— А ты переводи не словами, — предложила Мэй.

Эней приподнялся на локте и перевёл пятый стих из четвёртой главы, а потом перешёл к шестому.

И тут с берега сквозь переборку донесся звук — очень знакомый, свойский, привычный, но в этом часу ночи, но в этой фазе луны…

Рык двигателя «Полонии»…

Сначала он решил просто выпить пива.

Нет. Сначала он думал, что решил просто выпить пива. По крайней мере, когда садился на мотоцикл, жал на газ и нёсся галопом по грунтовке. Именно галопом, скачками. Такая там была грунтовка. И когда выруливал на гданьскую трассу. И когда въехал в город…

Старый Гданьск был красивым городом. Но до Поворота здесь случился один из орорных бунтов — со всеми вытекающими, вернее, выгорающими. Потом исторический центр отстроили, но выглядел он теперь как-то чересчур декоративно. Новые районы были естественней — и с дороги больше всего напоминали щетки кристаллов, вмонтированные в зеленую поверхность. Урбанистический пейзаж совершенно не располагал к мыслям о пиве. И вообще к мыслям. Но какая разница… Игорь уезжал не «куда», он уезжал «откуда»…

Пока он был старшим, ему не нужно было избегать людей, он существовал отдельно от них, всегда помнил, где своё, а где чужое. А сейчас ему потребовалось несколько суток, чтобы понять, что это не у него, а у Кости трясутся руки перед полнолунием, что это энеевскую профессиональную опаску он ловит фоном — даже когда Энея нет в помещении, что…

Наверное, все это присутствовало и раньше, но раньше ему было так плохо, что он, наверное, просто не замечал. А сейчас заметил. И взвыл. Про себя, естественно.

А эта ночь его доконала — хотя всего-то и произошло, что Эней с Мэй уединились в спущенной на воду яхте.

Они муж и жена, говорил он себе. Они имеют право не принимать меня в расчёт. Не обязаны. И глупо. И какого хрена.

Обычно ему удавалось не смотреть и не слушать — но сегодня у них как-то так сошлись фазы, что у Игоря аж звон отдавался в грудной клетке. Вот и выходило, аккуратно так, уже без всяких прыжков и колдобин, по городской вылизанной трассе выходило, что ещё месяц назад ему всё равно было, какое тепло — лишь бы греться… а теперь чужое не только не помогало, а просто не давало жить.

Первый раз он вытерпел, но им так понравилось, что они пошли на второй заход — и тут он почел за благо просто смыться. Он знал, что подумает Эней. И сказал себе: а наплевать.

Остановил мотоцикл, откинул забрало, чтобы закурить. Под шлем тут же ворвалось стрекотание кузнечиков, где-то в отдалении завыла собака. Выпить, сказал он себе. Просто выпить и подумать. В этом же нет ничего плохого. Просто погреться. Если вокруг совсем чужие — это не будет мешать. Не мешало же раньше. Он знал, что наездника, бывшего наездника с ним нет. Его присутствие Игорь теперь ощущал сразу — как пленку нефти на воде, тут не захочешь, заметишь.

Он въехал в Гданьск, миновал сонные и глухие жилые кварталы — ему нужно было в никогда не спящий, суетливый муравейник портовых районов. В кабак, в дансринг, в месиво чужих эмоций, запаха напитков, духов, разгоряченных тел, перегара и адреналина.

«Ночной клуб Панорама» — мигнула надпись на стене, и Игорь свернул в подворотню под ней. К чему перебирать харчами — все эти заведения одинаковы. И от них одинаково несет всплесками неясных надежд, агрессией, разочарованием, — и иногда бездумным восторгом.

Заплатил на входе, взял в автомате банку пива… хорошо, что после Братиславы перекрасился, хорошо, что, уезжая, не забыл надеть линзы, хорошо, что… да ничего не хорошо. Невозможно было в этом человеческом месиве — даже музыка не спасала.

Он выбрал девушку — совсем непохожую на Милену. По этому признаку и выбирал. Пышногрудая крепенькая блондинка, достаточно пластичная, чтобы от танца можно было получить удовольствие. Не форсировал процесс. Она прижалась первой.

Он вел её, вёл и не понимал. Ну раньше, до того как, ему иногда бывало скучно — когда не получалось расслабиться и идти с потоком. После того — просто здорово. А сейчас, сейчас ему больше всего хотелось стереть это заведение мокрой тряпкой — хотя ничего дурного не происходило. И тут — он даже чуть не сбился с ритма — Игорь сообразил, что холод-то прошёл. Отпустил. Снесло его адреналином и отвращением. Помогло.

