Утром я подскочила ни свет, ни заря, готовая свернуть горы. Впрочем, горы я сворачивать не собиралась, а уж если совсем честно, то глаза бы мои их не видели! Я решила заняться сборами в дорогу. К вещам я всегда относилась без особого фанатизма. И к тому моменту, как мама позвала меня завтракать, чемодан был уже почти собран. Позавтракав и убрав посуду со стола, я отправилась опять в свою комнату, решив сегодня покончить со сборами. Я сидела перед открытым чемоданом на кровати и решала некую дилемму. Взять или не взять мне с собой в институт моего небольшого плюшевого медведя, которого подарил мне папа, когда я пошла в первый класс. С этим зверем я не расставалась до сей поры никогда. Он сопровождал меня в дальних поездках, спал со мной в кровати, я просила его помощи и благословения на удачу перед экзаменами. То, что я была уже взрослой девочкой, можно сказать, студенткой, совершенно ничего не меняло. Он был не просто игрушкой, он был моим талисманом и памятью о погибшем отце.
В общем, я сидела и смотрела на его черные глазки-бусинки, на пуговицу, пришитую вместо когда-то давно утерянного носа, на тонкую полоску зеленого бантика на шее, и размышляла: поднимут меня на смех мои будущие новые друзья-студенты, или обойдется? И тут внизу раздался звонок в дверь. Я услышала, как мама быстро прошла в прихожую, недоуменно бормоча себе под нос:
– Кого там в такую рань принесло…
А у меня, почему-то, на мгновение замерло сердце, а потом, со всего маху плюхнулось куда-то в район пяток и там бешено застучало. Я прислушалась к звукам, раздававшимся снизу. Было слышно два голоса. Один мамин, а другой, незнакомый, мужской. Я выдохнула, долго сдерживаемый воздух, и тихо, сама себе проговорила:
– Наверняка, это кто-то к маме, по работе… – И уже сама себе не верила.
Сомнения недолго мучали меня. Снизу раздался мамин голос, в котором звучало какое-то радостное удивление:
– Анна… Спустись, дочка… Это к тебе…
А меня, вдруг, словно приморозило к кровати. Ноги стали какими-то ватными, неповоротливыми и непослушными. А тихий голос внутри меня прошептал: «Ну вот и началось…» Я несколько раз глубоко вдохнула-выдохнула воздух, словно перед забегом на длинную дистанцию. Встала, и деревянной походкой вышла из комнаты. С лестницы я слышала мамин радостный голос, она что-то щебетала гостю, а он ей отвечал. Был слышан сдержанный мужской голос. Мамино настроение сбивало с толку. Если это «они», то почему мама не беспокоится, не тревожится, голос ее не наполняется сталью (так обычно бывало, когда она крушила своих оппонентов). И тут же, услужливый голос, не так давно поселившийся во мне, насмешливо прошептал: «А ты что думаешь, что они – это черти с рогами и копытами? Они могут быть вполне респектабельными гражданами…»
Я медленно спускалась с лестницы, подавляя горячее желание, махануть через балкон в сад, а там, давай Бог ноги. Но маму одну с этими оставлять было нельзя. На последней ступени лестницы я замерла на несколько мгновений, и напялив на свою физиономию маску удивленного равнодушия, сошла вниз.
Гостей было двое. Видимо, второй все это время молчал или говорил так тихо, что я его просто не слышала. Поняла я это по двум парам мужских туфель, аккуратно стоявших в коридоре под вешалкой. Как-то один наш знакомый сказал, не пряча усмешки, обращаясь к маме: «Тоня, мне кажется, что ты самого Господа заставишь разуться, подсунув ему комнатные тапки». Поэтому, то, что незваных и неведомых гостей мама заставила разуться, меня нисколько не удивило. А удивило то, что голоса и звон посуды раздавались из кухни! Кухня – мамина святая святых, если так можно сказать. Туда допускались только очень близкие люди, например, друзья детства, или любимая сестра мамы, изредка навещавшая нас. А вот чтобы незнакомых посторонних людей поить чаем в кухне… Это было из ряда вон, если не сказать хуже!
На цыпочках из прихожей я прокралась по коридору к кухне и прислушалась к голосам. Мама, захлебываясь от счастья рассказывала незнакомцам о поре моего счастливого детства!!!
