Касьянова посмотрела на датчик, во взгляде мелькнуло недовольство, она встала, приоткрыла окно, подождала, когда температура упадёт на полградуса, после чего закрыла. Я наблюдал за этим не без удивления, никогда не думал, что некоторые люди могут оказаться настолько педантично преданны порядку.

- Какой у нас план? Чем займёмся?

- Ох, я даже не знаю… - Вздохнула она.

По её словам, выражению лица, движениям тела, я прекрасно понял, что меня сегодня ничего интересного не ждёт. Она подавлена, она не в настроении, она в жутком упадке. Пережила ещё один серьёзный стресс, пытается как-то в голове выстроить новую картину мира. Но по глазам я видел, что ничего не выстраивается. Растерянность, смятение.

Выхолощенную композицию одного из помещений психбольницы, ибо по-другому я её квартиру назвать не мог, завершали плоские плафоны на потолке, которые светили очень ярко. Настолько ярко, что поднимать глаза было крайне нежелательно, наличествовал серьёзный риск слегка подпалить сетчатку и потом наблюдать этот иконический отпечаток каждый раз, когда закрываешь глаза в течение двадцати минут, а то и больше.

Межкомнатных дверей не было, надо признать, организация пространства очень качественная. Присутствовал небольшой коридор примерно четыре квадратных метра у входной двери, в остальном только полезное жилое и бытовое пространство. Здесь ставлю жирный плюсик, сам бы хотел подобную планировку. Сама квартира была невероятно просторная, как будто сто квадратов, не меньше. Эффект пространства дополнялся белыми стенами и отсутствием каких-либо вещей. Из всего, за что мог зацепиться взгляд, я нашёл нотку разнообразия лишь в её гардеробе, где были собраны наряды самых разных мастей и фасонов. При этом большую часть я на Нике никогда в жизни не видел. Создавалось впечатление, что она хотела выглядеть как-то более изящно, но всё время этого стеснялась. Всю дорогу она носила пастельно-красные туфли на низком семи сантиметровом каблуке, при этом в шкафу обуви было хоть отбавляй. Синие кеды, белые балетки, бежевые сапоги, чёрные ботильоны и уйма всего прочего. Узнал я об этом только потому, что это единственный шкаф с прозрачными дверцами в доме. Кому вообще придёт в голову делать шкаф для одежды с прозрачными дверцами? Но Касьянова почему-то решила сделать именно так.

При всём при этом, оттенки каждой вещи всё равно были какими-то выбеленными и стерильными. Многообразие цвета сливалось в однотонность и в итоге терялось, будто бы у неё был намётан глаз лишь на определённую гамму, а всё остальное отсеивалось. Поэтому даже наличие яркого, большого, шкафа для одежды с разнообразными вещами, не спасало ситуацию в целом. Уюта не было.

Помимо визуального уныния, в воздухе витало и морально-психологическое. Ника словно сигнальная вышка генерировала вокруг себя мощное поле апатии, и чем дольше я находился здесь, тем больше сам погружался в него.

- Посмотрим какой-нибудь фильм? – Робко предложил я.

- Нет, давай просто полежим.

Я улёгся на твёрдый, угловатый, белый диван, она пристроилась, рядом, прижавшись ко мне спиной и накрыв нас обоих, конечно же, белым пледом. Так мы пролежали молча минут сорок, пока я не взбесился и не подорвался на месте.

- Да какого чёрта! Мы проваливаемся в жуткую клоаку, я уже хочу сам выйти в окно, настолько тут всё нагоняет тоску и уныние.

Она посмотрела на меня грустными, уставшими глазами.

- Тебе плохо со мной?

- Нет, мне с тобой хорошо… Мне плохо, когда всё вокруг словно вязкое тесто. Давай что ли отвлечёмся, может у тебя есть какая-то настольная игра? Или посмотрим фильм, ну серьёзно…

- Мне было хорошо… Я много думала, мысли текли рекою. В тишине и с тобой, это как будто спасение.

