Речь свою бес заключил громким хохотом; разъярился мой славный заклинатель и решил ему кляпом рот заткнуть.
Я, который меж тем вошел во вкус хитроумных речей дьявола, попросил лисенсиата – поскольку никто нас не слышит и каждый из нас знает все тайны другого, он как мой исповедник, а я как его друг, – дать ему вволю наболтаться, обязав его только не обижать альгуасила. Условия были приняты, и бес промолвил:
– Всякий стихотворец для нас все равно что родственничек при дворе – протекция. Впрочем, все вы нам обязаны за то, что мы вас в аду терпим, ибо вы нашли столь легкий способ обрекать себя на осуждение, что весь ад кишмя кишит стихоплетами. Мы даже околоток ваш там расширили, и столько вас там развелось, что ваша партия на выборах еще с писцами поспорит. Нет ничего забавнее, как первый год послушничества осужденного стихотворца, ибо надают ему здесь, на земле, рекомендательных писем ко всяким важным лицам, и думает себе такой пиит, что сможет у Радаманта[149] аудиенцию получить. Вот он и спрашивает, где Цербера и Ахеронта[150] увидеть сможет, и никак не хочет поверить, что их от него не прячут.
– А какие наказания положены поэтам? – спросил я.
– Самые разнообразные, – ответил бес, – и особливо для них рассчитанные. Казнь одних заключается в том, что в их присутствии хвалят творения их соперников, но большинству положено в наказание их исправлять. Есть у нас тут один стихотворец, срок он имеет тысячу лет, так он до сих пор еще не кончил читать какое-то стихотвореньице жалобного свойства, посвященное ревности. Иные лупят друг друга головешками, ибо не могут договориться, какое слово лучше употреблять в поэзии – щеки или ланиты. Кое-кто в поисках рифмы исшарил все круги ада, грызя себе ногти. Но кому всех хуже живется в аду из-за бесчисленных интриг, сплетенных ими, так это сочинителям комедий. Держат их в самом черном теле из-за немалого числа королев, коих они заставили осквернить супружеское ложе, бретонских принцесс, которых они обесчестили, неравных браков, в кои они заставили вступить героев в развязках своих пиес, и ударов палками, которыми они наградили почтенных людей в заключении своих интермедий.
Впрочем, замечу, что комические поэты с другими поэтами не содержатся, ибо, поскольку ремесло их – строить козни и плести интриги, место им отведено среди прокуроров и ходатаев, народа, в подобных делах особо наторевшего. И порядок такой у нас в аду повсюду принят. Явился к нам намедни пушкарь и требовал, чтобы его к военным поместили, а его к следователям трибунала сунули, поскольку они больно охочи арестанта на пушку брать. Портного определили к доносчикам, ибо последние хоть и ограничиваются поклепами, но зато уж больно горазды их строчить да подметывать и честным людям дела шить. Слепого, который захотел было сунуться к поэтам, препроводили к одержимым разнообразными страстями, поскольку эти последние все до единого ничего не видят. Человека, уверявшего, что он могильщик и покойников хоронил, сунули к пирожникам. Тех же, кто рекомендуется безумцами, мы отправляем к астрологам, а лжецами – к алхимикам. Некто угодил к нам за убийства, и определено ему было квартировать с врачами. Купцы, осужденные за то, что бесчестно торговали, попадают к Иуде. Судьи-мздоимцы, за то что людей грабили, в компанию к дурному разбойнику, а дураки – к палачам, ибо людей терзают. Водонос, который, по его словам, холодную воду продавал, был отведен к трактирщикам, а пожаловавший к нам третьего дня мошенник, что, по пословице, кота за зайца выдавал, – к корчмарям. В общем, как видите, у нас в аду ничего без смысла не делается.
– Ты вот давеча об одержимых всякими страстями упоминал, и потому, что это дело кровно меня касается, я хотел бы узнать, много ли их у вас.
