Габриэлян кивнул. Время было, хорошая порция жизни никому никогда не мешала. Место… место несложно найти, особенно в виду уже высказанной просьбы, но…

— У вас есть какие-то предпочтения?

— Есть дорогое заведение под названием «Сондовон». Бар, ресторан, баня и нечто вроде отеля на одну ночь… вместе с сервисом, если есть желание.

Габриэлян нашел адрес, сделал заказ. В клубе была парковка, но он в таких случаях предпочитал оставлять машину на улице. Если кому-то придет в голову добавить к хитрой электронике «осени» какую-нибудь еще более хитрую электронику, то под прицелом уличных снитчей это сделать сложнее, чем в закрытом помещении.

Снаружи «Сондовон» понравился: неброская дороговизна старого московского особняка, прячущего более современные пристройки во дворе. Он не кричал о своем присутствии на улице, он вписывался в деловой квартал: слева торгуют металлом, справа — ценными бумагами, а у нас — удовольствием, с той же респектабельностью и добросовестностью. Внутри «Сондовон» понравился тоже. Гостевая приемная обставлена по-европейски, и только за спиной дежурной — большая картина в восточной манере: сосны и волны, соответствующие названию заведения. Дежурная, приветствуя гостей, поклонилась. Номер с почасовой оплатой, номер на ночь, кабинет? Будете ли заказывать ужин? В номер или в кабинет или в общий зал?

Габриэлян кивнул спутнице и, услышав «номер на ночь, меню в номер, карту», кивнул еще раз.

Полчаса спустя оба сидели в номере, за низеньким столиком в восточном стиле, и ели холодное — Майя не хотела ждать заказа долго — мясное ассорти под мерло.

— Вадим Арович, праздника это нам, конечно, не испортит, — гейша поддела на вилку кусок буженины, — но обращение по имени-отчеству и на «вы», на мой взгляд несколько отдает «Бесприданницей» Островского.

— Это предложение выпить на брудершафт?

— Да. Как к вам обращаются… ну если не друзья, то хорошие знакомые?

— Вы гейша — как вы думаете?

Майя прищурилась, чуть откинувшись на пятки.

— Ну, подчиненные-то по имени-отчеству, знакомые — Анастасов называл вас только по фамилии, а друзья… у вас есть прозвище?

— Нет. Почему-то не липнут. Даже в школе не было.

— Вадим, Вадим… — она попробовала имя на вкус, — нет, ничего не выходит. С «ичем» — нормально, а так — словно обрезано… Вы страшный человек, Габриэлян — вас не хочется звать по имени.

— Видимо, просто это и есть мое имя. Ваши знакомые зовут вас Майей — или вы предпочитаете что-то другое?

— Майя. Очень точно. В буддийской интерпретации, по крайней мере. Да и в русской тоже, — она подняла бокал.

— Значит, если я отрекусь от страстей и желаний, вы исчезнете?

— Да, Вадим Арович. Но вы не отречётесь. От самого главного желания вы не сможете отречься.

— И каково же мое главное желание?

Майя допила вино и поставила бокал на стол, а потом макнула палец в остатки на донышке и повела кончиком по краю бокала — по кругу, по кругу… Стекло тоненько запело.

— Вы хотите знать, Вадим Арович.

Действительно замечательно. Не в точку, но рядом. Не в точку — поэтому достаточно безопасно, рядом — поэтому можно и нужно работать.

Майя отняла руку — и прозрачный звук растворился в воздухе. Женщина сбросила термосалфетку с глиняного, скромно-коричневого чайника и придвинула по столу чашку таим движением, словно сделала ход шахматной фигуркой.

— Вкус хорошего зеленого чая японцы называют «саппари», — негромко сказала она. — В русском языке аналогов нет, самым близким лексическим соответствием будет «свежий».

Габриэлян вдохнул пар с нерезким, но сильным травяным привкусом. Пар рождался в сантиметре над поверхностью влаги, и сразу же завивался непредсказуемо. Суслика в молодости созерцание этого пара вдохновило на какие-то подвижки в теории хаоса… Кстати, здешний чай он оценил бы…

— Саппари дэс ё, — Габриэлян поставил чашку на стол таким жестом, словно снимал фигуру противника с доски. Потом взял сам стол за края, чуть приподнял и отставил в сторону. Комната в японском стиле была уютнее, но вот мебель приходилось сдвигать — горячий чай хорош ко времени и к месту.

