Триса рассмеялась.

— И не жалко тебе меня совсем, — упрекнул ее Э’эрлинг, проклиная свое ранение, сделавшее его беспомощным.

— Не жалко. Но я заглажу свою вину.

С хитрым видом она вдруг сползла вниз и откинула в сторону одеяло, лежавшее на его ногах.

— Что ты… что ты делаешь? — Э’эрлинг задышал чаще и облизал губы. — Мне же больно двигаться.

— Так не двигайся, — любимая склонилась к его паху и нырнула пальцами за пояс свободных штанов.

Э’эрлинг почувствовал, как мягкая ткань заскользила по бедрам. По старой шотленской традиции белье под одеждой он не носил и тут же предстал перед Трисой во всей красе своего неуместного желания. Ему ведь и правда лучше было не шевелиться, чтобы не потревожить раны.

— Триса, не надо.

Его голый член стоял колом, капая густой влагой на лобок. Под взглядом Трисы он, казалось, увеличился в размерах и окреп еще сильнее.

— Нет? — улыбаясь, любимая взглянула на Э’эрлинга снизу вверх и лукаво прищурила левый глаз.

Пальцы эльфа сминали простыню. Сердце в груди оглушительно грохотало. Мокрая головка почти касалась женской щеки.

— Не надо? — измывалась над ним эта зеленоглазая садистка. — Или да, пожалуйста?

Длинными ногтями она осторожно пощекотала его поджавшуюся мошонку над поясом приспущенных штанов. От пикантной ласки член дернулся, а из груди вырвался шумный вздох.

— Да, — сдался Э’эрлинг. — Пожалуйста. Тебе ведь нравится, когда я прошу.

— И когда ты стонешь.

Э’эрлинг замер: губы Трисы разомкнулись и приблизились к возбужденному члену. Живот эльфа напрягся, бедра задрожали, воздух в легких закончился. В предвкушении удовольствия он задержал дыхание.

Одной рукой Триса нежно мяла его мошонку, другой — водила по влажному набухшему стволу, а кончиком языка дразнила продольную складку на чувствительной головке. На радость своей любовнице, Э’эрлинг стонал на всю комнату — его наверняка слышал весь этаж. И плевать! Теперь можно! Пусть слышат. Пусть завидуют.

Чтобы не дергаться и этим не тревожить рану под повязкой, он отчаянно вцепился в простыню и вдавил затылок в подушку. Под закрытыми веками заплясали искры.

Несколько минут Триса просто доила его, сначала ласково, почти лениво, потом требовательно и жестко, а затем Э’эрлинг почувствовал, как измученный удовольствием член скользнул между ее приоткрытыми губами. Только чудом ему удалось улежать неподвижно и не спровоцировать новый приступ боль.

Это было так…

Уже второй раз Триса делала с ним это. Ласкала ртом. Впускала в мокрую жаркую глубину. Дарила особое запретное наслаждение, о котором в Шотлене он не смел бы и мечтать.

Задыхаясь, он до треска сжимал в кулаках тонкий хлопок простыни. Боль в раненом боку все-таки проснулась, потому что он слишком сильно напрягал мышцы живота, но Э’эрлинг не обращал на нее внимания. С каждый секундой волна наслаждения поднимала его все выше и выше.

— Я сейчас, сейчас, — забормотал он, надавив любовнице на плечо, но Триса не отстранилась, задвигала головой быстрее, плотнее обхватила его губами. С восторгом и легким смущением Э’эрлинг понял, что любимая разрешает ему излиться ей в рот.

Эта мысль мгновенно толкнула его за грань.

Однако едва наслаждение схлынуло, Э’эрлинга охватил дикий стыд. Румянец страсти стремительно перерос в румянец неловкости. После того, что он сделал, смотреть Трисе в глаза, а тем более на ее испачканные губы, было невыносимо.

Это же мужское семя, жидкость из его срамного органа, а он вынудил любимую ее проглотить. К тому же извергся, как никогда, обильно. Казалось, этот буйный фонтан никогда не иссякнет.

Взмокший, красный, Э’эрлинг отвел взгляд, не зная, что теперь говорить и как себя вести.

Извиниться? Глупо.

Молчать? Еще глупее.

Притвориться, что ничего не случилось? Хороший вариант, но он выше его сил.

— В чем дело? — голос Трисы прозвучал строго, и Э’эрлинг заерзал затылком по подушке. — Тебе не понравилось?

Краем глаза он увидел, что любимая уперла руки в бока и свела брови вместе.

