Глава 1. От Нарвы до Полтавы (с 1700 до 1709 г.)

Петр, несмотря на некоторые свои несовершенства, был несравненно выше своих предшественников, заслуги которых уже слишком позабыты, но он все же был продолжателем их дела и унаследовал от них двойную программу: программу внутренних реформ и внешних завоеваний. Он начал с выполнени-я последней. Тем не менее, при распределении материала, принятом в этой части моей книги, я руководствовался не одной только заботой о соблюдении хронологического порядка. Большая часть великих реформ, давших России XVffl века новый вид с точки зрения политической, экономической и общественной, совпадает с последними годами царствования Петра; тем не менее в глазах историка они имеют более важное значение, чем Полтавская победа или даже завоевание Балтийского моря, и точность хронологичездесь мало значения. Я исходил из совершенно других соображений. Я никак не думаю, чтобы длинный ряд битв и переговоров, поглощавших до 1721 года почти всецело деятельность Преобразователя, были, как утверждали многие, необходимым предварительным условием его реформ; я думаю наоборот и постараюсь доказать то, что реформы были только хотя и не прямым, но роковым их последствием, - последствием, ниспосланным, так сказать, провидением. Иначе сказать, реформы не требовали войны для своего осуществления, но для войны потребовались реформы. Поэтому просто-напросто начну с них. Именно с начала.

С 1693 по 1698 год в Голландии и в Англии, равно как в Архангельске или в Воронеже, Петр прежде всего поставил себе целью стать превосходным моряком, лоцманом, плотником и артиллеристом. Почему? Потому что, прежде всего, это его забавляло. Это очевидно. Он играл в моряка и в солдата. Мало-помалу к этому развлечению присоединились более серьезные мысли: сознание обязанностей,, налагаемых традициями предков; и, в конце концов, действительность взяла верх над фантазией. Но эта действительность нашла себе выражение в войне. С 1700 по 1709 год надо было во что бы то ни стало победить или умереть, сражаясь с Карлом XII; и ни о чем другом не могло быть речи. С 1709 по 1721 год Петр снова должен был сражаться, не зная ни отдыха, ни срока, как для завоевания выгодного мира, так и ради выхода из затруднений и избежания новых опасностей, в которые повергли его излишняя самонадеянность и доверчивость. Но вот что из того произошло; вступив на этот путь слишком необдуманно, государь принужден был просить у своей страны помощи, значительно превосходившей те средства, которыми она располагала и которые могла доставить при существовавшем политическом, экономическом и общественном устройстве. Будучи не в силах выдержать такой громадной тяжести и тех невероятных усилий, которые от них требовались, старые основы московского здания ломались и рушились. Образовалась пустота, которую тем или иным способом необходимо было заполнить немедленно, так как война не ждет. И вот воин превратился в организатора, преобразователя, почти бессознательно и почти против своей воли. Его реформы представляли собой импровизированные боевые припасы, которыми он заряжал свои пушки, после того как артиллерийский парк уже был истощен. Далее я буду настаивать на этой точке зрения, крайне важной для понимания дела Петра. Не считая себя совершенно компетентным судьей в военном искусстве, я не берусь рисовать полную картину или высказывать критику тех походов, вследствие которых в период от 1700 до 1721 года Швеция потеряла, а Россия упрочила свое положение в Европе, Да это и не входит в рамки моего труда. Я постараюсь только выделить исторический смысл общеизвестных событий, отметивших эту эпоху, и воспользоваться ими для выяснения главного предмета моей статьи; личности великого человека, набросанной на предыдущих страницах, и картина его царствования, к разбору которого я теперь приступлю.

Мысль напасть на Швецию явилась, кажется, у Петра только в 1698 году, во время пребывания его в Вене. До тех пор его воинственные замыслы влекли его скорее на юг. Он по-прежнему был сердит только на турецкого султана; но когда в бытность его в Вене император, на помощь которого он рассчитывал, уклонился исполнить обещание, подвижный ум молодого царя принял тотчас же иное направление. Ведь ему нужна была хотя бы какая-нибудь война, где бы то ни было, чтобы приложить к делу свою молодую армию. Впрочем, и воинственные стремления его предшественников постоянно колебались между югом и севером, прельщаемые то Черным морем, то Балтийским или провинциями, пограничными с Польшей. Это стремление к расширению было вполне естественно в молодом и сильном народе; но его совершенно на-, прасно идеализировали и догматизировали впоследствии, называя «делом объединения». Правда, все народы во все времена заявляли притязания на расширение пределов родной страны на счет своих соседей, и Петр только благодаря своей счастливой звезде сохранил еще в этом отношении известную меру справедливости, логики и правды. Война на севере требовала громадных усилий, поглощавших всецело Петра и изнурявших его; поэтому ему приходилось на юге и даже на западе оставлять без внимания значительную долю завоевательных стремлений, завещанных ему Алексеем; и, сохраняя за собой позиции, уже отвоеванные у Польши, отступая от Турции, чтобы заняться Северо-Западом, в целях обратного от-воевания взятых у него земель, Петр пошел путем, который скорее всего может найти оправдание.

На северо-западе все морское побережье от устья Нарвы (Наровы) до устья Сестры, орошаемое Вуоксой, Невой, Ижо-рой, Лугой, когда-то на самом деле входило в состав русских владений. Оно образовало один из пяти округов (пятин) Новгородской области; города его продолжали носить славянские

названия: Корела, Орешек, Ладога, Копорье, Яма, Иван-город. Только в 1616 году царь Михаил Федорович, сражаясь с Густавом Адольфом, окончательно покинул морской берег, чтобы сохранить Новгород. Но надежда вернуть утраченные владения пустила такие глубокие корни, что в царствование Алексея Михайловича, после неудачной попытки покорения Лиф-ляндии, боярин Ордын-Нащокин занялся в Кокенхузене на Двине постройкой военных судов, предназначенных для осады Риги. От таких исторических прецедентов у Петра сохранилось чувство смутное, но могучее. Он доказывает это направление своего оружия после того, как бросил перчатку Швеции. Ему предстояло неоднократно сбиваться с пути, поддаваться необдуманным увлечениям и снова возвращаться к цели, завещанной преданием: искать доступа к морю, к порту на Балтийском море, к «окну, прорубленному в Европу».