Если бы в ту минуту кто-нибудь сказал Регине, что сама судьба подвела её к тому объявлению и что именно она будет ухаживать за Клавдией Васильевной, которая оставит им с Верочкой свою квартиру, Регина рассмеялась бы. Во-первых, какая из неё «ухаживальщица»? Во-вторых, почему это совершенно чужая женщина будет делать им такой «царский» подарок? Но жизнь – явление непредсказуемое. И слава Богу. Иначе многие бы, заглянув в своё будущее, сделали бы выбор не в пользу жизни. А может, и нет, потому что, вопреки даже самым мрачным пророчествам, люди не перестают надеяться на лучшее. И Регина также надеялась на лучшее, когда ехала на бывшую свою работу.

К счастью, в длиннющем коридоре не было ни души. Регина бегом бросилась к кабинету главного, нажала ручку двери и обрадовалась: Михаил Петрович был в кабинете один. Сдвинув очки на кончик носа и озабоченно листая какие-то бумаги, он механически ответил на Регинино приветствие, произнёс дежурное «присаживайтесь, пожалуйста» и только тогда поднял голову.

Регина не успела ещё расстроиться от такого холодного приёма, как лицо Михаила Петровича осветилось искренней улыбкой:

– Регина Николаевна, дорогая! Вас ли видят мои уже не очень светлые очи? Как это вы к нам надумали? Не иначе как в командировке! Похорошели, помолодели! По-видимому, неплохо живётся?

– Михаил Петрович, пожалуйста… если можно… возьмите меня обратно! Вы возьмёте меня обратно, Михаил Петрович?

«Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда…»

В какую минуту вывела рука поэтессы эти слова? Неужели и таким, как она, талантливым, всеми признанным, было знакомо это непонятное чувство беспомощности перед собственным произведением, когда вдруг теряет смысл первоначальное и рождается совсем иное, совершенно неожиданное? Да и сам творец становится уже не тем человеком, который в задумчивости сидел перед нетронутым, белым, как первый снег, листом.

С Региной произошло именно так. Она ещё не осознала, потеряла из того что-то или что-то нашла, но одно знала точно: её прежней уже нет, началась новая, заманчивая своей неизвестностью жизнь, в которой не останется места ни мыслям о мести, ни мелочным желаниям. И ему, Маслицкому, не будет там места.

Реальность ясна и зрима до осязаемости, но сознание так упрямо отторгает эту реальность, что на какое-то мгновение Людмилой овладевает сумасбродная мысль: наверное, она забыла сделать что-то очень и очень важное, и стоит только вспомнить и сделать это «что-то», как всё вернётся, всё будет как прежде! Но мгновение проходит, унося с собой жалкое подобие надежды, и Людмила окончательно трезвеет: нет, ничто и никто уже ничего не изменит. Его нет. И не будет. Ни-ког-да!

Ледяная змейка ужаса пробегает по спине, тело становится чужим и непослушным, и листы, усеянные буквами, цифрами и печатями, рассыпаются по полу. Людмила бессильно опускается в кресло. Как же их много, этих листов! Сколько понадобится времени, чтобы как следует разобраться? Да и хватит ли у неё сил? Неужели прав тот следователь с усталым лицом и холодным взглядом стальных глаз, который бросал ей в лицо тяжёлые, будто каменные, слова:

– Женщина, Вы что себе позволяете? Какое убийство? Что Вы орёте на весь отдел? У Вашего мужа было больное сердце. Он умер от острого нарушения сердечного кровоснабжения. Прочтите заключения судмедэксперта и – до свидания. Никакого уголовного дела никто возбуждать не будет за отсутствием состава преступления. И вообще, выйдите из кабинета. Мне работать надо.

– Я ухожу, но не думайте, что вам всем это так просто сойдёт с рук! – в отчаянии кричала Людмила. – Я добьюсь справедливости! Я буду жаловаться самому Президенту!

– Да жалуйтесь кому угодно, хоть самому Всевышнему. Даже он ответит Вам то же, что и я.

