4.

3 октября 1998 года.

На такой радостной ноте начинается мой день, который принес мне немало других приятных сюрпризов.

После знакомой кашки меня стали обтирать влажной губкой. Сестра была совсем другая, и я порадовалась за эту преуспевающую клинику, в которой так много хорошо обученного персонала. Во время этой процедуры я смогла на себя полюбоваться и поняла, что я очень даже ничего. Надо только немного поправиться и подкачать дрябловатые мышцы. А в том, что это мне будет по силам, я уже не сомневалась, так как в это утро я первый раз села.

Потом меня одели во все свежее и чистое, смешная такая рубашечка, снова белая, ну, к этому мне уже не привыкать, единственное разнообразие которой состояло в синеньком полустершемся штампе на самом подоле. Расчесали и дали посмотреться в зеркало. Вот тогда я окончательно поняла, что я – во всеоружии. Из круглой рамки на меня смотрело умильное существо с зелеными- презелеными глазами, черными ресницами и волосами цвета воронова крыла. Цвет лица был не очень свеж, но я ведь не знала, сколько я была без сознания, и не дышала свежим воздухом. Мне жутко захотелось на улицу, я отложила зеркало, и вздохнула.

И тут появился он, тот самый мужчина, которого я видела в первый день. На нем был светлый джемпер, мягкий даже на взгляд, и темно- серые брюки, аккуратными складками ниспадающие на черные замшевые мокасины. Он выглядел свежим, как фиалка, в отличие от меня, что дало мне повод надуться, ибо я уже успела проделать несколько упражнений перед зеркалом, чтобы понять, что мне идет. На мой взгляд, надутые губки украшали меня как нельзя лучше. По- видимому, он был такого же мнения, ибо тут же сел рядом со мной на кровати и поспешно накрыл мою руку своей, как будто боялся, что я убегу. Наивный. Разве от таких, как он, бегают?

– Привет. Если слышишь меня, кивни.

– Я слышу, – неожиданно отозвалась я.

Слова выходили плохо, голос был хриплым и каким- то сиплым. Оказывается, я еще и говорить умею. Для меня сейчас все было неожиданным и слегка пугающим. Я никак не могла нащупать собственную сущность, обрести какую- то уверенность, понимание, что ли. Кто я? Где? Я ничего не помнила.

– Я принес тебе яблок.

И он стал выгружать на столик у кровати красные, словно лакированные огромные яблоки. Такое и в рот- то не влезет. Представив, как я слабой рукой пытаюсь поднять и дотянуть до рта эту громадину, я даже сумела улыбнуться.

Он принял это на свой счет и тоже разулыбался. Морщинки на его лбу разгладились, он погладил меня по руке, наклонился и поцеловал в щеку.

– Я так рад, что тебе лучше. Мы все за тебя переживали.

Радуясь, что они все за меня переживают, я поспешила высказать наболевшее:

– Скажите им, пожалуйста… Не надо больше на ночь… Мне потом очень плохо, кошмары сняться. Скажите им, пусть не колют больше…

Он судорожно сглотнул, отчего- то испугавшись моих кошмаров, хотя не мог он, конечно, знать, вкус земли на моем языке, и страха моего чувствовать, тоже не мог. Быстро закивал головой, поспешно принимая на себя обязательство. Стало спокойнее.

Я немного помолчала и решила все- таки перейти в наступление. Мне казалось, что не в моем характере ждать, пока меня решат поставить в известность о том, что меня сейчас больше всего интересует. Чувство неизвестности внутри росло с каждым днем и становилось довольно тягостным. Итак, я сказала:

– Что случилось?

Это был самый безопасный вопрос, который я могла задать, не сообщая о своем состоянии. Я почему- то надеялась, что, если мне расскажут, что со мной случилось, я вспомню и все остальное. Конечно, приятно было казаться ему беззащитно- трогательной, но ведь не настолько же, чтобы даже не помнить собственного имени.

– Мы с тобой попали в аварию. Ты была за рулем, в твою сторону врезался грузовик, и нас снесло с дороги. Я очнулся сразу, а ты… – Он опустил глаза.

Да- а… Все это надо было обдумать, но – потом. Потом, когда он снова уйдет, и я буду предоставлена самой себе и белохалатчикам. А пока надо воспользоваться его присутствием и узнать как можно больше.

