— Прохор Евсеич, родной, всю жизнь…бога за тебя буду молить… дети и внуки… благодарить тебя будут!
Небывалое дело! Старик смутился, выдернул руки из её ладоней: — ладно, ладно, Алла, будет тебе реветь-то! Лучше мужа обними, чать, целый год не виделись! — повернулся к подошедшим мужикам и Софье: — в избу заходите, што стоите столбом, чай с мёдом пить будем.
***
Я ждал этого дня. Сердцем чувствовал, как рвётся ко мне моя Радость, как считает дни и часы до нашей встречи. Наконец, не выдержав, зная, что время настало, я вышел на крыльцо. Через несколько минут Аллочка, ещё больше похудевшая, бледная, с осунувшимся личиком, с радостным криком повисла на шее у старика, принялась его целовать, плача и смеясь.
Смущённый Прохор силком оторвал её от себя, подтолкнул ко мне. Моя родная приникла к моей груди, обнимая, заглядывала неверяще в глаза: — Олежек… он тебя вылечил?? Ты ходишь??
Я, счастливый, наклонился к её губам: — поцелуй меня, Радость моя! Я ужасно, ужасно соскучился по тебе!
Мы целовались, забыв обо всём, не видя, как улыбались стоящие перед крыльцом Софья и ветлужские мужики, как скалились в улыбках обступившие поляну волки.
Мы так и вошли, держась за руки, в избу вслед за Прохором, не в силах отпустить друг друга даже на минуту. Оглядев нас, чинно усевшихся на лавку под окном, он усмехнулся: — ладно, зови мужа-то, Софья. Он ведь наверняка где-то поблизости. Что уж теперь. Один волк у меня целый год гостил и не загрыз. Авось, и второй на старика не позарится.
Софья негодующе вспыхнула, сверкнула на него глазами, но промолчала и выскочила на улицу. Через несколько минут она появилась вновь. За её спиной высился иронически улыбающийся, невозмутимый вожак.
Все замерли, не зная, что будет дальше, а Айк спокойно шагнул к старику, протянул ему руку: — будь здоров, Прохор Евсеич! Рад знакомству с тобой! Спасибо, что вылечил Олега, мы все, вся Стая, в твоих должниках, а ты, отныне, самый для нас дорогой гость.
Ехидный дед опять несколько смутился, обезоруженный доброжелательным тоном вожака. Махнув рукой, буркнул: — ну, будет уже болтать-то, чай садитесь пить.
Софья меня приятно удивила: оказывается, она не только Айка привела, но ещё успела прихватить сумку с какими-то плюшками-булочками, взятыми в дорогу. С душистым весенним мёдом они пришлись в самый раз.
***
Прощание вышло тяжёлым. Мы немного посидели, выслушивая наставления моего лекаря о том, что мне можно, а чего нельзя. Обращался он, в основном, к Аллочке, справедливо рассудив, что только она может что-то мне запретить.
— Ты, Алла, пока что много ходить ему не разрешай. И тяжести поднимать ему нельзя. Детей чтоб на руки не брал. Ну и в постели ты его — он хохотнул, глядя на мою зардевшуюся жену, — больно-то не нагружай, слаб он ещё. Вот трАвы вам всякие дам, ты его ещё зиму ими пои, не ленись заваривать. — он задумался, вспоминая, что ещё нужно сказать.
Мы все делали вид, что не замечаем, как волки, в человеческом облике, быстро носят в широко открытые двери сарая мешки с мукой, сахаром и солью, канистры с керосином, ящики с патронами, коробки с консервами.
Я знал, что Прохору далеко за восемьдесят и выглядел он, как крепкое, цепко держащееся за землю, старое дерево. Но на душе у меня было неспокойно, когда я представил завывание метелей в суровую снежную зиму и одинокого старика в затерянной в глухой тайге избушке.
— Пойдём с нами, Прохор? — я задержал его ладонь в своей, глядя в насмешливые выцветшие глаза. — Будешь с нами жить. У нас с Аллочкой большой дом, комнату сам выберешь, какая понравится. Дети, правда…
— А что — дети?? — тут же влезла в разговор моя Радость, — они тоже вам будут рады. А чтобы не докучали, мы их строго-настрого предупредим. Да они уже большие, всё и сами понимают. Правда, пойдёмте с нами, Прохор Евсеич?