– С влюбленными, – ответил бес, – обстоит особенно плохо, потому что любовь всего человека захватывает, но перво-наперво скажу тебе, что все поголовно без ума от самих себя, а другие – те уж больно деньгу любят; третьи себя слушают – не наслушаются; четвертые дела свои боготворят, а иные ради женщин на все пойти готовы. Этих последних не так уж много, ибо женщины – это такой народ, что всякими подлостями, дурным обхождением и неверностью своей ежедневно дают мужчинам повод раскаяться. Как я уже сказал, порода влюбленных попадается сравнительно редко – впрочем, люди эти неплохие и забавные, беда только, что ад не для забавы рассчитан. Иные из них, сгорая от ревности, исполненные надежд, увитые саваном желаний, на почтовых прямым трактом поспешают в ад, а потом сами никак не могут взять в толк, как, когда и каким образом это с ними случилось. Есть у нас исхолопившиеся влюбленные, все увешанные лентами от своих дам, эти вот на вздохи изошли; другие – косматые, как кометы, – таскают на себе локоны своих любезных; третьи поддерживают в себе пламя любовными записками, которые они получают, и таким образом какие-нибудь двадцать лет экономят в хозяйстве на дровах. Стоит полюбоваться на вздыхателей по монахиням – у этих всегда рот разинут и руки вперед протянуты, осуждены так сильно за покушение с негодными средствами; люди эти – посмешище для всех прочих, пальцы они то просовывают в оконные решетки, то судорожно отдергивают, для них все время вот-вот должен наступить миг блаженства, но миг этот так никогда и не наступает, только за ними и остается славы – что они были претендентами на роль Антихриста. Одного с ними поля ягода те, кто имел влечение к невинным юницам и осужден был, как Иуда, за поцелуй. Эти всю жизнь прицеливаются, но раскрыть свои желания их страх берет. За ними в подземной тюрьме содержатся прелюбодеи; последним на земле жилось куда веселее, чем тут; ибо там не они содержали кобылу, на которой ездили.
– Все это народ, – заметил я, – у кого и любезности, и оскорбления отдают одним и тем же.
– Внизу в очень грязном помещении, наполненном всякими отбросами скотобойне (я имею в виду рога), находятся те, кого мы здесь величали рогоносцами: это люди, которые и в аду не теряют терпения, ибо того, кто выдержал искус дурной жены, ничто уже вывести из себя не сможет. Еще дальше помещаются те, кто влюбляется в старух. Этих чудовищ мы держим закованными в цепях, ибо, когда у нас под боком находятся люди со столь дурным вкусом, мы, черти, уже не уверены в своей безопасности, не будь они в кандалах, сам Варавва трепетал бы за свое очко. Даже такими, каковы мы есть, мы кажемся им красавцами – кровь с молоком. Первое, что с такими грешниками предпринимают, – это осуждают любострастие их и орудие оного на вечное заточение. Но хватит о них, я хочу вам сказать, сколь огорчены мы тем, что вы нас какими-то чудищами изображаете, приписываете нам когти, хоть мы и не хищные птицы, хвосты – хоть есть черти и куцые; рога – хоть мы и холостяки, и безобразные бороды – хотя многие из нас могли бы сойти за отшельников и коррехидоров.[151] Исправьте это, ибо не так уже давно побывал у нас Иероним Босх[152] и на вопрос, почему он изобразил нас в своих видениях такими страшилами, ответил, что никогда не думал, что черти существуют на самом деле. Другое, что нас очень задевает, это то, что вы постоянно говорите: «Смотрите-ка, ну и дьявол этот портной» или «Сущий черт этот портняжка!» К портным нас приравнивать, нас, когда мы на дрова в аду их пускаем, да и к себе принимаем, только если они нас об этом как следует попросят, потому что на меньше, чем на пять сотен, мы расписок не даем, чтобы не создавать дурного прецедента, ибо потом они еще могут выдвинуть претензии на законное владение в аду, quoniam consuetudo est altera lex.[153] А чем они, по сути, владеют? Искусством обкрадывать и жизнь людям отравлять. Вот они и в претензии на нас, что мы им настежь дверей не распахиваем, как будто они свои люди. Опять же мы в обиде, что самые что ни на есть поганые вещи вы всегда отправляете к черту, и стоит вам только малость осерчать, как сразу слышно: «Черт тебя побери!». Имейте в виду, что больше людей отправляется к черту по собственному почину, нежели нашими усилиями, ибо брать иных выходит себе дороже. Вот, например, вы направляете к черту какого-нибудь итальянца, а черт и слышать о нем не хочет, ибо иной итальянец самого черта забрать способен. И примите в соображение еще то, что чаще всего вы шлете к черту то, что у него уже есть, чем мы сами богаты.
