— Объясните мне лучше, что у вас творится. — Габриэлян откинулся на спинку стула и закрыл глаза. — Я приехал, и меня тут же взяли в наблюдение. Хорошо взяли, грамотно. Умеют. А вот с Бондаревым вышла несуразица какая-то. Он убыл из Тулы 8-го днём. В 4 пришел в редакцию, с 5 до 7 был на совещании, потом опять работал у себя — ваш, кстати, материал в чувство приводил — и ушёл домой только в 9 вечера. Его видела куча народу, его писали камеры, его карточку фиксировали приборы. А согласно здешнему милицейскому протоколу, изнасилование журналистом Бондаревым сотрудницы гостиницы «Тула» Соколовой Р.С. имело место в 10.05 вечера восьмого же. А сверхзвукового сообщения между Москвой и Тулой все-таки нет. Ну и я пытаюсь понять — это вас так любят в местной милиции и СБ или это всем так надоел Юрий Андреевич?

Кислов смотрел на приезжего с веселым удивлением.

— Надоел — это не то слово. Остопиздел — это, пожалуй, подойдёт, — усы Кислова встопорщились над сигаретой. — Барин, понимаете? Скучающий барин. Которому ноги о человека вытереть — в удовольствие. Просто ради сиюминутного… У меня секретарша была, Анжела. Хорошая девушка, умная. Ну и… я давно в разводе, бывшую не обижаю, детей тоже, имею право. Было у нас с ней, я и не скрывал, и дело она знала, я её не только за тугую попу при себе устроил. Фальковский увидел, пристал — уступи на ночь. Я сначала вежливо. Он говорит — пятьдесят тысяч. Я матом. Я ведь не из его кодлы, я из регионального аппарата, он меня тронет — нас всех тронет. Он — пятьсот. Я двухэтажным. Он говорит — ладно, возьму так. Я к Анжеле охрану приставил — она от охраны сама убежала. Он ей передал: или ты, или твоя младшая сестрёнка. И я же знаю, что сам он с бабами — ни-ни. Только смотрит. Утром приходит девочка — в руках чип на пятьдесят тысяч. По десять — за каждого. Понимаете? Значит — не обидел. Она пошла и таблеток наелась, я не уследил, дурак. И я не один такой. Ему важно человека согнуть, чтобы он сам себя дерьмом чувствовал. Понимаете?

— Да. А почему вы по линии не пошли? Я думаю, вас бы поддержали.

— С чего бы это меня поддерживать против Фальковского в сваре из-за бабы, которая сама, добровольно, пришла развлекать высокого господина и ушла с большими деньгами на карте? Да как бы не оказалось, что я сам ей этими таблетками рот набил. Из ревности. А теперь вам придётся реагировать.

Если бы Габриэлян приехал в Тулу по этому делу, он обязательно проверил бы душещипательную историю — и не удивился бы, если бы она оказалась чистой правдой. Именно на таких вещах часто и горели, казалось бы, прочнее некуда сидевшие люди. На барских выходках. На чьем-то походя оскорблённом самолюбии.

Вот так, рано или поздно, наверное, спекусь я. Надеюсь, всё же, что не совсем так…

— А начальнику милиции он что сделал?

— Еришеву? Да ничего. Жену его один раз, нет, не позарился. С гулянки шуганул. Не понравилась она ему, понимаете? Картину портила. И всё такое прочее.

Чай поспел уже давно, и в ходе разговора хозяин как-то незаметно его заварил. На вкус дарджилинг оказался терпким.

— И что самое поганое — он все это делает так, что придраться-то и не к чему. Уголовщина — а доказать ничего и нельзя. Ну, я и решил — старинным методом Элиота Несса.[74] Это, конечно, страшное западло — я же половину собственной мэрии вместе с ним торпедировал, и себя заодно. А плевать. Больше терпеть его нельзя — иначе выйдет, что он прав.

— Я вас понял.

Да, все вышло на редкость удачно. Ему было о чём говорить с Фальковским, а Фальковскому было от чего нервничать. Все вышло на редкость удачно, а этот вице-мэр, то есть, бывший вице-мэр — человек, которого надо запомнить. Потому что если для него является аргументом то, что на него начнет лаять собственная собака… он может пригодиться в дело.

Габриэлян решил также, что теперь неудивительно, как это никто не подумал на Фальковского: подозрение в серийных убийствах было ну уж совершенно избыточным.

