О смерти, как и о связанных с нею страданиях, написано очень много, даже невообразимо много. Поэтому считать, что мы о ней ничего не знаем, ни в коем случае нельзя, хотя пишут о ней в подавляющем большинстве случаев те, кто не приближался к ней вплотную ни на войне, ни в мирной жизни. Несомненно, что страдание появляется из-за смерти другого человека, дорогого и близкого, и это очень распространенный путь познания смерти и ее цены. Здесь не нужно ссылаться на то, что это обыденный и ненаучный путь, хотя бы потому, что он может стать объектом научного познания. Для «обыденного» человека это такая же ноша, как камень для Сизифа.

Поистине бесценен опыт познания смерти на войне, когда смерть буквально рядом с тобой, материализуется в смертях товарищей и собственных страданиях из-за страха уйти вслед за ними. Этот страх нередко достигает уровня отчаяния, даже независимо оттого, во имя чего ведется война.

Глава II. Проблемы страдания в религии

1. Культ страдания в христианстве

Поиск причин страданий в потустороннем вполне логично приводит к мифологическому религиозному творчеству, которое с этой точки зрения представляет собой описание, анализ и объяснение человеческих бед посредством явлений и процессов внереального мира. Странствия в нем обычно именуют духовностью, но очень часто источником бед и катастроф выступает центр такой духовности — сам Бог. Так было с великим страдальцем Иовом, за свои муки бросившим вызов Богу, который обрушил их на него и даже «завел судебное дело». В апокалипсических сочинениях катастрофы ниспосылаются на людей богами и другими божественными силами.

На мистическом уровне страдание может быть понято как проявление смерти с Христом. Именно так определяет А. Швейцер, комментируя тексты апостола Павла. Идея страдания с Христом либо переходит в идею соумирания с ним, либо чаще всего просто вытесняется этой идеей. Как бы следуя некоему внутреннему побуждению, Павел обычно позволяет мыслям о страдании переходить в мысли о смерти. Он, как правило, не идет окольными путями рассуждений о страдании и говорит о смерти там, где, повинуясь голосу разума, должен бы говорить лишь о страдании^[42].

Такое отношение к страданию, точнее, такое максимальное сближение страдания и смерти Христа говорит о фанатической, предельной преданности Павла Учителю, в котором он как бы растворяется и не видит иной смерти, кроме Его. Для Павла это означает сопричастность к мессианскому царству, а его страдания продолжают страдания Иисуса. Подобные чувства тогда проповедовал не только Павел. В Первом послании Петра изложена идея преемственности страдания наряду с идеей общего страдания, что. по-видимому, должно было укреплять представления об искупительной смерти Мессии. Однако ни тогдашние, ни позднейшие, ни современные религиозные догматики были не в состоянии дать логичный и удовлетворительный ответ на вопрос о том, каким образом могло переходить на других то, что завоевал в своем страдании Иисус. Иными словами, каким образом Его смерть оказалась способной искупить чужие грехи. Однако для верующего таких сомнений быть не должно, для него вполне зримы и жертва Христа, и разделение его страданий. Петром сформулирована очень важная мысль: «…страдающий плотью перестает грешить» (1 Петр. 4:1). Эта мысль наряду с другими положена в основу культа страданий. Из числа таких мыслей следует выделить идею о том, что искупление последующих прегрешений все-таки достигается одним только страданием с Христом.

Необходимо подчеркнуть, что сам Павел многократно и тяжко страдал: его бичевали, наказывали палочными ударами, он трижды попадал в кораблекрушения, мучился от голода, жажды и наготы, подвергался опасности при встрече с разбойниками и т. д. К тому же, по некоторым данным, он был тяжело болен и, возможно, подвержен эпилептическим припадкам. Такой его личный опыт не мог не отразиться на его особом отношении к страданию, на ощущении того, что он их претерпел во имя Христа. Это явственно звучит в его посланиях. Я не говорю уже о том, что далеко не все его проповеди находили отклик и одобрение, он часто бывал разочарован в своих слушателях. Но и это, как следует из посланий Павла, не только не поколебало его веру в Учителя, но еще больше привязывало к Нему и толкало на новые страдания ради единения с Ним.

