Зевс выпрямился во весь свой вселенский рост и огромным голосом произнёс:
Да сбудется!
И девочка исчезла, а вместо неё вверх полетел солнечный воздушный шарик. Боги долго смотрели ему вслед, а мы там, внизу, изобретали, хитрили, выдумывали, как обратить их внимание к нам.
В другой раз мне приснилось про последнее испытание в жизни очень верующих людей. Мы все шли по очень большому храму, очень счастливые в душе – мы знали, что нас ожидает очень большая встреча, чудо. И когда мы все подошли к последнему помещению, где за порогом – огромное чудо, мне почему-то не захотелось туда идти. Уж не знаю, почему. Я пошел в другую сторону.
Когда я вышел из храма, я посмотрел на него издалека и ужаснулся. Я все резко понял. Люди заходили в эту последнюю комнату, которая была что-то наподобие чистилища, святого огня, и, счастливые, сгорали там. Дым шел из храма, пахло страданием, сгоревшими мечтами, не знаю ещё чем. И тайный звук шел, когда люди горели. Это необъяснимый сон, но очень мудрый.
Потом, когда уже много людей сгорели, этот храм, как глобальная неземная матка жертвоприношения, просто вспухла и взорвалась. И вокруг все человеческое полетело ошметками – все мечты, все боли, все надежды. Такое невыразимое спокойствие, осознание наступило потом. И я проснулся, очень вдохновленный сном. Я, конечно, очень сжал его – там много подробностей было.
Вот сейчас еще прочитал, что Метида – дочь Океана.
ЗАСТУКАЛ
Он, проходящий мимо меня,
двигающийся, как он хочет,
живущий где-то там, отдельно от меня.
Ты играл со мной в прятки.
Но сейчас ты неосторожен, проходя мимо меня.
Думая, что я не буду искать тебя, если ты позволил себе быть рядом.
Я считываю твои движения, ищу твой ритм, незаметно для себя самого нахожу его внутри нашего мира.
И мне снова одиноко и нерадостно: ведь вас так много, проходящих мимо, словно вы все разучились играть со мной в прятки.
ПОДВАЛ
Я должен называть тебя войной? Даже когда светит солнце и мне улыбаются дети?
Они выходят откуда-то оттуда – из деревьев, из травы, из тени, оставшейся там, в глубине. А мне ничего не остаётся – я сейчас пулемётчик. Я должен следить за всеми за ними – теми, кто плачет сюда, чтобы быть услышанными, обнаруженными и принятыми слепцами.
Теперь я пулемётчик, мой патронташ – слова и ноты, а мой прицел – я сам, сосредоточенный, намертво прикованный к своей огневой позиции. Но кто рядом? Я докладываю о рубежах, отвоёванных мной, в пустоту. Я радуюсь своим незначительным победам с кем-то, кого не было рядом, когда они почти смогли выбраться полностью. Но я смотрел туда и закидывал отчаянно своими бледными, словно всегда последними гранатами. Незаметно кто-то помогал мне, пополняя мои боеприпасы и не бросая меня в сложном бою. Однажды я видел его спину и почти уничтожил его собой, если бы не догадался вовремя отвернуться и постараться забыть. Но я храню это в себе! Прости меня, что убиваю или делаю больно тебе своею земной, непомерною тяжестью. Но где-то там, когда-нибудь я буду твоим другом, благодарным тебе за то, что терпел меня и пытался всегда успеть ради них, мирных, не знающих истории этой войны, описаний и списков жертв. Но вот я снова отвлёкся, перезаряжая ленту.
СМЕРТЬ
Он проснулся рано утром, когда солнце ещё почти только появилось и совсем смущённо посмотрело в его комнату.
Прошло всего 2 месяца после того, как все его родственники внезапно умерли, но он не мог никак привыкнуть спать на кровати, которая стояла прямо на могиле его матери. Ему было не по себе от этого. Во-первых, приходилось постоянно следить за чистотой в квартире, открывая окна, – землю, конешно же, разносило по всему паркету, но это полбеды. Сложнее было правильно установить кровать ровно на могильном холме, не подпортив при этом его форму. У других это получалось лучше, чем у него, – они не грустили, как он. Например, когда у его подружки внезапно умерли сразу 3 сестры и тётка, то свою кровать она поставила поперёк трёх холмиков – это было модно, идти против правил у молодёжи. Но она не плакала, она, как и все, улыбалась и легко при этом засыпала.
Вообще, он не любил выделяться. Когда вся его семья внезапно умерла, он сделал всё, как и все: протянул верёвку вдоль северной стены и там уже сделал 3 холмика – для отца, для бабушки и брата.
Было принято ставить кровать на могилку матери! Ну, хорошо, он и тут не погрешил против правил.