— С кем в этом городе мне ещё стоит встретиться? — спросил он.

Кислов призадумался.

— С Головатым и Бродским. Только ради Бога не говорите, что от меня — сразу закроются, как в бункере. Им же тоже нагорело. Они меня теперь видеть не могут. С остальными смысла нет — никто не верит, что с Фальковским, наконец, что-то сделают. Да, и этот налоговик, которого прислали по душу Фальковского — с ним. Я ж почему так Бондарева торопил — сдается мне, что мальчика уже покупают, так если бы материал в инфосети появился, ему бы ходу обратного уже не было.

— Хорошо, — кивнул Габриэлян и отпил ещё немного. — Знаете, в такой концентрации даже чай вреден для сердца.

— А мне стоит об этом беспокоиться? — поинтересовался Кислов.

— Теперь — да.

Если бы Кислов узнал, куда направился московский гость, он бы страшно удивился: арендованная «Лада-Ирбис» остановилась у Галереи, самого большого в городе центра виртуальных игрищ. Габриэлян заплатил за полуторачасовый сеанс «Дома кинжалов», сдал на хранение пальто и закрылся в кабинке.

Габриэлян рактивки не любил. Даже сюжетные. Ему все это напоминало старый анекдот про проститутку на пляже. В молодости, то бишь до окончания школы, он какое-то время очень плотно играл в бытовые — пытался наработать модели общения. Но быстро понял, что ему этот способ не годится.

Для тренировок игры тоже не годились — не чувствуешь ни тяжести оружия, ни тяжести своего тела, ни, что самое главное — боли. Слишком несерьёзно. А удобство аркадных игр как средства связи ему открыл Король, пользовавшийся этим способом в детстве. Прелесть ситуации заключалась в том, что кабинки были полностью звукоизолированы, а при удачной попытке открыть кабинку во время игры игрока выбрасывало из виртуального мира.

А поскольку на лекциях по конспирации об этих играх умолчали — Габриэлян сделал вывод, что значения им не придается. И, в общем-то, совершенно правильно: в виртуалии не назначишь встречу кому попало, а если и назначишь — он, скорее всего, не придёт, сметённый толпой монстров и любителей острых ощущений. Не одна игра должна быть пройдена вместе, командой, чтобы как сейчас назначить встречу в определенном месте, на определенном уровне, с уверенностью, что контактер пройдет туда и продержится там до твоего подхода.

Эту игрушку — всё ещё очень популярную — они облазили довольно плотно. Было у нее несколько параметров, делавших её особенно удобной — в частности, неизменные ландшафты уровней, позволявшие назначать встречу в точно заданном районе.

Интерфейс-модуль игры походил на японское сооружение для распятия, воткнутое в потолок. Габриэлян встал на его нижнюю распорку, продел ноги в тапочкообразные педали-считыватели, чуть попружинил в них, пробуя «ходить»; откинулся на опорный стержень спиной, крест-накрест через грудь пристегнулся, потом раскинул руки и влез в интерфейс-перчатки, закрепленные на верхней «перекладине» — упругой и гибкой, как китовый ус. Потянулся и опустил на голову шлем.

Перед глазами его предстала комната «в японском стиле». Знаток оного стиля обнаружил бы ту эклектичность, с которой неизбежно изображают японский интерьер европейцы — но игроки не придирались.

На столике лежали маски — мужские и женские. Возьмешь такую в руки — и в воздухе загорятся характеристики персонажа. Можно идти здоровенным «буддийским монахом» с неописуемым запасом силы и выносливости — но Габриэлян уже знал, что в порядке компенсации в следующих комнатах он обнаружит лишь самый примитивный деревянный доспех, а что-либо более продвинутое можно будет купить только за живые деньги. Можно идти очень быстрой и гибкой девушкой-ниндзя. Можно — самураем-мечником. Персонажем Габриэляна был мужчина-синоби, обоеручный боец с парными кодати.

Взяв и приложив к лицу знакомую маску — одежда сгенерировалась сама собой — он прошел в следующие двери (выбор сделан, сказала приятным женским голосом машина) и взял с вешалки-распорки лёгкий кожаный доспех скрытого ношения и широкую шляпу-амигасу с замаскированным стальным каркасом и лезвием по краю. Он не покупал доспехов за деньги. Принципиально.