Ситхлифа не причиняла боли — пока ей хватало эмоций от этой извращенной игры.

Наш ужин был красив, и я подумала, что он может избежать смерти, если продолжит щедро делиться эмоциями со своими мучительницами. Если повезет, его не убьют, а трахнут. Эта мысль успокоила.

В звенящей тишине кончик скальпеля легонько, не раня, обвел головку члена и переместился к маленькой дырочке на ее вершине. Мужчина всхлипнул сквозь кляп. Он больше не дергался. Лежал смирно, тихо и, кажется, даже не дышал, опасаясь, что нож надавит сильнее и превратит его в калеку.

Пальцы Э’эрлинга сжимали столешницу все крепче. Плоть под его ногтями покраснела.

Набравшись храбрости, я все-таки скосила взгляд в его сторону. В лице моего любовника не было ни кровинки. Опустив голову, он смотрел на свои колени.

А я должна была наблюдать за трапезой.

«Плачь, кричи, — мысленно умоляла я беднягу на столе. — Тогда, может, выживешь. Сытые ситхлифы быстро теряют интерес к жертве. Накорми их прежде, чем они приступят к пыткам».

В какой-то момент я поверила, что в этот раз обойдется без смертей и увечий, но тут дверь в комнату отварилась, и внутрь вошел старик, родственник Смотрительницы. При виде него мое сердце рухнуло.

О, как я ненавидела этого мерзкого старикашку с волосатой родинкой на щеке! Иногда мне казалось, что нутро у него более гнилое, чем у любой из нас. Каждая трапеза с его участием заканчивалась реками крови. С особым удовольствием он подстрекал ситхлиф к еще большей жестокости, словно завидовал молодости и красоте мужчин, прикованных цепями к столу.

«Это из-за него их убивают, — озарило меня. — Когда его нет за столом, ситхлифы просто забавляются со своей жертвой, но не стремятся замучить ее до смерти, часто они просто пугают, но не причиняют вреда, однако все меняется, если приходит он».

Под стук деревянной трости в руках старика я размыла взгляд и попыталась отрешиться от происходящего. Я смотрела на голое мужское бедро перед собой, но ничего не видела.

Словно сквозь вату, до меня донесся неприятный скрипучий голос Тахира.

— Как удобно он лежит. Почему бы вам не испробовать на нем это?

Краем глаза я заметила, как свет факелов блеснул, отразившись от чего-то металлического.

«Я не смотрю, я ничего не вижу», — шепнула я про себя, пытаясь спрятаться от реальности в глубине собственного разума, но мои слова были ложью. Я знала, какую вещь старик достал из темной ниши справа от меня и передал одной из ситхлиф. Когда-то, вечность тому назад, я пыталась напугать этим О’овула, но услышала, что слишком добра для подобных пыток.

«Я ничего не вижу, не вижу, не вижу».

Пленник дернулся и замычал, когда его ягодицы, беззащитно выставленные напоказ, развели в стороны.

Не вижу, не вижу, не вижу…

Если долго смотреть в одну точку застывшим взглядом, картинка станет размытой. Это правда. Смуглое мужское бедро начало расплываться перед глазами, но я все равно чуяла запах крови и слышала громкий истошный крик.

___

Если кому-то интересно, как выглядела груша страданий, которой Триса пугала О’овула, то можете прогуглить. Это реально существовавшее орудие пыток. Оно так и называлось "Груша страданий".

Глава 39. Желанная

Глава 39. Желанная

Не знаю, сколько длилась пытка. От криков несчастного закладывало уши, но даже сквозь эти вопли я слышала скрежет винта, раскрывающего лепестки железной конструкции.

В какой-то момент тело на столе перестало трепыхаться, мужчина затих и обмяк — умер или потерял сознание от боли. Лишившись еды, ситхлифы заскучали и переключили свое внимание на Э’эрлинга.

Стул рядом со мной резко отодвинулся. Эльф склонился над полом. Я ждала, что его вырвет, но он только дышал, широко раскрыв рот, всеми силами пытаясь удержать в себе содержимое желудка.

На секунду маска равнодушной стервы соскользнула с моего лица, и на нем отразились живые, человеческие эмоции — нежность, сочувствие. Всего на один миг я потеряла над собой контроль, и это дорого мне обошлось.