Можно было бы смириться с тем, что Иов невинно страдал, поскольку он, можно сказать, существовал лишь в религиозном учении. Но в реальности со дня появления человека мир заполнили безвинные страдальцы, число которых обычно резко умножается в дни войн и военных конфликтов. Вторая мировая война, фашистская и коммунистическая диктатуры ярко продемонстрировали, что безвинных страданий может быть даже больше, чем показано в Откровении Иоанна Богослова. Гитлеровская Германия и ленинско-сталинский СССР надолго стали зонами тягчайших страданий. Страдания всегда наступали и сейчас наступают в силу действия не каких-то таинственных потусторонних сил или некоего мистического всемирного зла, а вполне реальных, анализируемых и доказываемых обстоятельств. Такое понимание происхождения страданий и зла ориентирует на предупреждение (блокирование) названных обстоятельств, а не на поиск их источников только в самом человеке, его вине за несуществующие грехи перед Богом. Бытие не должно быть страданием, поскольку тогда само бытие теряет смысл и означает конец человечества. Предупреждение страданий не следует ориентировать лишь на изменение отношения к событиям жизни, как у стоиков, а именно на борьбу с теми событиями, которые есть зло и источник страданий. Бесстрастие ко всему, что может привести к этому, малоэффективно и неразумно, тем более, что не защищает других.

Столь же непродуктивен, на мой взгляд, путь, указываемый христианством и состоящий в том, чтобы воспринимать страдание как законную кару каждого и пытаться преодолеть зло, отказываясь от материи в пользу духа, что и вообще малопонятно, тем более если считать, что в области духа господствует свобода, как предполагал Н. А. Бердяев.

Тяжко страдал из-за своей греховности, недостаточной преданности Творцу, своих духовных ошибок и блужданий Аврелий Августин. Однако вознося Богу в «Исповеди» наивысшую хвалу, признавая Его безусловным Повелителем мира, он тем не менее все время продолжал искать и сомневаться, находя в Боге (причем в Боге-Отце, а не в Боге-Сыне) и Его творениях разные противоречия. С ними он был не в состоянии разобраться, и в поисках выхода вступал в новые противоречия, а это приносило ему новые страдания. Вследствие этого вся «Исповедь» пронизана высоким эмоциональным накалом мятущейся и ищущей души. Сомнения Августина звучат в такой, например, фразе: «И для Тебя вовсе нет зла, не только для Тебя, но и для всего творения Твоего, ибо нет ничего, что извне вломилось бы и сломало порядок, Тобой установленный», причем все это следует за утверждением, что «все Бог наш «создал весьма хорошо»^[43].

Христианская тема страданий глубинными корнями уходит в иудаизм, приверженцы которого всегда были гонимы и обижаемы, на них лежала печать отверженности, незаслуженной вытесненности на обочину жизни. Поэтому христианство, которое вначале настойчиво подчеркивало именно эту особенность и своей религии, получило широкое распространение среди низших слоев населения Средиземноморья. В отличие от иудаизма в христианстве не было столько боли, обиды и гнева, сколько в иудаизме. Однако постоянные призывы христианства к прощению врагов говорят как раз о том, что враги и преследователи оставались в фокусе внимания, истинные христиане должны были их прощать, но это не означает, что так же обязаны поступать высшие небесные силы. Поэтому есть основания думать, что иудаистская идея воздаяния сохранилась и в христианстве, но в весьма замаскированном и иносказательном виде. Воздаянию всегда должно предшествовать страдание.

Иудаизм и буддизм исходят из того, что страдания заслуживает сам человек, иудеи же все свои беды видят в греховности и неправедности богатых и чужаков, всех тех, которые верят в других, «неправильных» богов. Христианство, если иметь в виду не только священные тексты Нового Завета, но и (обязательно) сочинения отцов церкви и более поздних теологических мыслителей, тоже стояло на позициях греховности индивида. Но вместе с тем оно «предписывало» страдания как средство очищения от греха и обретения благости.