Уже во второй раз я указывала на свою полезность. Всем своим видом говорила: «Я принесла тебе артефакт, рисковала жизнью. Как ты смеешь меня в чем-то подозревать?»

Хмыкнув, главная ситхлифа склонила голову к плечу. За ее спиной, застыв в тенях, за нами наблюдал ее секретарь. Родинка на его щеке притягивала мой взгляд. Такая знакомая.

— Ты ешь человеческую пищу? — Гадюка пошла в наступление. Бросила мне в лицо эти слова и жадно впилась в меня взглядом, ожидая реакции.

Я знала, что она об этом спросит, и заранее подготовила ответ.

— Мне стало любопытно. Я попробовала. Мне не пошло. Три тысячи пятнадцатая видела печальный результат этого эксперимента.

Объяснение звучало правдоподобно, но каким-то непостижимым образом Смотрительница чуяла ложь, а может, была слишком подозрительна.

Неважно.

Было уже неважно, верит она мне или нет. Значение имело только одно — она снова шагнула вперед, сократила расстояние между нами еще на метр.

— Я хочу, чтобы тебя осмотрел мой лекарь, — сказала главная. — Я беспокоюсь о твоем здоровье. А вдруг это не отравление, а запоздалые последствия проклятья?

Я опустила взгляд, с трудом удержавшись от презрительной ухмылки.

О здоровье она моем беспокоится. Как же.

Хочет, чтобы ее человек проверил, не беременна ли я.

— Благодарю за заботу. Конечно. Как вам будет угодно.

Наблюдая за мной, Смотрительница прищурилась.

— Кроме этого, — она кивнула на моего спутника, — я желаю, чтобы ты отдала его на общий стол.

Меня бросило в жар. Я заметила, как дернулся на границе зрения Э’эрлинг, услышала, как участилось его дыхание, кожей ощутила волны напряжения, исходящие от эльфа.

Он знал, что такое «общий стол», не далее как вчера был свидетелем групповой трапезы ситхлиф.

Комната поплыла перед глазами, затянулась белой призрачной дымкой, и сквозь эту дымку внезапно проступила сцена из недавнего прошлого: голые мужские ягодицы, ноги, растянутые в стороны и прикованные к скобам в углах каменной столешницы, на мошонку течет тонкая струйка крови.

— Ты ведь не против? — губы Смотрительницы изогнулись, как два червяка. Она давила из себя улыбку, но выглядела та оскалом. — Не волнуйся, мы не будем портить твою вещь. Он вернется к тебе целым и почти невредимым. Никаких пыток и увечий, мы только пустим его по кругу. Ты же поделишься с сестрами?

Взгляд этой суки метнулся к моим рукам — не сжаты ли в кулаки? К моим плечам — насколько напряжены? К моей челюсти — не стиснула ли я зубы? Мерзавка жадно разглядывала мое лицо, пытаясь считать с него эмоции.

Э’эрлинг рядом сердито пыхтел, закипая, как котелок, подвешенный над костром.

«Мы пустим его по кругу».

— Я же сказала, что мне плевать на него, — услышала я собственный голос, чужой и далекий. — Тем более он мне надоел.

Улыбка на лице Смотрительницы увяла.

Она сделала еще один шаг ко мне. И не ограничилась этим! Она шла в мою сторону, стремительно сокращая метры между нами.

Шум в ушах нарастал. Кровь стучала в висках все громче. Сердце колотилось с неистовой силой — долбилось и долбилось молотком в грудь.

Я больше не чувствовала своего тела — только тяжесть ножа, лежащего вдоль предплечья между локтем и запястьем.

Бритва за щекой порезала десну, и рот наполнился кровью. За нижней губой собралась соленая влага. Хотелось сплюнуть ее на пол, но я не шевелилась, не сводила глаз с цели.

Когда между мной и Смотрительницей остался один шаг, кортик под рукавом моей туники скользнул вниз и удобно лег в ладонь.

Нож вспорол воздух. В свете факелов блеснула сталь.

Те секунды, что лезвие летело в горло Смотрительнице, мое сердце не билось, дыхание замерло.

С восторгом я увидела, как зрачки этой твари расширились и в их черной глубине отразились очертания граненого клинка. Меня накрыло ликованием.

«Сдохни, сука!»

Я уже поверила в победу, уже видела, как кровь фонтаном хлещет из страшной раны, но кончик лезвия остановился в сантиметре от чужой шеи.

Что за?..

