— Не знаю, — Аллочка тяжело вздохнула. — Я слышала, Алёшка на Норе женится. С ума сойти! На такой-то страшиле!
— Ну что ты, — Софья мягко улыбнулась, — Стая проплатила ей пластическую операцию. Шрам, практически, и незаметен. Глаз, конечно, новый не поставишь, но ей подобрали хороший протез. Так что она у нас теперь хоть и не красавица, но довольно миловидная.
— Вы с Айком на свадьбу пойдёте, наверно?
— Я пойду, а Айк сказал, что много чести. Нехватало ещё, чтоб вожак к молодёжи в гости бегал!
Аллочка едва заметно улыбнулась, представив надменное выражение лица Айка и холодный взгляд.
— Скоро весна, у Пола экзамены, а я ни о чём думать не могу, — пожаловалась она, — все мысли об Олежке. Как-то он там? Скучает, наверно. — Софья вздохнула, грустно улыбнулась:
— весна…, а там и июнь наступит. У нас с Айком тоже все разговоры о нём.
***
Зима выдалась суровая, снежная. Порой дедову избушку заметало чуть не до крыши. Ночами, под порывами ветра, сосны скрипели и потрескивали, шумно стряхивая тяжёлые снеговые шапки с высоченных вершин. Мои дикие сородичи вплотную подходили к стенам: утром Прохор усмехался, разглядывая следы волчьих лап у крыльца.
Чуть ли не каждый день он уходил на коротких охотничьих лыжах в тайгу. Возвращался с тушкой зайца, глухаря или молодого кабана. Я уже не пожирал сырое мясо с такой жадностью, как когда-то. Ел аккуратно, обязательно оставлял половину добычи Прохору. Он улыбался в бороду, глядя на меня.
Я чувствовал, как силы возвращаются ко мне. Снова налились мышцы на руках и груди. Прохор велел отжиматься, качать пресс; из двух здоровущих пней соорудил что-то вроде штанги. Первое время я не мог оторвать её от пола, но потом справился и с ней. Да, налицо были улучшения моего общего состояния, но вот ноги… Я снова упал духом. Ноги оставались безжизненными, вялыми, с дряблыми мышцами. Прохор недовольно ворчал и требовал, чтобы я продолжал физические упражнения. По-прежнему продолжались банные экзекуции, и не счесть сосновых палочек, изгрызенных мной.
Однажды тёмным январским вечером мы с дедом, при свете керосиновой лампы, подшивали валенки. Прохор подшивал те, в которых ходил постоянно, а мне поручил проделать то же самое на старых, в качестве учёбы. Отказаться было неудобно, поэтому я неловко орудовал крючком, пытаясь подцепить дратву и протащить её через дырку, проделанную шилом. Старик поглядывал на мои мучения, но ничего не говорил, хмыкал насмешливо и продолжал работать. Тонкое и острое шило так и мелькало в его руках. И вдруг, совершенно неожиданно, он ткнул этим шилом мне в бедро! Я взвился на лавке и возмущённо вскрикнул: — ты что, Прохор?! — на штанине выступила капелька крови, я потёр уколотое место и уже спокойно спросил: — что это на тебя нашло, дед? Поиграть решил?
— Дурак! Тьфу на тебя! — он скривился, с презрением глядя на меня. — Ну??
И тут меня осенило! Я же почувствовал боль от укола шилом! Почувствовал! Это значит, что к моим ногам возвращается чувствительность! Ещё не веря, не смея надеяться, я посмотрел на Прохора. Тот поморщился: — ну что? Дошло до тебя, наконец?
— Прохор Евсеич, да ты… ты волшебник! Но неужели… у тебя получилось то, что не смогли сделать самые лучшие специалисты?!
— Хм, — старик довольно огладил бороду, ухмыльнулся: — они всё по науке, по-учёному, а мы по старинке. Раньше-то лекари не больно баловали нас своим вниманием, а охотники да лесорубы… тяжёлая у них жизнь, что раньше, что сейчас. Кого медведь помял, кого росомаха подрала, а кто под срубленное дерево попал. Всяко бывало, парень. Который раз принесут мужика к знахарю, на нём места живого нет, вроде и не дышит уже. А на улице, перед избой, баба с малыми ребятишками слезьми уливаются, бога молят их пожалеть, кормильца не погубить. Вот знахарь и выдумывает всякое: то мази какие, то припарки… Кости в лубки кладёт, суставы вправляет, а то и вовсе мужика, как баба рубаху, иголкой зашивает. Травы опять же, коренья да плоды. Тайга-матушка и вылечит, и накормит, и пожалеет. Так-то, Олег.
