Все названия местности и имена героев вымышлены. Возможные совпадения – просто случайность…

Моим друзьям детства посвящается…

Утробный гул, идущий откуда-то из самых глубин земли, заставлял от невыразимой, накатывающей волнами жути, шевелиться на голове волосы. Словно пробудившийся от тысячелетней спячки дракон, восстающий из своей берлоги-пещеры, издавал эти ужасные звуки, возвещая о своем приближении. И горы содрогались под поступью его громадных лап, от волочащегося по земле тяжелого хвоста. Темнота, скопившаяся по ущельям, стала клубами выплескиваться наружу, заливая все пространство кругом своим чернильным мраком. Где-то, совсем близко испуганно и тоскливо завыли шакалы. И в этот момент, мир, словно только и дожидавшийся этого воя, как некоего сигнала, сошел с ума. Земля под ногами заходила волнами, подбрасывая человеческие тела, словно сухие щепки в волнах бурливого горного потока. Шелест скользящих вниз осыпей заглушили раскаты падающих громадных валунов, летящих лавиной с самого верха склонов. От этого грохота закладывало уши. Все внутренности стягивало тугим узлом, и тело содрогалось в каких-то диких конвульсиях. Воздух сначала сгустился до смоляной вязкости, а потом взорвался, будто лопнувший огромный воздушный шар. И сразу стало нечем дышать. Ничего больше в мире не оставалось незыблемого и стабильного. Волной мелкого щебня «слизало» костер и место стоянки, словно его там никогда и не было. Крупные камни и осколки скал, словно снежная лавина, летели со склона, стремясь раздавить, сравнять с поверхностью земли, казавшиеся в этом хаосе, хрупкими и уязвимыми, беспомощные тела людей.

Один только, растущий на самом дне ущелья, огромный старый карагач стоял прочно и несокрушимо, раскинув по сторонам свои узловатые корни, впившиеся словно сильные, сухие пальцы древнего, но еще крепкого старца, в каменистую почву, и только вздрагивал всей кроной при каждом новом толчке разгневанной земли. Три человека укрылись возле его ствола, вцепившись закостеневшими от напряжения пальцами в растрескавшуюся от возраста серую кору великана, и расширенными от ужаса глазами наблюдали за свирепой яростью разбушевавшейся стихии.

Солнечный свет пронизывал листву скапливаясь в янтарных гроздьях созревающего винограда, делая похожими на маленькие лампочки каждую ягодку. Зажав пальцем страницу книги, я, прищурив один глаз, смотрела на игру света в густой зелени, мыслями унесшись в совершенно другой мир, в который мне вскоре предстоит отправиться. Школьные годы закончились, и мы вступали в иную, совершенно отличную от этой, жизнь. Сердце сладко замирало, словно на «американских горках», когда летишь в вагонетке с крутого подъема вниз. Было чуть-чуть страшно и… хорошо. Конечно, там уже не будет такого пронзительно-синего неба, на фоне которого снежные вершины Тянь-Шаня смотрятся словно величественное панно, созданное самим Творцом, таких гроздей винограда, пропитанных южным солнцем. Не будет и прежних друзей. И это было немного грустно. Но только, совсем немного…

Позади меня раздалось едва слышное шуршание, и под полог беседки, увитой виноградной лозой, отодвинув свисающие плети, вошла моя подруга Танька, с которой мы просидели за одной партой все последние школьные годы, деля, как говорится и горе, и радости напополам. Подстриженные до плеч светлые волосы, чуть вздернутый нос, усыпанный конопушками, которые ее, кстати, совсем не портили, прямой взгляд серых глаз, обрамленных длинными черными ресницами под кодовым названием «смерть парням», тонкие брови, изогнутые ровным полукружьем. Татьяна огляделась по сторонам строгим взором (хотя, на мой взгляд, смотреть там было ну совершенно не на что), и осуждающе хмыкнула.

– Баклуши бьешь?

По неведомой причине, почувствовав себя нашкодившим котенком, которого сейчас начнут тыкать мордочкой в расплывающуюся лужицу на блестящем паркете, я, заложив страницу в книге закладкой, убрала ее на небольшой столик, стоявший рядом с креслом-шезлонгом, и промямлила:

– А чего делать-то? Вот, классику перечитываю. В институте не до литературы будет… – И добавила нерешительно: – Наверное…

Татьяна неодобрительно покачала головой, а потом, словно спохватившись, торопливо проговорила.