И вот они, ответы на Людмилины письма и жалобы… Их уже более десятка. Одни лаконичные, всего в несколько строк, другие – многословные, с подробным объяснением и даже нотками сочувствия. Но суть всех их одна: состава преступления нет. Но как же так: человек убит, а преступления нет? Или убийство – это только когда топором по темени? А как назвать то, что произошло с Виктором?

Была середина декабря, но день выдался по-осеннему серый и слякотный. Виктор вернулся с работы продрогший, с капельками-бисеринками на некрасиво потемневшей от влаги ондатровой «обманке». На Людмилин вопрос про дела на работе он не отшутился обычным «как сажа бела», и Людмила решила, что у него снова какие-то проблемы на работе.

– Скверная директриса Александра Васильевна! Вечно она придирается к хорошему работнику Виктору Павловичу! Так ведь?

– Александры Васильевны на работе сегодня не было. На совещание уехала. Людочка, поставь чайник, пожалуйста.

– А ужинать?

– Потом, попозже.

Людмила заварила его любимый зелёный чай с мятой, но Виктор сделал всего пару глотков и отодвинул чашку:

– Ты знаешь, недели две тому назад пришла ко мне девочка из девятой школы записаться на гитару. Я сказал, что у нас приём уже закончен и посоветовал ей пойти в Дом творчества. Там Миронович гитару ведёт, если помнишь. Кстати, это мой бывший ученик. Хороший специалист и человек – тоже. Ну а девочка ни в какую: хочу у вас заниматься, и всё тут! И не уходит! Что было делать? Записал. А вот сегодня… Ты представить себе не можешь, что она сегодня рассказала мне! С виду Лена – её зовут Леной – обыкновенная девочка. Про таких говорят «серая мышка». И на занятиях сидела она тихо, как мышка. Только всегда как-то странно смотрела на меня. Я сначала думал, что у меня во внешности непорядок какой: вдруг усы зубной пастой испачканы или галстук криво повязан – и тайком в зеркало поглядывал. Вроде всё нормально, а она смотрит и смотрит!

– Ну и пусть смотрит. Тебе жалко, что ли? – отозвалась возившаяся у плиты Людмила.

– Да взгляд у неё какой-то «гиперболоидный». Ну не очень приятно это, если на тебя так смотрят. А сегодня прихожу я на работу – Лена стоит у дверей моего кабинета. Я даже спросить ничего не успел, а она мне навстречу: «Виктор Павлович, мама хочет выдать меня замуж!»

Я от неожиданности чуть ключи не уронил: какое «замуж» может быть в пятнадцать лет?!

А она стала рассказывать, что у неё от ухажёров отбоя нет, что замуж ей уже не раз предлагали и сейчас какой-то мамин знакомый, очень богатый – его Сергирьяном зовут, – хочет на ней жениться. Вот за этого Сергирьяна мама и решила её выдать. Потом она что-то говорила про отца, который «бросил маму за её запои». А когда я сказал, что в милицию идти надо, она испугалась, что «маму ж тогда посадят!». Не знаю, что тут делать и чем помочь.

– Ну если девочка красивая, то за ней рано начинают ухаживать, – отозвалась Людмила. – Только вот имей в виду, что этим акселераткам с ногами от ушей не очень-то доверять надо. Они тебе такого насочиняют…

– Вот видишь, как ты меня слушала! – обиделся Виктор. – Какая красивая? Какая акселератка? Я же тебе сказал: серая мышка, несчастный ребёнок!

Людмила недоуменно пожала плечами:

– В таком случае о каких многочисленных поклонниках и целых очередях желающих жениться может идти речь? А если ещё учесть, что Елена несовершеннолетняя, то вообще абсурд какой-то получается. А вернее, преступление.

– Вот я и хочу посоветоваться с тобой. Может, и правда в милицию обратиться? Там у них специальный отдел есть по борьбе с торговлей людьми.

– Ну я не знаю. Меня вот что удивляет: почему этот, как ты говоришь, несчастный ребёнок доверился тебе, практически чужому человеку, к тому же мужчине?