Все события моей маленькой жизни походили на пазлы, складывающиеся в одну общую картинку, которая в свою очередь была пазлом другой, уже большей картинки – моей семьи, а та, уже являлась частью пазловой картины страны, потом всей планеты, испещряемой многими полями, траекториями, энергиями биллионов историй, судеб, душ и жизней, называемого энергетическим полем Земли, изучаемым ещё великим Вернадским.

И, наконец, пазл нашей планеты входил в картинку нашей Вселенной, а дальше – пазл Вселенной, управляемый гигантским великим Разумом, Богом, вставлялся в общий Космос, вместе с другими бесконечными мирами и управляемый ещё более великим и могущественным, всевидящим главным центральным Разумом.

И можно только недоумевать, как же Он, этот высший Разум, может эту песчинку, меня, к примеру, рассмотреть, определить, дать или не дать ей шанс пройти свой путь, чтобы, в решаемое его великой волей время, завершить или продолжить её, этой песчинки, историю.

Несомненно, что на формирование меня как личности, влияли и наши частые перемены жительства, климата, близкие от места моего рождения ядерные испытания на Семипалатинском полигоне, да и спартанский образ нашей жизни.

Мы ведь очень часто переезжали, словно какая-то сила гнала нас всё дальше и дальше, будто эта сила прятала нас, уводила в более безопасные места.

Может и работа отца в геологоразведке была прикрытием от чего-то большего. И его желание и поиск перемен, было стремлением найти нечто лучшее и новое в жизни. И эта неудовлетворённость находила выход в перемещениях в пространстве, его частых переездах, под действием реальных событий, как бы провоцирующих этот процесс.

А может, так называемая интуиция отца, а скорее, его сильный Ангел-хранитель не позволяли ему рисковать нашими жизнями, и он, таким образом, спасал нас от некого плохого, и даже трагического исхода. Будто нас преследовала какая-то странная могучая сила, подгоняя своей неизбежностью. И тогда, благодаря родителям, наша семья всегда успевали улизнуть от какого-то разрушительного рока.

Ведь после того, как мы уезжали из какого-то очередного города или посёлка, там неизменно, рано или поздно, случалась какая-либо катастрофа, что-то взрывалось, гибли люди, начиналась война. И, если проанализировать все наши переезды, то легко можно обнаружить эту странную закономерность.

Начиная с Семипалатинска – ядерный полигон, много жертв,

Майна, Саяно-Шушенская ГЭС – катастрофа после нашего отъезда, гибель людей,

Ачинск – арсенал взорвался, когда мы уехали, погибли люди,

Джамбул, рядом арсенал Арысь – взорвались склады с ядерными боеголовками, вскоре после отъезда нашей семьи,

Одесса – трагедия в Доме Профсоюзов и война на Украине, уносящая жизни людей, а ведь наша квартира находилась всего в ста метрах от Дома Профсоюзов,

Катастрофа на Чернобыльская АЭС, эта трагедия миллионов жизней, случилась в ночь, когда я уехала из Киева.

В столицу Украины я возила картины на выставком в Союз художников, что необходимо было для моего вступления в его члены. Но мне пришлось уехать раньше остальных, чтобы успеть к своему дню рождения, который мы должны были отметить с родителями.

Вот тогда-то всё и случилось. Чернобыль, Припять, Киев оказались в эпицентре трагедии. А я в это время уже подъезжала в поезде к городу Одессе, где уже пятнадцать лет проживала вся наша семья. Мне отчего-то не спалось, какое-то беспричинное странное беспокойство охватывало душу, и, наконец, в ночное окно вагона я увидела, как небо вдруг странно окрасилось в красный цвет.

Тогда многим пассажирам нашего вагона было тоже как-то тревожно и всем показалось, что необычно красное ночное небо, это какое-то космическое явление, схожее с северным сиянием, ведь рассвет должен был начаться ещё нескоро, а небосвод уже горел багровым предрассветным оттенком.

