Согласно иудаистскому мышлению, спаситель обязательно должен быть царского рода, о чем прямо говорится, например, во Второй книге Царств. Но ранние христиане повысили статус мессии и сделали его сыном бога. Уже то, что спасителем может быть лишь лицо очень высокого происхождения, даже царского, таит в себе мощный мифологический заряд. Переход от этой ступени на еще более высшую представляется относительно легким, тем более что именно эта последняя давала мессии возможность сделать на земле то, что было не под силу полностью смертному.

К. Каутский вполне обосновано предположил, что Иисус был бунтовщиком и именно за это был казнен. Действительно, зачем нужно было распинать человека, который призывал лишь к любви и смирению. Каутский полагает, что бунтарский мессия, соответствующий иудейскому мышлению, в условиях относительного мира и спокойствия в Римской империи больше не годился. Но так как христиане привыкли почитать в Иисусе своего бога и воплощение всех добродетелей, то они не отказались от личности Иисуса-бунтаря, не противопоставили ему другой идеальный образ, другую личность, более отвечающую новым условиям, но взяли и устранили из образа бога Иисуса все бунтарские черты и превратили его в страдальца, который был убит не за восстание, а только по причине его бесконечной доброты и святости и вследствие низости коварных завистников^[6].

Представители состоятельных слоев, примкнувшие к христианам, взяли на себя функции идеологического и литературного оформления христианского учения, поскольку именно они были образованными людьми. Благодаря их усилиям первоначальные крайности христианства, его духа протеста и революционно-демократического неприятия действительности стали постепенно исчезать, хотя и не были преодолены полностью. Соответственно этому изменился и образ Иисуса, он перестал быть ярко выраженным бунтарем, но неизменным в его учении остаются симпатии к бедным и обремененным, которых он считал солью земли. Восхваление бедных и порицание богатства принимали все более условный характер.

Гонимым и страдающим людям уже не нужен был бунтарь, поскольку все бунты и восстания до этого заканчивались их поражением; им теперь необходим был образ воплощенной кротости, смирения и доброты, т. е. того, что они хотели бы видеть в окружающем мире. Но следы бунтарства явно присутствуют в новозаветных священных текстах. Это потом оказалось на руку церкви, которая, отказываясь от милосердия и прощения, всегда могла сослаться на соответствующие места в этих текстах. Но даже наделенный всеми добродетелями, Иисус никогда не приобрел бы такой значимости, если бы миф не дал ему возможности собственного воскрешения и воскрешения других. Для толпы (людей толпы) это имело решающее значение, поскольку она хотела всего и сейчас, была невежественна и легковерна. На небо вознесся и Мухаммад.

Прав Каутский, что никто не оставляет по себе память, выходящую из узкого круга людей, знавших его лично, если он не оставляет какого-нибудь произведения, которое производит впечатление. Пока такое создание продолжает существовать и действовать, продолжает также жить и интерес к личности его творца. Иисус, как он изображен в сохранившейся традиции, был представителем, передовым бойцом и основателем организации, которая пережила его и разрасталась все больше, становилась все могущественнее^[7]. Сообщества иудаистских пролетариев, проникнутых мессианскими идеями, существовали еще до Иисуса, но именно он был их наиболее выдающимся организатором и пропагандистом. Вполне допустимо предположить, что этот проповедник утверждал, что он мессия. Миф закрепил за ним этот статус.

В современных демократических условиях, в частности свободы совести, нередко появляются люди, объявляющие себя мессиями и создающие для собственного процветания соответствующие секты, иногда очень крупные. Они формируют новые религиозные догмы, но часто оказываются не в состоянии отвергнуть многие из тех, которые составляют основу того или иного вероучения, в рамках которого они пытаются что-то сделать (тоталитарные сайентологические и мученические, псевдоиндуистские и псевдобиблейские секты и др.)^[8]. Эти секты достаточно постоянны, но, к счастью, не оказывают заметного влияния на общество.