Майя поставила свою чашку на стол — шах и мат — подцепив за дужку, сняла с Габриэляна очки. На миг ее лицо утратило чёткость, потом, приблизившись, снова обрело, и опять слегка расплылось, оказавшись вплотную. Габриэлян закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на вкусе «саппари». Губы, язык, губы… Энергия. Энергия, от которой сходят с ума вампиры и прочие соковыжималки. Он нашёл шнуровку, скромно стянувшую довольно глубокий треугольный вырез. Распустил узел, потянул ткань в стороны… Что-то было не так.

Смеяться, целуясь, неудобно, поэтому Майя перестала целоваться и начала с интересом наблюдать за действиями Габриэляна. Так. Шнуровка на груди носит декоративный характер. Но зелёное платье состояло из шнуровки практически целиком. На плечах, на боках, на спине… Попробуем плечи. Опять декорация.

— Будем мыслить логически: ты как-то это надевала, — пробормотал он. — Эрго — где-то оно все-таки расстёгивается. Но где?

Продолжая смеяться, Майя положила руки ему на бёдра.

— Ты сыщик. Найди.

Когда платье коварно отказалось сдвинуться вверх, Габриэлян понял наконец, что имеет дело с орудием изощренной пытки, выдуманной женщинами для мужчин. Орудие называется «комбидресс» и, по непроверенным данным, позволяет обходиться без нижнего белья. Совсем, то есть вообще. Сейчас мы их проверим, эти данные…

— Надо признать, отвечая на вопрос «где», ты проявила уклончивость и такт. Да, забыл предупредить, — щёлк-щёлк-щёлк, тихо сказали кнопки, — я плохой любовник.

— Если тебе это сказали — то не факт. Сказать могли и со зла. А если сам понял — то дело вполне поправимо. Большинство не понимает. А сейчас, — наряд жительницы холмов упал на дзабутон рядом с пиджаком, сверху его накрыла рубашка — просто не думай об этом.

…А потом она положила голову на руки, посмотрела на него и сказала:

— Знаешь, ты был прав.

— Это она была права, — воображаемый маркер выделил зелёным еще одну позицию.

— Бедная девочка, — вздохнула Майя. — Шпионская любоффь. Два поцелуя в грудь, контрольный в голову.

— У тебя есть коррективы? — будем надеяться, что есть.

— Ты слишком много читал, Габриэлян. И слишком многое принял к сведению. Ты отслеживаешь реакции женщины — это хорошо. Ты позволяешь ей это заметить — плохо. Она чувствует себя как под микроскопом. Тут всё и пропадает — кому нравится лежать под стеклышком? И ты слишком налегаешь на теорию. — Майя сделала драматическую паузу, — Во всех смыслах. Тебе же по службе, в конце концов, положено быть импровизатором.

— А лучшая импровизация — та, что подготовлена заранее. Как комбидресс.

— Да. Но заготовка сходит за импровизацию, если в нее вложена подлинная страсть. Пусть даже не та, которую ждут. Женщине очень хочется, чтобы мужчина рядом с ней забыл себя — это свидетельство ее женской состоятельности, оно ее интересует никак не меньше, чем мужчину — его состоятельность. Знаешь, почему ни одна женщина не ушла недовольной от Бондарева? Думаешь, он умеет что-то, чего не можешь ты?

— Ни одна?

— Ну, или ни одна не говорит — а это тоже много значит…

Ну, донос-то все-таки подписали… Но это, пожалуй, не в счёт.

— Я весь внимание.

— Он совершенно честно думает, что женщина сделала ему большой подарок, допустив до тела. И он этим подарком откровенно любуется и играет в свое удовольствие. Он очень быстро понял: не все тела прекрасны, но все своеобразны. И он целует женское, скажем, плечо не потому что там может оказаться эрогенная зона — а потому что ему очень нравится целовать это плечо. Что он и показывает.

Да, жители холмов — странный и неосторожный народ. Впрочем, возможно она считает, что раз уж Бондарев мне обязан, то и я для него безопасен…

— Мне должно нравиться?

— Любопытство тоже сойдет, — Майя снова легла. — Женщины тщеславны. Только убери микроскоп.