Причины были разные, и каждая последовательно ставила крест на его карьере. Ему было лишь тридцать с небольшим, пора расцвета, но в тесном издательском мирке уже знали, что с Александром не стоит связываться: он мог сорвать съемку, вступить в конфликт, напиться, не прийти. Но это еще могли простить. А вот то, что фотографа начало подводить чутье, что взгляд его стал неточен, простить не могли.

Раньше каждый снимок производил грандиозный эффект – столько стиля, шарма, вкуса было в кадре! Тронутая поцелуем осени листва, старинный мост через реку, закат над морем, ржавый состав у заброшенного перрона, птица на ветке, полосатый кот у обочины – во всем Александр умел разглядеть нечто чудесное, в малой капле видел океан.

Видел сам – и показывал другим. Даже некрасивые, серые, обычные люди выглядели на его фотографиях великолепно, значительно. Александр умел рассмотреть в них то, что можно и нужно показывать, вытаскивал на свет божий нюансы и черты, позже притягивавшие взоры.

Однако все переменилось, Александр словно ослеп. Его камера запечатлевала унылую реальность – и ничего более. Это были посредственные снимки, «без изюма», как сказал главный редактор, который дольше всех остальных верил в то, что прежний гениальный творец вернется.

Все случилось не в одночасье, агония длилась около двух лет. На него сыпались отказы, Александр читал о себе разгромные статьи, отбивался от усиливающегося хейта в Интернете. Начинал проекты, которые раз за разом оказывались провальными, брался за работу, которую был не в состоянии довести до конца. Ссорился, конфликтовал, давал себе обещания, загорался новыми идеями, которые оказывались бесплодными, сухими, пустыми.

Суета изматывала, истощала, раз за разом приводила к мысли, что все лучшее позади, что ему ничего не добиться, а следующая потеря будет унизительнее предыдущей.

А затем ему пришла в голову мысль начать все с начала.

Почти всю жизнь Александр прожил в Германии, но решил переехать, оставить страну, где рухнуло все, к чему он стремился, на что уповал. Обрести себя в другом месте, там, где никто его не знает, – вот на что он надеялся.

«Тебе стоит пересобрать заново себя и свою карьеру», – говорил один из немногих оставшихся друзей, с кем Александр продолжал общаться.

Мысль, поначалу казавшаяся глупой, постепенно захватила Александра.

Он продал все, чем владел, сел в машину и уехал в Сербию. Его мать была немкой, а отец – сербом, родом из города Смедерево. Александр решил, что объедет страну, которая невелика по размеру, и станет прислушиваться к себе: какой-то уголок Сербии его поманит, где-то да захочет он бросить якорь. Ведь он наполовину серб, эта земля принадлежит и ему тоже! Тогда Александр останется, купит дом, воскресит свои чувства и надежды…

Однако чуда не случилось. Ничто не шевельнулось в груди. Он побывал на западе и на юге Сербии, полюбовался Златибором и Тарой, пожил в Нише, заглянул в Кралево и Крушевац. Почти на месяц остался в Белграде, потом перебрался в Нови Сад – культурную столицу, заглянул в прянично-яркую, нарядную Суботицу.

Тоска продолжала грызть Александра. Живописная южная страна, которая щедро расстилала перед ним изумительные пейзажи, всячески стараясь понравится, не желала становиться родной и любимой. Он фотографировал – и снимки были мертвы, как его душа.

В последней надежде Александр приехал на восток страны, на берега Дуная, в родной город отца, где и он сам прожил первые пять лет жизни (не помня ничего о том периоде, разумеется). Здесь ему стало окончательно ясно: от себя не убежишь. Словно каторжник – кандалы, Александр всюду тащил за собой разочарования, обиды и предчувствие неминуемого проигрыша.

Позавчера он напился, как скотина, познакомился с какими-то чудаками, чьих имен не запомнил. Они вместе куда-то ехали, где-то останавливались, кому-то звонили, и в итоге Александр очутился в отеле города Голубац, в шикарном номере с видом на Дунай. Его приятели испарились, но Александру не было до них дела.