Мои ноздри раздулись от бессильной ярости. Вены вспухли от напряжения, но, как ни старалась, я не могла завершить удар, не могла преодолеть этот жалкий последний сантиметр. Моя рука мне больше не подчинялась.

С ужасом я поняла, что упустила единственный шанс спасти себя и Э’эрлинга.

Не успела.

Магия Смотрительницы оказалась быстрее моего ножа.

Злая, беспомощная, я застыла перед главной ситхлифой с занесенным для удара кортиком. Ее особая колдовская сила — та, что поставила эту женщину над всеми нами, — обратила меня в статую, в неподвижную куклу. Я не могла пошевелить и пальцем. Только в бешенстве сверкала глазами.

— Неужели ты думала, что сможешь меня убить? — цокнула языком старая дрянь. — Какая глупая самонадеянность.

«Все кончено! Кончено! Это конец! Я не справилась, — голова взорвалась от панических мыслей. — Э’эрлинга отправят на общий стол. Вся Цитадель будет измываться над ним, пытать и насиловать, пока он не истечет кровью. А наш ребенок… Нашего ребенка выдерут из моего чрева».

Я завыла с полным ртом крови. Кровь уже пыталась просочиться сквозь сжатые губы. Я глотала ее, и при каждом глотании лезвие бритвы сильнее врезалось в нежную мякоть щеки.

С мерзкой улыбкой Смотрительница вынула нож из моих неподвижных пальцев и… вложила его в руку Э’эрлинга. Мои глаза распахнулись от удивления, но потом я поняла, что задумала эта стерва, и под ложечкой у меня мучительно засосало.

На лице любимого читалась такая же бессильная ярость, как и на моем собственном. Двигаясь, как деревянная марионетка на шарнирах, Э’эрлинг подошел ко мне и, едва не плача, начал приближать лезвие кортика к моему горлу.

— Нет, — шептал он, находясь во власти одной из ситхлиф. — Пожалуйста, нет. Триса. Я не хочу. Это не я. Триса. Прости меня. Я ничего не могу сделать.

Я видела, что он отчаянно сопротивляется чужой воле: все его мышцы дрожали от напряжения, жилы по бокам шеи готовы были лопнуть. Из последних сил он пытался остановить свою руку, сжимающую нож, но лезвие уже коснулось кожи. Я почувствовала укол боли, теплую струйку влаги, текущую вниз по горлу.

— Триса… — глаза Э’эрлинга наполнились ужасом. В его широких зрачках, как в глубине темных вод, дрожало отражение моего лица.

— Мне жаль, что так вышло, — кружила рядом с нами Смотрительница. — Веришь, я не хочу тебя убивать? Но ты не оставила мне выбора.

Лезвие ножа медленно погружалось в мою плоть. По щекам Э’эрлинга катились слезы — огибали крылья носа, собирались в уголках губ. Какая жестокая насмешка! Любимый станет моим палачом.

С трудом я разомкнула губы, и кровь, скопившаяся во рту, потекла на подбородок.

— Люблю, — сорвался кровавый шепот.

Лицо Э’эрлинга исказилось от боли, пошло трещинами.

— Кстати, ты знаешь, что убиваешь мать своего ребенка? — раздался глумливый голос Три тысячи пятнадцатой. Она сказала это от жадности, чтобы получить от жертвы еще больше сладких эмоций.

И она их получила.

Э’эрлинг распахнул глаза, его рука, держащая нож, дрогнула. Любимый смотрел так, что душу выворачивало наизнанку, и в глубине его голубых глаз разгорался огонь. Сначала на дне зрачков заплясали крошечные искорки. Они мерцали, трепетали, росли, постепенно превращаясь в яркое, обжигающее пламя. И когда это пламя вышло из берегов, в меня хлынул поток грозной, неукротимой силы.

Я выгнулась, принимая ее в себя, эту колоссальную мощь. Она бурлила во мне, жгла внутренности огнем, бежала по венам кипящей лавой, искрила на кончиках пальцев молниями. Буря магии, готовая разорвать меня на части.

Любит.

Он меня любит.

Теперь я это знала. Вот оно — доказательство его чувств.

Я поняла, что могу двигаться, что главная ситхлифа Цитадели больше не имеет надо мной власти. Теперь мы с ней равны по силе и могуществу.

Любит.

Я хлопнула в ладоши — и все три ситхлифы в зале пали замертво: моя магия заставила сосуды в их мозгах взорваться.