Но он не мог улыбаться, как они, не мог так легко относиться к смерти.
УБИЙЦА ТИШИНЫ
Я убийца тишины!
"Извините, что убил вашу тишину", – говорю травинкам, свирепо и беспощадно задевая их своими ногами, даже если стараюсь делать это предельно тихо.
"Вот он я какой! Прибыл к вам весь одетый в ненужные вещи, мысли… вечно убегающий от ответственности".
"А вам всем не нужна одежда, не нужны стихи, правила поведения, приличия".
"Вы сами – одежда и стихи".
А я сейчас – убийца тишины!
Образец того, каким не нужно быть в этом мире.
Громкий, злой, нарушающий всё и вся, разрушительный, глыба неестественности, упавшая на нежную и красивую букашку тишины, тень настоящего, умирающая, как только свет увидит меня, обнаружит… и пристрелит.
Я убийца тишины, а вы все – мои судьи!
Вы – такие разные и непослушные, такие смелые, живые, радующиеся всему, кроме нас – пластмассовых и пластилиновых. Настоящих воров света, взаймы живущих и терпение испытывающих. Терпение мира непобедимого.
Но колокол всегда звонит вовремя!
И тишина всё крепче и яростней заволакивает нас, пока не выдавит всё, чем мы являемся по-настоящему:
Сгустками страха, вредными и уродливыми.
Радующимися темноте и праху своих черно-белых мыслей.
Радующимися, когда всё для себя и вопреки ВСЕМУ.
Я убийца тишины, но мне печально и стыдно.
Простите, я ухожу.
ИКИЧНАВУДО
Восход.
Огромные мохнатые тополя следили за детьми, как старшие братья. Некоторым они про многое молчали, а кто-то сам разговаривал настолько широко, что разобрать, о чём молчат тополя, было не то чтобы невозможно, а просто неинтересно.
А потом тополя срубили, и детей начал воспитывать компьютер. Но какое такое может быть воспитание от бездушной железяки? Поэтому дети тоже стали становиться какими-то механическими и предсказуемыми. Иной раз и не отличишь, кто перед тобой – компьютер или ребёнок. По крайней мере, я давно не встречал детей, в которых жили бы тополя и свежий солнечный воздух.
Заборы стали выше и твёрже, двери в квартирах теперь закрывают на замок или даже на два, а настоящих бабушек, всепоглощающе сидящих на своих деревянных постах, ужасно малое количество – две-три на город, а всё остальное бабушками называть не рекомендую. Так, самоучки. Ничего более. Бабушки не появляются в городах, где от безделья срубают последние деревья, где с безумной эстетичностью косят неугодную и некрасивую траву, а кусты превращаются в квадраты. Нет, не вырастут здесь правильные бабушки.
Исход.
Говорят, что мечта – это когда что-то зовешь, и оно постепенно приходит, как пазл, который несмышлёный ребёнок разбросал по комнате.
Первый летний день. Утро.
Он проснулся от настырного, словно муха, солнца. По крайней мере, оно смогло его найти даже во сне, чтобы вытащить за шкирку, как непослушного котёнка, и ткнуть мордочкой в реальность, типа: "Знай своё место и не расширяйся раньше времени. Дорасти сначала до моих солнечных лет и гадь тогда, где хочешь, а пока будешь гадить в специальных для этого местах и убирать ты будешь не только за собой, но и за другими, в порядке дежурства, конешно. Вообщем, смотри и запоминай. Смотри и запоминай. Смотри и поминай. Най-най", – повторял он спросонья, не совсем понимая, кто он сейчас и где.
"Тьфу ты, че только не приснится", – сказал он про себя и крепко зевнул, потягиваясь всем телом в разные стороны. Встав, первым делом он подошёл к окну и понимающим взглядом посмотрел на очень древнее воронье гнездо. Мама-ворона кормила воронят, дети что-то строили в песочнице, и где-то должны были быть одуванчики. Да, где-то должны одуванчики быть. Но под окном было пусто, и в соседнем дворе тоже. Картина вышла неполная. Он первый раз ругнулся матом и, чтобы наконец-то полностью насытиться, пошёл в другую комнату, к другому окну, выходившему на заднюю сторону дома, всю поросшую небольшим лесочком, цветами и травой. По крайней мере, ещё вчера тут было волшебно. Но теперь… Но теперь и здесь трава и так им любимые цветы были полностью уничтожены. Повсюду стоял мёртвый и прилипающе-вопящий запах свежеубитой травы с его домашними, родными одуванчиками, которые каждую весну делали его утро правильным, счастливым и как бы удавшимся. Он ещё больше ругнулся и почему-то более не захотел оставаться дома, решив, не завтракая, тут же отправиться на прогулку.