И тут меня осенило. Весь этот напускной порядок, все эти белые стены, стерильность… Это противоположность её нутру. Снаружи она идеальна, питается варёным мясом, запивает водой, еду не солит, на гарнир овощи, в лучшем случае тушёные. Прекрасная точёная фигура без единого изъяна, здоровая, румяная кожа лица, грациозные движения, это всё оболочка. Квартира – продолжение её идеальности в извращённом и стерильном виде. Ни на одной белой стене я не обнаружил ни одного жирного следа от пальцев, когда я пришёл, она заставила меня мыть руки в течение пяти минут специальным дорогущим мылом, после чего проследила, чтобы я насухо вытер руки.

После того, как я вышел из ванной, она протирала раковину ещё минут семь, пока не избавилась от всех, оставленных мною капель. Делала она это с завидным терпением, чувством, толком, расстановкой. Она не выходила из себя, хотя если бы мне было важно, чтобы раковина оставалась идеально чистой, я бы на неё повысил голос за разрушение моей зоны комфорта.

Всё сложилось в единую мозаику, и меня наконец-то осенило, что хаос в её голове сменяется порядком за её пределами. Она не способна контролировать свои мысли, их поток, она не может разобраться в своей голове, она даже туда не лезет. Но она может делать простые действия, которые делают её жизнь предсказуемой, которые дают возможность почувствовать контроль над этой реальностью, пусть и совершенно ничтожный. Именно поэтому она так хотела, чтобы я оставался рядом, потому что я впитываю как губка всё уныние и апатию, генерируемые её мозгом. Я способен дать ей спокойствие и умиротворение. Но в тишине. Ведь как только я начинаю говорить чуть больше положенного и демонстрировать свой характер, она приходит в бешенство.

Осознав это, мне стало особенно грустно, ведь прижиматься к ней сзади, чувствовать, как её грудь вздымается при дыхании, гладить её упругие, несомненно эффектные и очень красивые бёдра – это мечта… Мечта с первого дня, как я повстречал её здесь на полигоне. С первого дня, как Володя и Лиля познакомили нас. И теперь эта мечта в руках, но я понимаю, что владение этой мечтой ставит крест на владении собой.

Я люблю порядок, но я не люблю крайнюю форму порядка – стерильность. Если на книге собралась пыль – ничего страшного, если чашка стоит не там, где положено – ну и пусть. Если креслом я оцарапал пол, я ни за что не буду убиваться по этому поводу. Да и не заправленная постель для меня не приговор. Всё это никак не клеилось с Никой. Находясь с ней, я был вынужден подавить себя в угоду ей. Либо она подавляла себя в угоду мне, как тогда с бутылкой вина. Лишь разгорячившись, у неё отключалось то, что больше всего мешало по жизни – мозг. И я видел наперёд, какие испытания нас ждут впереди, и находился я на серьёзном перепутье, задавая себе один единственный вопрос: «А что если мы просто не подходим друг другу?».

Вечер и ночь оказались пронзительно тихими. Мы лежали, обнимались, она не открывала глаза, складывалось ощущение, что её душа действительно исцеляется. Редкие поцелуи, но без страсти, просто поцелуи благодарности. Так и уснули. Наутро я был полностью опустошён, даже не хотел ехать в больницу за Ксюшей, отправил туда МТЕ, сам начал собираться, даже не поев. Ника в одном нижнем белье выглядела сногсшибательно, лицо у неё было отдохнувшее, в глазах появилась надежда.

- Как мы будем уезжать? У меня есть деньги, можем купить подержанную машину здесь в городе.

- Я уже решил этот вопрос, не переживай. Твоя задача собрать свои вещи, документы и быть готовой в любой момент.

Она кивнула, подошла и благодарно прильнула к моим губам, я ощутил горячий страстный язык. Теперь она хотела. Но не хотел уже я. Оторвавшись от неё через минуту, я тяжело вздохнул.

- Мне пора. Надо встретить Ксюшу, когда её привезёт МТЕ из больницы.

- Что ты с ней возишься? У неё нет родных что ли?

- Вроде есть, но они далеко.

- Тоже мне отец нашёлся… - Она ревновала. – Сегодня придёшь ко мне снова?

- Нет, от тебя далеко до работы, а у меня завтра дежурство.

- Ты как-то охладел за эту ночь…

- Не знаю, Ник, всё… Смешалось. – Я притянул её к себе и поцеловал, чтобы она не переживала. – Созвонимся. Пока.

- Пока…