Старик отрицательно покачал головой, вздохнул: — нет уж, тут помирать буду, когда время придёт. Ты, Олег, забегай иногда, не забывай. Схоронишь, в крайнем случае. — Он обнял меня, часто заморгал, скрывая навернувшиеся слёзы. Всё же мы привыкли друг к другу. Я притерпелся к его колкостям и насмешкам, видя, с каким самоотверженным упорством Прохор старался поставить меня на ноги.
Затянувшееся прощание прервал вожак, хлопнув меня по плечу: — пойдём, Олег. Лето только началось, ещё не раз навестишь Прохора Евсеевича. — повернувшись к старику, насмешливо добавил: — только ты, дед, в белого-то волка уж не стреляй, пожалуйста. А то как бы опять лечить его не пришлось!
Прохор скривился, подтолкнул меня к двери: — ступай с богом,…сынок. Проведывай меня иногда, я ждать буду…
***
Покидая ставшую, до последней сосны знакомой, поляну, я оглянулся: гордый старик не вышел на крыльцо проводить нас. Двери были закрыты, но на окошке дрогнула цветастая ситцевая занавеска, и я улыбнулся, помахал прощально рукой и вслед за остальными углубился в лес. За ближайшими кустами меня атаковали волки. Улыбаясь во всю пасть, возбуждённо взрыкивая, они прыгали мне на грудь, лизали лицо, а я обнимал их, путано, но горячо благодарил за всё, что сделали для меня мои друзья.
Айк быстро прекратил эти излияния, объявив, что привал будет через десять километров. Он приказал волкам отправляться вперёд и подготовить стоянку. С тюками, привязанными на спины, они метнулись в тайгу и исчезли за густой стеной подлеска. А оставшиеся: вожак со своей парой, Егор, Фёдор и мы с Аллочкой, тронулись вслед за ними. Моя Радость крепко держала меня за руку, не позволяя ускорить шаг. Да и Айк, временами хмурясь, поглядывал в мою сторону. А вот я, встретившись глазами с Софьей, заулыбался. Она, догадавшись о причине моего смеха, тоже усмехнулась, отвернувшись. Ничего не понимающей Аллочке я пояснил: — Соня смотрит на меня как мать на ребёнка, который только-только научился ходить: гордится им, но и тревожится.
Жена засмеялась: — ну да, Мать Стаи, а все волки — её неразумные дети! — Софья сделала нам “страшные глаза”, а Айк расхохотался. Мужики ничего не поняли, но улыбнулись из вежливости. Я обратил внимание, что они уже не шарахаются от волков, а относятся к их присутствию вполне спокойно.
С непривычки этот десяток километров дался мне нелегко. Заболела спина, а всё ещё слабые ноги временами подкашивались. Поглядывая на меня, Айк всё замедлял шаги, но не предлагал свою помощь, понимая, что я откажусь.
Радость моя болезненно кривилась глядя, как тяжело я ступаю. Наконец, не выдержала: — Олежек, давай отдохнём, а? Спина болит, да? — ясные голубые глазоньки уже наливались слезами, и я улыбнулся:
— ничего, моя хорошая, скоро отдохну. Осталось совсем немного. Это с непривычки спина ноет. Привык бока отлёживать.
Подошли Егор с Фёдором, посмотрели вопросительно. Фёдор пробасил: — а то давай, Олег, возьмём тебя на закорки? Хоть ты и поправился малость, да идти-то уж недалеко.
Я улыбнулся им: — спасибо, мужики, я дойду.
Дымок костра и запах жареного мяса заставил нас ускорить шаги. На открывшейся перед нами полянке весело трещал костёр. Над ним, подвешенный на двух рогатинах, булькал большой закопчённый котелок, от которого вкусно пахло гречневой кашей с тушёнкой. На сдвинутых в сторонку углях жарились нанизанные на прутики куски какой-то птицы. Склонившийся над костром Денис с улыбкой махнул нам рукой и снова отвернулся к котелку. Парни, натянувшие лишь штаны и по пояс обнажённые, бросили всё, чем занимались, и устремились ко мне. Я опустился на траву, постыдно не устояв на ногах. Восклицания, смех, радостные шуточки — я и не заметил, как меня подхватили на руки и быстро перенесли на большой надувной матрас, где я с наслаждением вытянулся в полный рост. Мои друзья с восторгом пожимали мне руки, засыпАли вопросами о лечении и жизни в тайге у Прохора.
Аллочка, ревниво поглядывая в нашу сторону, суетилась у костра, помешивая кашу и переворачивая прутики с мясом. Вскоре к ней подошла Софья, принялась расставлять на полиэтиленовой скатерти тарелки и кружки под чай.