Происхождение и конкретные дела некоторых спасителей трудно определить, их духовный профиль несколько размыт, но в них все равно верят. Таким является Махди. Большинство суннитских богословов ведут его происхождение от семьи пророка. Для суннитов он не является непогрешимым «ведомым» (Махди — буквально «ведомый», т. е. «тот, кого направляет бог»), каким его провозглашают шииты. Шииты отожествляли его с Двенадцатым имамом. Пребывая вечно живым, он лежит в гробнице на горе Радва, откуда приверженцы ждут его возвращения. Божественное явление Махди откроет для мусульман эпоху небывалого благочестия и процветания. Царствование Махди продлится пять, семь или девять лет. Многие политические деятели, провозгласив себя Махди, предпринимали попытки (часто удачные) прийти к власти^[9]. Махди — тоже типичный мессия.

Можно предположить, что идея спасителя заимствована исламом из иудаизма и христианства. Но гораздо более обоснованно думать, что она родилась в исламе естественно, так сказать, самостоятельно, не случайно Махди пользовался и пользуется широкой популярностью среди народных масс, его имя лежало в основе многих освободительных движений. Мухаммад, конечно, принес «единственно верное» учение, но оказалось, что оно недостаточно в плане облегчения земной ноши и обеспечения блаженства на небесах. Поэтому понадобился Махди.

Ему, конечно, предшествовал основатель ислама Мухаммад. Его рождение и детство вполне соответствуют мифологическому сценарию жизни, типичному для спасителей, отмечает М. Элиаде. Будучи беременной, мать его услышала голос, возвещающий о том, что ее сын будет владыкой и пророком своего народа. В момент его рождения весь мир озарился ослепительным светом (сравни рождение Заратустры, Махавиры, Будды). Он родился чистый, обрезанный и с уже перерезанной пуповиной. Когда ему исполнилось четыре года, два ангела уложили его на землю, вскрыли грудь, взяли из его сердца каплю черной крови и омыли его внутренности талым снегом, принесенным в золотой чаше^[10].

Если Христос оставил после себя достаточно мощную организацию, то Мухаммад — могущественное теократическое государство, и тот и другой — учения, горячо поддержанные толпой и развитые потом учениками и бесчисленным количеством теологов. Но поддержка толпы — толпы, верящей в чудеса и сверхъестественные силы, легковерной и невежественной во все времена, — исходный момент. Поэтому можно утверждать, что мессия является продуктом общественной потребности, которая во многом, хотя и не во всем, формируется толпой.

Почву, из которой вырос дух христианства, нужно искать в мудрости мистерий, считал Р. Штайнер. Недостаточно лишь господства той основной мысли, что этот дух должен еще больше проникнуть в жизнь, нежели это совершалось в мистериях. Но и эта основная мысль уже получила распространение в широких кругах, писал далее Штайнер, что можно считать впитыванием этой мысли толпой. Штайнер обращал внимание на образ жизни ессеев и терапевтов, которые существовали задолго до возникновения христианства. Ессеи были замкнутой палестинской сектой, и ко времени Христа в ней числилось около четырех тысяч. Такой же замкнутой и малочисленной сектой были терапевты в Египте^[11].

Я полагаю, что обе эти общины могут читаться предтечами христианства только в смысле того, что они исповедовали мессианские идеи, вели в сущности коммунистический образ жизни в самом примитивном варианте и ждали конца света и наступления царства всеобщего благоденствия.

Однако таким сектам, а это были именно секты, еще очень далеко до христианства, точнее, последователей Иисуса, которые совсем не стремились к замкнутости, а, напротив, старались как можно больше увеличить число своих сторонников и единомышленников. Надо полагать, что даже ранние христианские общины носили открытый характер, хотя и старались не провоцировать власти по отношению к себе. Христианство стремилось к тому, чтобы сделать достоянием всего человечества все то, что было их достоянием.