Людям в стране тогда ничего не сообщили, был выходной, все загорали и в Киеве, и в Припяти, и в Чернобыле, и во всех районах заражения и в России, и на Украине, и в Белоруссии. Все радовались хорошей погоде, и какому-то особенно жгучему солнцу. Помнится, что многие в те дни заметили, будто загар обжигает кожу скорее, до волдырей за короткое время пребывания на солнце, болели головы, отчего-то подкатывала тошнота.

У нас, в Одессе, только через несколько дней жителям города сказали, чтобы прикрывали головы платками и кепками. И всё. А позже мы узнали, что руководство городов, попавших под облучение, выехали сами и вывезли подальше свои семьи в тот же день катастрофы. Население этих городов оповещено ими не было, и люди продолжали загорать под радиоактивным облучением все выходные дни.

А потом в Одессу стали приходить автобусы с детьми из Чернобыльской зоны. Их размещали в санаториях и детских пионерских лагерях, им давали пить красное виноградное вино, которое должно было выводить радионуклеиды из облучённого организма.

Больницы переполнились людьми с онкологией, пляжи закрыли, так как радиационный фон всё же был очень высокий, и особенно он проявлялся на берегу моря.

Привезённые дети – подростки, расселённые в санаториях, спешно начинали самостоятельную взрослую жизнь, поговаривали местные, что они уже разбиваясь по парам, без особого присмотра воспитателей, оказавшись вдали от родителей. Они покупали и употребляли водку и алкоголь без разбора, вроде бы как от радиации, а потом умирали. Кладбища безмерно разрастались от новых захоронений, и могильщики не успевали рыть ямы.

И теперь мне даже странно праздновать свой день рождения, оказавшийся днём трагедии Чернобыля, с тех пор я не люблю его отмечать. И мы с сыном уехали из этого славного города Одессы, таким образом, продолжив нашу семейную традицию – бегущих в солнечном ветре.

Ведь вся жизнь нашей семьи была как бесконечное бегство, постоянные испытания переездами и необустроенностью быта, с обживанием новых мест и их покиданием, почему-то в основном, примерно через каждые три года. И в этом был какой-то надрыв, неразрешимая загадка. Может, мы оказались просто бегущими, влекомыми неведомой силой загадочного солнечного ветра, и в этом был смысл нашей жизни, а может, и спасения нас от какого-то великого тайного злого нечта.

И в моей истории, скорее из-за цвета моих волос, я оказалась не то изгоем, не то «гадким утёнком», не то «выродком» семьи, то есть не такой, как все в нашем семействе, и мир моих увлечений тоже складывался каким-то другим, чуждым, порой непонятным родственникам образом, хотя поддержка и помощь от них приходили всегда.

Да и с моим братом мы были абсолютно не похожи, это и на фотографиях наших совместных было всегда заметно. Никогда никто не верил, что это мой брат.

Он был какой-то неземной ангельской красоты в детстве, и, если бы мне Бог дал подобные внешние данные, как у него, может, я стала бы знаменитой актрисой или моделью. Но, видимо, у меня было какое-то другое предназначение.

Некоторые получают дар красивой внешности с рождения, расцветают с детства, у меня же этот процесс затянулся чуть ли не до двадцати лет. Будто какая-то сила свыше хотела оградить меня хотя бы этим от пагубных страстей связанных с хорошеньким личиком.

Медленно и неотвратимо, как распускаются лепестки необычного странного растения, раскрывались все стороны моего позднего формирования всего организма, в частности, моей внешности.

Этот долгоиграющий процесс развития девочки – подростка никак не затронул мой мозг – я всегда была отличницей, первой ученицей в классе по математике, сочинениям и рисованию, и преуспевала во многих делах с детства, например, в спорте или в разных видах творчества – в скульптуре, в декоративном искусстве, всегда избиралась редактором газет и, начиная с первого класса, выступала на сцене.

Наверное, я была противоположностью брата, не то, чтобы каким-то антиподом-уродцем, а всё во мне было другое, начиная с цвета волос, глаз, формы и строения лица, пропорций тела. Даже все мои увлечения и успехи были для него чужды и совсем его не интересовали.