Не понравилось?

— Нет! Нет! Это было… лучшее, что… Это…

— Тогда в чем дело?

Э’эрлинг вздохнул и робко взглянул на Трису из-под опущенных ресниц. Взгляд, как назло, упал на белую капельку в уголке ее рта, и щеки эльфа мучительно вспыхнули.

— Невкусно? — спросил он, не успев прикусить язык.

О богиня, из всех глупостей, которые только можно было ляпнуть, он выбрал наибольшую.

Триса вскинула брови, а потом от души расхохоталась.

Ее смех ножом резанул по натянутым нервам. Э’эрлинг напрягся, но затем любимая взлохматила его волосы, ласково назвала дурачком, и от сердца отлегло.

— Я тоже хочу сделать для тебя такое, — прошептал он, трогая бинты на боку.

— Сделаешь, когда поправишься.

— И хотелось бы кровать побольше.

— Купим, — Триса потянулась, сидя на самом краешке постели. Улыбаясь незнакомой беззаботной улыбкой, она раскинула руки в стороны, словно хотела обнять весь мир. — Теперь все здесь изменится. Никто больше не посмеет диктовать ситхлифам как жить. С прошлым покончено. Начинается новая эпоха.

С нежностью женщины, осознавшей себя матерью, Триса коснулась своего живота, еще плоского, но уже не пустого. Никогда прежде Э’эрлинг не видел, чтобы ее взгляд был таким мягким и открытым, а лицо — умиротворенным.

— Ты же его оставишь? — с тревогой спросил он, накрыв ее пальцы, лежащие на животе, своими.

— И оставлю. И на этом не остановлюсь. Мы с тобой не остановимся.

Поднявшись с постели, она подошла к окну, сквозь которое в спальню сочилось мерцание луны. В потоке этого зыбкого, призрачного света ее тонкая фигурка казалась особенно хрупкой, эфемерной. Наблюдая за любимой с кровати, Э’эрлинг не мог прогнать с губ улыбку. Сердце все время сбивалось с ритма — то колотилось, как бешеное, то счастливо замирало в груди.

— Всё-всё теперь изменится, — шептала Триса полной луне. — Мы воспитаем новое поколение ситхлиф. Это место перестанет быть тюрьмой, а мы — его пленницами, заложницами собственного голода. Будет любовь, будут дети и семьи, и свободный выбор для каждого. И однажды, когда я изменю этот мир, когда Цитадель станет другой, такой, какой я вижу ее в своих мечтах, мы уедем отсюда. Уедем отсюда вместе. Я откажусь от поста смотрительницы и стану просто женщиной, просто женой и матерью в маленьком горном домике среди необъятных изумрудных просторов. Когда-нибудь. Но не сейчас. Сейчас мы лишь в начале пути. Но это путь, — она обернулась и подмигнула Э’эрлингу, — это путь к лучшей жизни.

Эпилог

Эпилог

Когда родовые муки отступили и повитуха положила мне на грудь кряхтящий комочек в белой пеленке, мир вокруг меня распустился, как цветок, всё заиграло яркими живыми красками, будто с глаз сорвали пыльную вуаль.

Звуки притихли. Люди у моей постели превратились в мешанину пятен, отошли в тень. Остались только мы — я и мой ребенок.

Почувствовав тепло материнских объятий, малыш успокоился, и от него ко мне ровным потоком устремилась сила, которой не было равных. Эта сила наполнила меня до краев, вышла из берегов, как буйная река во время разлива, и хлынула наружу вместе со сладкими слезами.

Я смотрела на свое спящее дитя, и магия закручивалась вихрем, а мы были в центре этой искрящейся воронки. Любовь звенела в воздухе, от нее спазмом сводило горло, волоски на руках становились дыбом. Несокрушимая мощь. Слепое обожание матери. Бесконечная привязанность ребенка, для которого женщина, подарившая ему жизнь, — целый мир. Идеальное уравнение любви.

* * *

Их первенец, голубоглазый, остроухий блондинчик, которому в этом году исполнилось десять лет, убедил Э’эрлинга, что отцовство — дело легкое и приятное. Их зеленоглазая дочурка, родившаяся пятью годами позже, быстро развеяла эту иллюзию. Родительство — дело, может, и приятное, но отнюдь не легкое.

— Папа, животик болит! Очень-очень болит, — малышка Асне размазывала по лицу слезы и внимательно следила из-под длинной челки за реакцией отца. — Очень болит. Сил нет. Не могу, не могу, не могу.