— Ещё не знаю.

— Будет очень жаль, если вы не придете. Вы… подходите к этому месту. Вы молчаливы, сосредоточенны. Я даже удивился — сейчас таких людей мало. Довольно трудно уйти в себя, если никого нет дома.

Пинна поклялась себе не приходить — но на следующий день зачем-то пришла.

В «стекляшке» сидел не телохранитель, а сам Волков.

— Здесь отвратительно заваривают чай — вы не находите? До сегодняшнего дня я считал, что хороший цейлонский лист нельзя испортить.

Она кивнула.

В таком городе, как Москва, невозможно совсем избежать общества высоких господ. Они напоминали Пинне змей — блестящие, чешуйчатые — и пока они здесь, невозможно смотреть на что-то другое. А от Волкова почему-то можно было отвернуться. Он не занимал пространства. И не излучал спокойствия. Пинна всегда чувствовала, когда на нее давят — с того дня. А тут просто можно было повернуть голову к стеклу. Посмотреть на верхушки деревьев. Наверное, она потому и забыла вчера, что он внизу.

— Есть две возможности поправить дело, — улыбнулся Волков. — Первая — пить кофе. Впрочем, он здесь тоже неважный. Вторая — отправиться туда, где чай умеют готовить. Я совершенно случайно знаю человека, который восхитительно готовит чай.

Она вдохнула, надеясь про себя, что сделала это коротко и незаметно, и посмотрела на людоеда прямо:

— Зачем я вам?

Тот прикрыл глаза.

— Мне нравится это озеро. И больше всего мне нравится в нем ваше присутствие. Вы сюда вросли. Без вас изменится пейзаж. Заставить вас приходить сюда я даже не то что не хочу. Это бесполезно. Мы ведь видим не только глазами. Сейчас вы… Я хочу, чтобы вы перестали меня бояться. Чтобы относились ко мне, ну хотя бы как ящерице на камнях.

— Ваш… человек так быстро меня отрекомендовал вчера. Не сомневаюсь, что вам известно обо мне все. В том числе и — почему мне сложно к вам так относиться.

— Не так уж и сложно, — как-то совершенно незаметно они уже спускались по лестнице. — Вы говорите это больше в силу привычки. Пока вы не знали, кто я, — вы не боялись. Если вам удастся развлечься — вы снова перестанете бояться. Ведь из сложившегося образа я, согласитесь, выпадаю.

— Я не знаю, каким должен быть ваш образ. Тот, что пытался меня, — она тщательно выговорила это, — загрызть… тоже, наверное, выглядел прилично.

Она не понимала, почему она не кричит. Почему не бежит вниз по лестнице, забыв обо всем, кроме животного ужаса. Страх был, но его удерживало в рамках… всего лишь желание избежать неловкости.

— Вы ошибаетесь, Инна Сергеевна, — сказал спокойный вежливый голос из пустоты слева. Отчество он произнес, проглотив двойное «е»: «Сергевна».

— Вас не пытался загрызть зверь. Вас ударила шестерней разладившаяся машина.

— Можно подумать, что я не попала бы под ту же машину, если бы она не разладилась. Я же знаю. Такие, как я… таких, как вы… интересуют в первую очередь.

Спускающийся рядом с ней людоед кивнул.

— Часто. Я, к сожалению, не могу вам показать — я могу проецировать только эмоции, а с видением это пока не получается, во всяком случае, с посторонними людьми, показать, какой это белый огонь. Желание вобрать, присвоить очень сильно, а сдерживающих механизмов у большинства из нас нет. Особенно поначалу. Слишком короткая дистанция между желанием и действием.

Она споткнулась, Волков не попытался её поддержать, просто стоял и ждал, пока она выровняется и сделает следующий шаг.

— И вы сейчас…

— Я любуюсь. Озером. Травой и деревьями. Вами. Это большая роскошь — возможность полюбоваться, я редко могу себе её позволить. Умеете «печь блины»?

— Никогда не пробовала.

— Это легко. Хотите, я вас научу?

День был немного ветреный, и поверхность озера зябко дрожала. По словам Аркадия Петровича, хорошему броску это не могло повредить.

— Сначала нужно выбрать камешек, — он присел, перебирая гальку. Конечно, это озерцо, питаемое несколькими родниками, не могло обеспечить любителей романтики галькой в потребном количестве — её завезли с морского берега. Аркадий Петрович перебирал крупные, похожие на индюшиные яйца или на гигантские фасолины, камни, пока не нашел несколько достаточно плоских и небольших камешков.

— На первых порах лучше использовать почти идеально плоский и круглый камень. Потом можно будет брать в каком-то приближении, но поначалу чем больше это похоже на блин — тем лучше. Камень, — он поднялся на ноги, — мы держим вот так. Он свободно лежит на согнутом среднем пальце, его по окружности обнимает указательный и слегка прижимает сверху большой. Мы бросаем его параллельно земле, от бедра, с захлестом, как можно резче. Вот так, — из всех камней он выбрал наименее плоский, выставил левую ногу вперед, и, ещё не опустив её на землю, бросил камешек, не только рукой, а как бы всем телом, сначала закрутив себя, как пружину, вправо, а потом раскрутив влево.

«Раз», — безотчетно сосчитала Пинна. — «Два… три… четыре…»

Камень булькнул лишь на шестнадцатом прыжке.

— Попробуйте вы, — Волков протянул ей гальку на раскрытой ладони, как пугливой лошади протягивают сахар.

Она сняла камень с ладони — осторожно, щепотью, чтобы даже случайно не прикоснуться. Плоский окатыш был теплым и неожиданно легким. Пинна взяла его, как показывали, — Волков сделал знак, чтобы она расслабила запястье — размахнулась, бросила. Раз! Камень прыгнул по воде, но на втором скачке легонько булькнул и ушел на дно.

— Отлично, — кивнул Волков. — На первый раз — просто отлично. Особенно для женщины.

Он засмеялся, увидев выражение лица Пинны.

— У меня нет предубеждений насчёт женского ума и способностей, с возрастом они все выветрились. Просто большинство женщин бросает камень из-за головы. Уж я не знаю, почему. Попробуйте ещё раз.

Он протянул вторую гальку, но Пинна нагнулась и выбрала камешек сама. На этот раз блинов было два.

— Великолепно, — сказал Волков с иронией, но без тени насмешки. — Скоро я вызову вас на состязание.

— Если с каждым броском у меня будет получаться вдвое лучше, вы проиграете.

— Вам — с удовольствием, — он вынул из кармана наручный комм, который не издал ни звука — видимо, просто завибрировал. — Да, через пятнадцать минут я буду там. Ждите, — спрятал обратно в карман. — Увы, мне придется оставить вас упражняться в одиночестве. До свидания.

Он не пришел в следующую субботу. И в воскресенье тоже. Все было хорошо. Как раньше. Как до того. А в пятницу днем, в обеденный перерыв она решила всё-таки выпить кофе в парке — и на подходе увидела блик на стеклянной стене. И вдруг удивилась себе, ощутив непонятное облегчение. Глупо и смешно. Смешно и глупо.

Она спустилась к озеру, подобрала гальку. Почти на ходу, резко, с захлестом бросила камешек от бедра.

Шлеп… шлеп… шлеп… шесть раз. Круги на воде — как на мишени.

В двадцати шагах от нее из ольховых зарослей выстрелил другой камешек. Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп… Одиннадцать.