– Сколько я была без сознания?

Я думала, он никогда не ответит, но потом все- таки решился:

– Прошло четыре месяца…

Я закрыла глаза, но не отключилась. Тщетно пыталась вспомнить хоть что- то. Ведь должна же я хотя бы была запомнить миг перед ударом, даже если потом – полный провал. Но нет, ничего. Ни имени этого человека, ни почему и куда мы с ним ехали, ни даже своего собственного имени я вспомнить не могла. Хотя приятно было осознавать, что он здесь не просто так, что мы были вместе в том, прошлом мире, который раскололся в момент аварии, и из осколков которого, я пытаюсь сейчас склеить мой настоящий мир.

Придется, видимо, признать свое поражение и спрашивать.

– Кто Вы?

В его глазах взметнулся ужас, или мне это только показалось?

– Я… Я не помню… – Он потер лоб, потом посмотрел на меня. – А ты? Ты тоже не помнишь, почему мы ехали вместе? Куда?

А вот это оказалось для меня уже слишком. Мое неокрепшее сознание не было готово к новым катаклизмам. В мозгу началась настоящая буря, голова у меня закружилась и я потеряла сознание.

5.

10 октября 1998 года.

Больше из того дня я ничего не помню. И из следующего не помню. Вообще, как потом оказалось, из моего сознания снова выпала неделя. Хорошо, я хоть не забыла, что случилось до этого. А вот неделя – полный провал. Наверное, что- то было, но я не помню. Опять. Говорят, так бывает у нас, которые с амнезией. Еще и хлеще бывает, не дай Бог испытать.

Все это рассказал мне мой любимый доктор, когда в следующий понедельник я снова ощутила себя на знакомой постели, живой и здоровой. Судя по рассказам, я ничего особого не делала, ела, пила, спала. Никуда не бегала, никого не убила, и даже не описалась ни разу. В общем, не стыдно вспомнить. Жаль, что нечего.

На утреннем обходе профессор снова был со свитой. Мне это жутко не нравилось, я что, подопытный кролик? Видя, что я хмурю брови и гляжу исподлобья, мой лечащий врач проговорил слегка извиняющимся голосом:

– Не сердитесь, голубушка, они медики, им нужна хорошая практика, а Вы – просто уникальный случай ретроградной амнезии.

Ага, значит, я – случай. А вот и фигушки, я – человек. Личность. И нечего на меня глазеть. Но пришлось смириться. Может, денег меньше возьмут за лечение. Клиника государственная, где же им бедным еще учиться и практиковаться?

– Вы ведь ничего не помните, правда?

Я покачала головой. Толстячок обрадовался, как будто я ему лошадь на колесиках под елку положила.

– У нас три года назад был случай ретроградной частичной амнезии. Одна наша больная попала под автомобиль на улице, получила тяжелое повреждение с переломом чешуи височной кости и пришла в сознание только в больнице. Она ничего не могла вспомнить о себе, кроме того, что она Тибби. И только позже назвала место, где находится ее дом, и магазин, в котором она работала. Но у нее был перелом, а у Вас – всего- навсего сотрясение.

Что ж, это радует.

– И в прошлом году один инженер отравился светильным газом, из- за неисправности нагревательного аппарата. Так вот он не помнил ничего за несколько месяцев до отравления, даже то, что переехал в новый дом. Память к нему возвращалась частями, в течение нескольких дней. Так что Ваш случай очень редкий в медицинской практике – полная ретроградная амнезия при отсутствии органических повреждений мозга.

– Это как? – слабо поинтересовалась я, подозревая, что- то летальное.

– Это значит, мозг цел, сотрясение мы вылечили, и Вашей памяти ничего не мешает вернуться обратно.

– А что такое ретроградная? – Я опасалась последствий своего собственного вопроса, но не могла не спросить о значении странного слова.

– А это когда амнезия распространяется на события известного периода, предшествовавшего началу болезни. В нашем случае – удару головы и потере сознания. К тому же она у Вас еще и полная, то есть, Вы забыли абсолютно все. Очень редкий случай. Амнезия очень редко распространяется на несколько лет, чаще – на несколько часов, в крайнем случае дней. Хотя, пожалуй, назвать ее полной я все- таки тоже не могу. Вы ведь говорить не разучились. Опять же, какие- то воспоминания у Вас мелькают?