– Я к тебе с предложением… – И замолчала, словно навсегда, разглядывая меня, как наездник разглядывает кобылу перед заездом, словно решая, годится она для такого дела или другую лошадь взять, пока не поздно.

А я затосковала. Последней инициативой подруги были утренние пробежки в горы. Нет, я, конечно, ничего против спорта не имею, но, вставать в пять утра и под бодрое сканирование на вдохе-выдохе «в здоровом теле – здоровый дух», носиться, будто за нами кто гонится, по нашим предгорьям, перепрыгивая арыки и попадающиеся под ноги булыжники, распугивая змей, ежей, сусликов и прочую мелкую живность, которые едва-едва успевали уворачиваться из-под наших ног, занятие, я вам скажу, еще то. И теперь, не ожидая ничего хорошего, я, разглядывая свои руки (там тоже смотреть было особо не на что), ожидала чего-нибудь подобного, если еще не хуже. Татьяна, закончив осмотр, небрежным жестом руки, сорвав кисточку винограда, плюхнулась в другое кресло, и тяжело вздохнула. Ее вздох можно было трактовать, как: «Что делать… Другого все равно нет, поскачем на том, что есть…» Прожевав несколько виноградин, задумчиво проговорила, решив, как видно, начать издалека:

– Я в этом году ни пастилы не приготовила, ни варенья урюкового. А у нас он здесь уже совсем отошел… – И кинула следующие две ягодки в рот, глядя пристально на меня.

Не понимая куда подруга клонит, я покорно согласилась, пробормотав эхом:

– Отошел… – И добавила на всякий случай: – И мы не успели набрать…

По непонятной причине, мое, совсем ничего, на мой взгляд, не значащее признание, вызвало у Таньки небывалый прилив энтузиазма. Забыв про виноград, она наклонилась ко мне поближе, и радостно возвестила:

– Так вот и я о чем! – И хлопнула свободной от винограда рукой меня по колену.

Все еще не понимая, куда она клонит, я настороженно спросила:

– И чего…?

Воодушевившись еще больше, она, положив недоеденную кисточку винограда на стол, и, придвинув свое кресло еще поближе ко мне, так, что наши колени стали упираться, почему-то, заговорщицким шепотом проговорила:

– Так, а в горах-то он еще не отошел… – И со значением поглядела на меня, будто сообщила только что о найденном кладе, до которого пока еще никто не добрался.

Наконец-то начав понимать, куда она клонит, я решила включить «дурочку».

– Ну, наверное… И чего…?

Раздосадованная моим поведением, а, точнее, моими дурацкими вопросами, Танька сердито проговорила:

– Ну ты чего изображаешь из себя курицу-то?! Все ведь поняла, а строишь… черте чего строишь из себя!!! – И сразу пошла на самый беспардонный шантаж: – Не хочешь, так и скажи!! Я тогда одна пойду!! – И схватив опять эту несчастную кисточку, принялась ее объедать прямо так, хватая ягоды губами.

Я тяжело вздохнула, и проговорила несколько подхалимским голосом:

– Ладно тебе, чего ты… Конечно, вместе пойдем… – И заинтересовано спросила: – А куда пойдем-то?

Татьяна, обрадованная моей внезапной покладистостью, опять придвинулась ко мне, и торопливо заговорила:

– У нас соседка с сыном позавчера в горы ходили, так две огромных корзины урюка притащили. Думаю, уже все, что близко, обобрали давно. Знаешь, мне тут подсказали одно местечко… – Она замерла в паузе, загадочно мерцая на меня своими серыми глазищами, видимо ожидая от меня вопрос по поводу «местечка». Но я, все еще продолжала, по неведомой мне самой причине, вредничать, поэтому, спрашивать не стала, а уставилась на нее со всей серьезностью, на какую только сейчас была способна. Подруга нахмурилась, и, не дождавшись от меня вопроса, продолжила: – Пойдем с ночевкой, я палатку возьму, провизии какой-нибудь. Заодно и время хорошо проведем напоследок. – Видимо, словно «напоследок» подругу смутило. Прозвучало оно точно так, словно мы расстаемся навсегда. Она погрустнела, шмыгнула носом. Неужто реветь собралась? Я глазам своим не поверила! Заглянула ей в лицо, собираясь что-то срочно предпринимать. Правда, на этот случай в моем арсенале ничего подходящего не было. Да я за всю нашу жизнь ни разу не видела, чтобы Танька плакала! На меня стала накатывать легкая паника. Но тут, слава тебе…, подруга взяла себя в руки и преувеличено суровым голосом спросила. – Мать-то тебя отпустит?