— Вижу, ты привязалась к своему пленнику, — голос Смотрительницы раздался в ушах набатом.

Я резко вскинула голову и встретилась с холодным взглядом янтарных глаз. Отстраненно, сквозь волну паники, я отметила, что Э’эрлинг тоже выпрямился на стуле и опустил руки на столешницу.

Мне надо было ответить на этот выпад, на это страшное роковое обвинение, но я понимала, что любые оправдания прозвучат жалко, одно необдуманное слово — и я окончательно себя утоплю. Необходимо быть убедительной.

В правом ухе зародился тонкий, пронзительный звон. Он нарастал, а вместе с ним невидимый ледяной кулак все сильнее сжимал мои внутренности.

Надо было что-то сказать. Срочно. Каждая секунда промедления падала на плечи тяжелым камнем. Чем дольше я тянула с ответом, тем глубже себя закапывала.

Но слов было недостаточно.

Одних лишь слов было недостаточно. Это ясно отражалось на лице главной ситхлифы.

Где-то в глубине мрачных коридоров Цитадели залаял щенок.

Или он лаял в моем воображении?

Я не знала, это щенок той девочки, которую я видела в окне, или мой собственный, растерзанный много лет назад у меня на глазах.

Щека дернулась, а шрам на ней вспыхнул болью, как свежий.

Вонзившись в меня взглядом, как зубами, Смотрительница прищурилась.

Громкий собачий лай стоял в моих ушах, а потом он перешел в жалобный скулеж.

Слов недостаточно…

Рука схватила скальпель и вонзила в столешницу.

«Не в столешницу, — прошептал ненавистный голосок в голове. — Разве в каменную столешницу нож войдет, как в масло?»

Рядом раздался стон боли и шока.

Внутри все сжалось, когда я осознала, что сделала. Захотелось разрыдаться.

«Он не простит меня, не простит, не простит…»

Но глаза остались сухими, и на лице не дрогнул ни один мускул.

— Мне плевать на него, — глядя в глаза Смотрительнице, произнесла я безразличным ледяным тоном.

Та благосклонно кивнула и отвернулась к старику. Кажется, они обсуждали, что делать с телом на столе.

Изо всех сил я старалась не дрожать. Стул подо мной превратился в поверхность из острых раскаленных игл. Голова наполнилась шумом, и сквозь этот шум я слышала частое прерывистое дыхание Э’эрлинга.

Не простит, не простит, не простит.

Видишь, какое я чудовище?

По столу в мою сторону текла струйка крови. Обмирая, я проследила взглядом до конца этой кровавой тропинки и завыла, но безмолвно, в глубине своего разума.

Правая ладонь Э’эрлинга лежала на столе. Вся в крови. Из сквозной раны в ее центре торчал скальпель.

С болезненным шипением мой любовник попытался достать лезвие из своей руки.

— Кажется, ужин окончен, — услышала я собственный спокойный голос. — Если смены блюд не ожидается, я, пожалуй, вернусь в свою спальню. Задание было сложным. Я устала с дороги.

Где-то в другой реальности ножки моего стула заскрежетали по полу. Я встала, и Э’эрлинг поднялся следом за мной, прижимая к груди покалеченную кисть. Все было словно в тумане. Чувствуя на себе взгляды, я вышла в темную дверь и двинулась по коридору, длинному, как кишка. Его стены качались. Факелы, горящие синим пламенем, расплывались перед глазами.

— Ты пробила мне руку, — голос Э’эрлинга, звенящий от боли, донесся словно издалека. Мы будто стояли на разных концах ущелья, в котором ревел ветер.

Стиснув зубы, я ускорила шаг.

— Ты пробила мне руку, — повторил он.

Я шла все быстрее и быстрее, а когда увидела дверь в свою комнату, побежала.

Ворвавшись в спальню, я кинулась к тазу для умывания, и меня вырвало в воду остатками человеческой пищи. Когда приступ закончился, я сползла на пол и разрыдалась. Впервые за много-много лет. Я стояла на четвереньках, тряслась всем телом, раскачивалась из стороны в сторону и плакала. Крупные прозрачные капли падали вниз и разбивались о мою ладонь, упертую в пол.