– … Уж такая упрямая… Если что в голову взбредет, то никакими силами не выбить! Пойдет, как таран, но своего добьется! Всегда такой была. Помню, было ей годика четыре…
Тут я уже не выдержала. Эти разговоры необходимо было прекратить немедленно! Что же это были за гости такие, что мама, вот так, можно сказать, с порога, вываливала все наши семейные дела?! Перестав таиться, я шагнула через порог и громко поздоровалась, пытаясь одним взглядом охватить сидящих за столом. Никаких тебе хвостов или копыт с рогами на незнакомцах я, разумеется, не обнаружила. Люди, как люди. Один, не очень молодой, может лет сорока, а может и младше, в несвежей клетчатой рубашке, небрежно распахнутой на груди, и обыкновенных серых брюках. Коротко стриженный затылок, плотно прижатые к черепу ушные раковины. Когда я сказала свое «здрасьте», он резко обернулся, словно услыхал за спиной звук взведенного курка. Обветренное круглое лицо, прищуренный взгляд глаз, цвета которых я не могла разобрать. Легкая небритость не придавала ему респектабельности. Именно он вел разговор с моей мамой. Улыбка, которая была слышна в его голосе, моментально слетела с его лица, когда он обернулся. И на короткое мгновение оно стало похоже на морду хищника. Только я не могла вот так, слету, понять какого именно зверя он мне напоминал.
Он окинул быстро меня своим этим прищуренным взглядом, и у меня на мгновение перехватило дыхание. Мои инстинкты сработали, и прочная бетонная стена встала в моих мыслях передо мной. Дышать сразу стало легче.
Второй, сидевший на мамином любимом мягком стуле в несколько свободной, я бы сказала, вальяжной позе, только слегка повернул голову, чтобы глянуть на меня. Старше своего спутника, может быть, лет пятьдесят. Хотя, моему, не особо опытному взгляду, все, кто после тридцати уже казались стариками. Пухлое лицо, пухлая фигура, торчащие в стороны лопухами уши, которые не прикрывали жиденькие пегие волосики, небрежно торчавшие в разные стороны на его голове, и напоминавшие мне тот самый кустик, который упорно пытался прожевать Иннокентий в нашу последнюю ночевку. Под выступающими, словно у неандертальца, надбровными дугами, поросшими белесыми лохматыми бровями, блестели где-то глубоко, небольшие глазки непонятного цвета. Нос слегка приплюснутый, словно кто-то хорошенько в детстве двинул ему кирпичом по физиономии. Круглый по-женски подбородок с ямочкой, вызывал у меня какое-то чувство легкого омерзения. Выражение его лица почти не изменилось. Только губы слегка расползлись в змеиной ухмылке. Одет, в отличие от своего товарища он был более аккуратно. Обычный серый в тонкую синюю полоску костюм, сидел на нем вполне себе прилично. Голубая рубашка была свежа и наглажена, сбоку в кармашке пиджаке торчал уголком голубой платочек. Только галстука-бабочки не хватало, и хоть сейчас – на званый прием! Мой внутренний голос просемафорил мне, что он представляет для меня куда как большую опасность, чем первый персонаж. Опасность? Меня заклинило на этом слове. А с чего я вообще взяла, что эти люди представляют для меня какую-то опасность? Мой внутренний голос только хмыкнул, но отвечать на мой вопрос не стал. Но хмыкнул он не просто так, а со смыслом, мол дуре объяснять – только время тратить.
Мама, завидев меня, радостно воскликнула:
– Анечка, доченька… Поздравляю!! – И добавила с легкой укоризной: – Что ж ты мне-то ничего не сказала?
Кажется, мой внутренний голос был прав, чувствовала я себя, и впрямь, дура дурой. Слегка вытаращив на маму глаза, я уже, было, открыла рот, чтобы поинтересоваться, чего такого я утаила от мамы, и с чем это она меня поздравляет, как толстяк (буду для краткости называть его так), сладенько так улыбнулся, и пропел, опережая меня с ответом:
– Природная скромность вашей дочери просто поражает! Обычно, молодежь в ее возрасте не преминет похвалиться своими успехами, а Анна полна скромности, что, безусловно отличает ее ото всех прочих…
Пока он так чирикал, воспевая мои несуществующие достоинства, я стояла и хлопала слегка обалдело ресницами на весь этот цирк, пытаясь понять, как мне все это прекратить. А толстый разливался соловьем:
