом разбудить его к сегодняшнему вечеру.

Незадолго до того, как они направились вниз, старик Пфиффер осторожно приоткрыл дверь в комнату Бульриха и увидел, что тот покоится на кровати, погруженный в глубокую дрему. Во всяком случае, он не шевелился.

– Я пошлю за ним позже, если понадобится, – объяснил Одилий и осторожно закрыл дверь.

– Насколько я могу судить, Бульрих, по крайней мере, не мучается от боли, он просто дремлет. – Гортензия не сдержала тревоги.

– И ко всему прочему он за себя не отвечает, – ответил старик Пфиффер серьезно и терпеливо. – Наша храбрая Бедда сможет сама ответить на вопросы. Как бы бессердечно это ни звучало, она живое доказательство и свидетельница того, что надвигается большая опасность. Я бы не стал выставлять ее на всеобщее обозрение, не будь у меня на то весомых причин, ты же знаешь. К тому же, полагаю, мы сталкивались с испытаниями похуже, чем зал, переполненный взволнованными квенделями.

С этими словами он крепко взял Бедду за руку и отчасти повел, отчасти потащил через проем навстречу свету и шуму. Гортензии ничего не оставалось, кроме как последовать за ними, если она хотела и дальше поддерживать подругу. Биттерлинг спешил за ней по пятам.

В зале их встретили звон бокалов, скрип отодвигающихся стульев, приветственные крики и громкий смех – собравшиеся явно были в приподнятом настроении.

«Наверное, я провела слишком много времени в полутьме покоев с больными», – смиренно думала Гортензия, пока они шаг за шагом приближались к столу, накрытому в противоположном конце зала, где их ожидали Бозо и Себастьян Эйхен-Райцкер.

– Побаиваюсь я этого долговязого, – шепнула Бедда Гортензии, – хоть и благодарна ему и его колдовским травам за то, что они помогают мне держаться на ногах.

За час до выхода на собрание смотритель моста вдруг появился у постели Бедды вместе с Одилием, едва она проснулась. Бедняжка испугалась, увидев диковинного незнакомца – седовласого водяного духа с великой реки. Он подмешал ей в чай зеленоватый порошок, горький и странный на вкус, а старик Пфиффер и Гортензия наперебой принялись уговаривать Бедду допить все до конца.

Всему Холмогорью было известно, что к одинокой заставе у моста в Запрутье примыкает полоса заливных земель шириной в полотенце, вытянувшаяся на сорок-пятьдесят шагов вдоль бурно текущей Холодной реки до оборонительной башни, соединенной с каменной стеной. На этих землях располагался таинственный волшебный сад Себастьяна, где тот выращивал необычные растения и лекарственные травы. Поговаривали, что летом, перегнувшись через парапет сверху, можно рассмотреть переплетение трав всех оттенков зеленого. Садовые лилии с широкими листьями и тонкие резные папоротники создавали тень, из которой тут и там сияли нежные цветы горца перечного, молочая и кровохлебки.

Если старик Пфиффер слыл знающим целителем, из чьих рук жители целой округи годами принимали лекарственные травы, то Эйхен-Райцкер, по слухам, обладал чуть ли не волшебной силой. По ночам жители Запрутья часто видели с моста его тень в одиноком освещенном окне башни: смотритель помешивал в загадочных сосудах и котлах эликсиры и снадобья, которые готовил из трав, выросших в волшебном саду.

«Сейчас те травы касаются и моей кожи», – подумала Бедда.

Она осторожно дотронулась до ложбинки под левым плечом, где ткань платья немного топорщилась. Там скрывался плоский мешочек с травами, который пришила Гортензия, повинуясь указаниям Себастьяна. Травы источали нежный аромат, напоминающий тимьянный, как сказала тогда Гортензия, сморщив нос. И теперь маленькая подушечка прижималась к уродливому красному пятну, которое осталось у Бедды после прикосновения когтистой лапы из тумана. Спина выглядела еще хуже, там темнели едва поблекшие следы, оставленные четырьмя страшными пальцами.

Снадобье Себастьяна принесло облегчение и прогнало онемение в плече, от которого по руке и всему телу распространялся потусторонний холод, будто медленно превращавший Бедду в лед. Ее сердце забилось быстрее, и она едва не лишилась чувств. Должно быть, так сказывалось благотворное действие трав.

Бедда уже знала, что будет дальше. Хранитель моста покинул дубовый трон и бережно, словно раненую птицу, поднял ее и усадил на свое место. Затем он встал рядом, будто страж, а старик Пфиффер, Гортензия и Биттерлинг присоединились к Бозо за столом.

Откуда-то из толпы вынырнула Хульда и встала по другую сторону большого дубового кресла. Она потянулась к руке Бедды и крепко ее сжала.

– Держись! – сказала Хульда. – Я с тобой.

Бедда одарила подругу едва заметной напряженной улыбкой. Она сидела на двух толстых подушках у всех на виду и оттого смущалась, стесняясь своего слишком широкого платья, которое висело мешком на исхудавшем теле.

Многие недоумевали, в чем тут дело, и в то же время были потрясены, увидев Бедду, некогда столь оживленную, в заметном упадке сил. Более того, почти никто не заметил, что не хватает гостя, которого ждали с таким нетерпением.

– Святые пустотелые трюфели! – высказался Венцель Рехерлинг, толстый и громкоголосый пекарь из Зеленого Лога, выглядывая из оконной ниши поверх голов соседей. – Прежде всего, мы хотели бы знать, что пережил наш дорогой Бульрих Шаттенбарт в Сумрачном лесу. Если он вообще что-то пережил, а не просто с самого начала застрял под корнями нашей старой деревенской липы. Может, из-за него она и упала, кто там разберет, елки-поганки? У самого скрытного из всех Шаттенбартов с той ночи не все ладно с головой, это все заметили, когда поутру нас вытряхнули из постелей и…