Девушка ничего не заподозрила. То ли от танцев его температура поднялась до человеческой, то ли партнерша была уже слишком на взводе. Поцелуй. Помада, легкий перегар ромового коктейля, мятная пастилка.

Её возбуждение резонировало в нём иначе, чем высокий ток в замкнутом контуре «Эней-Малгожата». Напряжение другое. Вернее — напряжения не было. Одна из сторон брала, но не отдавала. Вторую — глухое, мягкое, жадное тепло — это, кажется, не беспокоило.

Он знал, что не сорвется. Будь она хоть чем-то похожа — цепочка при очередном объятии царапнула шею — на сестру Юлю… тогда было бы опасно. Есть и такой вид девушек-агнцев — «добрые самаритянки», согревающие одиноких. Эта — нет. Она знала, чего хочет. И хорошо. И замечательно. Потому что он хотел того же самого.

Отошли к стойке — отдышаться, освежиться. Она назвала цену. Небольшую. Окупить этот вечер, сегодняшнюю выпивку и завтрашнюю опохмелку. Он согласился.

Потом они проделали на мотоцикле часть обратного пути — до сонных жилых кварталов. Она жила в маленьком доходном домике, в одной из двадцати стандартных односпальных квартир для несемейных людей.

Её звали Зофья. Зося. Бело-розовый зефир.

Единственным нестандартным предметом мебели в доме была кровать — деревянная, старая. Она качалась и скрипела как корабль, а ночью пошёл дождь, и ветки стучали в стекло, и тени текли по потолку… и жизнь была почти настоящей.

Это не измена, — повторял он неизвестно кому, глядя в прозрачную темноту, лаская небрежно грудь дремлющей девушки, чьим наслаждением он только что взахлёб дышал. Это не измена. Это просто биология. Двое животных на разных полюсах пола, перепад потенциалов. В конце концов, мне нужно было узнать — человек я или всё-таки нет. Могу ли я — без постоянного контролирующего взгляда с небес. Могу. Очень даже могу. Могу не быть святым — и не отлететь… к нему.

И вдруг подумал, что за это тоже стоит быть благодарным. Но вместо благодарности пришли досада и раздражение. Разрешаете, значит. Спускаете с поводка. Я, мол, не такой, какой была она. Она держала на «строгаче», на других баб просто не включалось. А я — разрешаю. Поваляйся в луже, грешник, раз уж тебя тянет. Пилосцам дозволено.

Игорь осторожно высвободил плечо из-под сонной белокурой головки, погладил пальцем подбородок девушки — она не проснулась. Звёзды гасли за окном, время уходить.

По дороге обратно едва не слетел с просёлка — заметил прыгающую с дерева на дерево белку и засмотрелся. У дневной летаргии есть свои преимущества — объясняться с Костей придется только вечером. А с Энеем он объясняться не будет вовсе.

Но тут вышел обвал — загнав «Полонию» под навес и сняв шлем, он услышал:

— Привет.

Костя курил на крыльце домика, который делил с Десперадо.

— Привет, караульщик, — сказал Игорь. — Докладываю. Съездил в город, сходил на танцы, впал в блуд — с удовольствием впал, надо сказать. Всё, что писали про полек классики — правда, — он прицепил шлем к сидению. — Красную Шапочку не съел. Не встретил.

— Чаю выпьешь? — спокойно сказал Костя. — У меня как раз свежий заварен. Крепкий. Тебя ждал, боялся уснуть.

Чай? Чай это хорошо. Не пиво же пить на сон грядущий. Или не грядущий.

— Спасибо.

Он поднялся за Костей на крыльцо, подождал там, чтобы не будить Лучана. Кен вынес две дымящиеся кружки, плитку шоколада. Он был сластёна, Кен. Они сели на ступеньки, Костя с легким даже не хрустом, а щелканьем, поделил плитку. Чай был горячим и действительно крепким. А шоколаду не хватает веса. Не понимают они здесь, что такое чёрный шоколад. И вообще, мало что понимают. Как и везде.

А впрочем, Костя любитель молочного, и чёрный ест «за неимением гербовой…» Должно же у него хоть что-то быть, у добровольного евнуха.