Провалявшись несколько часов под кондиционером, придя в себя, он спустился поесть, и в его ослабевшую руку сунули рекламный проспект, приглашавший на прогулку по Дунаю.

Так Александр очутился здесь, сам не понимая, с какой целью. Камера была при нем, но никакого желания делать снимки не было.

Капитан через силу зудел про Джердап, Дунай, крепость, которая не была завоевана многочисленными штурмующими ее армиями, про принцессу-пленницу. Они остановились напротив Голубацкой крепости, и пассажиры принялись бурно восторгаться ее красотой, фотографировать все подряд. Эти люди казались Александру на редкость уродливыми, неприятными, пустыми, его тошнило от их глупого энтузиазма.

«Все, с меня хватит, – подумал он. – Завтра же уеду».

Сербия, наверное, все-таки слишком близко, если хочешь оставить позади свое прошлое. Бегство должно быть на край земли, только тогда оно будет эффективным. Чем дальше убежишь, тем сложнее тебя догнать.

Александр улетит на другой континент, туда, где люди ходят вниз головами; на другую сторону экватора, где ночь наступает, когда мы встречаем рассвет.

Он думал, лишь его одного не интересуют красоты древней крепости, но, повернув голову, увидел, что это не так.

«Вот балбес», – подумал Александр, не подозревая, что действия этого человека скоро перевернут и его жизнь, и жизни всех присутствующих; не зная о том, что все для него уже изменилось, пусть он сам пока и не в курсе.

– Гид сегодня плохой, – извиняющимся тоном сказал Марк, как будто нес за это личную ответственность. – Это капитан, он лодкой управляет, ничего толкового не может рассказать. В прошлом году я сюда приезжал, так был еще экскурсовод. Соловьем разливался, столько всего интересного поведал, а этот…

Марк нахмурился. Он искренне переживал и все время пытался выжать из памяти что-нибудь занимательное про Голубацкую крепость. София узнала, что отсчет официальной истории крепости ведется с четырнадцатого века, но на самом деле она гораздо старше, годы строительства до сих пор неизвестны. Военным путем уникальную крепость никому, ни разу не удалось захватить (оно и неудивительно), тем не менее она многократно переходила из рук в руки, пока не осталась у сербского государства.

У Голубацкой крепости было важнейшее назначение: она веками защищала Железные ворота, контролировала судоходство по Дунаю в Джердапском ущелье и сухопутное движение по дороге. Берега близ Железных ворот почти смыкаются, находятся близко-близко, настоящее бутылочное горлышко, прежде их соединяла цепь, что было очень удобно при сборе налогов или податей у проплывавших мимо судов.

– Ширина Дуная в некоторых местах достигает километра, а тут – всего лишь метров двести или около того! Представляешь, с какой силой течет поток воды, какая там глубина? Высота скал доходит до шестисот метров. На румынской стороне стоит маленький монастырь, ты потом увидишь, а еще – гигантская голова полководца Децебала. Если не путаю, румыны считают себя потомками древних даков, у них и автомобильный бренд называется «Dacia», а Децебал как раз командовал армией даков, когда сражался с римским полководцем Траяном.

Софии все это было по барабану, но она усиленно делала вид, что слушает жениха, открыв рот. В нужных местах ахала, где надо – улыбалась и покачивала головой. Даже задала уместный вопрос о происхождении названия крепости.

Марк смутился, задумался, вспоминая, и промямлил, что легенд на эту тему много, но наверняка ничего не известно. Вроде бы византийская принцесса томилась в заточении в одной из башен («вон в той, похожей на шляпу»), и ее кормили голуби, они же и приносили весточки из большого мира. Принцесса, как им всем и положено, не хотела выходить замуж за хозяина крепости, влюбилась в босяка, за что и поплатилась.

София думала о том, что особы голубых кровей чуть не поголовно идиотки (по крайней мере, в фольклоре). Поставить под удар свое будущее, променять богатого, благополучного человека на нищеброда – что в этом хорошего, чем тут восхищаться? Ну соединилась бы византийская принцесса со своим возлюбленным, переехала из роскошного дворца в его хижину – и что? Долго ли они были бы счастливы?