***
Моя Радость сказала бы, что я ненормальный. Я и сам так подумал, когда с радостным лихорадочным возбуждением ждал утра следующего дня. Ночью я, время от времени, щипал себя то за бедро, то за голень: ошибки не было и мне ничего не показалось. Чувствительность возвращалась к моим конечностям! В нетерпении я сел на постели и попытался вскочить с неё. И… с грохотом рухнул на пол! Встать на ноги не получилось. На печи Прохор недовольно пробурчал: — экий ты беспокойный, Олег. Ночь на дворе, а тебе неймётся. — И уже с ехидством, добавил: — спешка нужна только при ловле блох.
Пристыженный, я подтянулся на руках и плюхнулся на кровать. Но в эту ночь я всё равно больше не мог уснуть.
Глава 29.
— Сонька, я боюсь! — Аллочка нервно стиснула руки, жалобно глядя на подругу. Они сидели на одеяле у костра, в отдалении от мужчин, сидящих кружком на траве и что-то бурно обсуждающих. Софья отвела задумчивый взгляд от своего мужа. Айк не участвовал в разговоре, внимательно слушал спорщиков, временами хмыкал, едва заметно хмурил брови. Почувствовав её взгляд, повернул голову, уголки рта дрогнули в улыбке. Она вздохнула и, в который уж раз, терпеливо ответила:
— Не накручивай себя, Алка. Давай будем надеяться на лучшее. Тебе осталось потерпеть совсем немного, завтра ты увидишь Олега.
— Знаешь, Сонь, я уже настроилась, что Прохор ничего сделать не смог. Ну, будем жить так, что уж теперь… Я же Олежку всё равно люблю. Он для меня самый лучший. И он меня любит, я знаю. Детей будем растить…
— О чём грустим, красавицы? — подошедший к ним Фёдор, ветлужский мужик, протянул женщинам по большой кружке свежезаваренного чая.
— Спасибо, — Софья приняла у него кружку, — боимся, что Прохор не смог Олегу помочь.
— Всяко бывало, — мужчина пожал плечами, — не всем Прошка-то помогал. Ну дак и случаи у всех разные. Ты, Алла, верить должна. А и осталось совсем немного, завтра увидишь своего Олега.
Мужчины на поляне, негромко переговариваясь, исчезали в лесу. Вскоре с женщинами остался один Айк да Егор с Фёдором. Лесорубы из Малой Ветлуги опять шли к избушке отшельника вместе с Аллочкой, Софьей и волками.
***
Встали рано. Соня подозревала, что подруга всю ночь не сомкнула глаз, несмотря на усталость. Сама она, уткнувшись носом в шею Айка и удобно закинув на него ногу, мгновенно провалилась в сон, хотя тревога и неизвестность терзали и её.
Позавтракав на скорую руку, быстро свернули временный лагерь и вновь отправились в путь, сквозь труднопроходимую тайгу.
Весна этого года неохотно уступала летней жаре. Всё тянулись и тянулись ночные заморозки, покрывающие молодую зелёную травку сединой изморози. Лишь ближе к середине июня, когда, наконец, закончился этот тяжёлый год, лето обрушилось на Междуреченск и окружающую его тайгу обжигающими волнами жары и одуряющими запахами поздно зацветших трав.
Аллочка не замечала ни колючих лап молодых сосен, обильно осыпающих её желтоватой пыльцой, ни взлетающих прямо перед её лицом едва вставших на крыло птенцов — её душа рвалась туда, где ждали её или великая радость, или горькое разочарование.
Её спутники едва поспевали за нею, переглядываясь, не решались сдерживать. Лишь Айк послал впереди неё волков и приказал присматривать, чтобы женщина не угодила в скрытый от глаз овраг или не упала в промоину, оставшуюся после весенних дождей.
Она выбежала на край поляны напротив избушки Прохора и замерла, задохнувшись, прижав к груди крепко стиснутые руки: в раскрытых дверях, небрежно привалившись плечом к косяку, ей улыбался Олег.
— Олег… — её шёпот услышали идущие сзади и остановились, затихли. А в следующую секунду торжествующий, ликующий вопль — Олеже-е-е-ек!! — сотряс замерших лесных великанов, вспугнул стаю птиц и до смерти напугал стадо кабанов, отдыхающих в дальнем овраге.
За спиной Олега, потеснив его в дверях, появился Прохор, недовольно сказал:
— о, твоя крикунья явилась! Как ты не оглох до сих пор с такой-то бабой! — ответить улыбающийся Олег не успел: вихрем налетевшая, плачущая Аллочка повисла на шее старика. Расцеловав его в обе щёки, схватила за руки, принялась целовать корявые грубые пальцы, заливаясь слезами, захлёбываясь торопливыми словами:
