ПОЛОСА

Этот мой монолог был и остаётся первым монологом, написанным мной для эстрады. Монолог Полоса, прекрасно исполнил народный артист России – Михаил Евдокимов.

О, привет Миша, рад тебя видеть. Ты чего-как? К тёще приехал?

Зря, зря ты к тёще, так часто ездишь. Зачастил прям, ага – каждые пятнадцать лет… Ну, не знаю, может я редко выхожу… так жисть такая Миша…

Она же полосами, жисть-то, то чёрная полоса, то – шибка чёрная. А если в эти полосы ещё тёщу вплести, это аномалия вообще…

Это, года два назад было, Славка-то наш рыжий, это он щасрыжий, тогда-то он не рыжий был, синий был он весь, от пьянок, как лягуха.

От водки, ну… Всегда выпьет и жену бьёт, мою, своёй-то нету, кто с таким дураком жить-то будет? Никто…

Один жил он, а инстинкт-то в мужике есть, бабе поддать, вот, он выпьет и бьёт мою, своей-то нету, бьёт мою, редко тока жалко… ага…

Ну, да я-то добавлял ей тоже, поддавал иногда, когда Славка её не трогал…

И вот тоже, жили вроде нормально, всё ладом было у нас и вдруг, эта тёща, икебана, из рёбер, говорит Славке:

– Брось пить! Тот в раз и бросил, дурак…. ага, три лета ничего не пил, покупного, своё всё, гнал да пил, ещё продавал маленько, ящиками…

Раскрутился, обогатился, как давай потом всё покупать подряд, ага, купил он; мотоцикл «Урал», гараж, лодку с мотором, сарай новый, ружьё, сети все…

Ну, купил, гад, ага, у меня всё купил, сволочь. Вот всё, всё, что нажил, непосильным трудом своим – тесть мой…

Он всё забрал за копейки у меня. Год я, однако, вырученные деньги пропивал, да меньше, месяцев на десять…

Ну, не все конечно пропил, рубля два-то ещё осталось, в кармане пиджака, который отдал за чекушку Славке (на слезе) вместе с деньгами.

Полоса чёрная пошла!

Разошёлся чего-то тогда, распился, свои пропил, ещё у Славки занял, потом отдавать надо было, а где я возьму-то, зиму в одной рубахе встретил, без дров без угля…

Договорились с им, отрабатывал ему, картошку Славке копал. Вот скажи Миша, вот на фига ему столь картошки, с мая по февраль копал я ему… Отработал. Ну, чего делать-то?

Жрать охота, сильно так охота, будто сроду не жрал, в животе сосёт, да везде сосёт даже в коленах, будто я весь из желудков пустых…

Думаю, надо чего-то делать. Ну, огород свой тоже засадил, теперь охранять надо, от воров от разных, о братьев от Лямзиных.

Вот братья у нас эти Лямзины, да ты чего, чуть башку в сторону отверни, улыбнут всё… чего и не было прихватят… как Тимуровцы, только наоборот…

Точно тебе говорю…. А, я один раз тока отвернулся, пошёл по делу, вечером, лук драть колхозный. Ага, надрал четыре мешка, а в них в каждом ведер по шесть, кто их мерил-то кода…

Надрал, сижу думаю, как их тащить? Ага, кумекаю. Все мозги свои в башке своей напряг, извилины как струна, хоть играй на них, а придумать ничего не могу умного…

Вдруг, гляжу, бежут ко мне двоя, с подсказками я-то думал, мужики, по два метра ростом, в руках колья, в ногах кирзачи…

Ой, Миша, я после той подсказки, неделю луковицу не мог поднять одну, так и грыз её лежачую…

А чего получилось-то, поля я перепутал тогда. Колхозное спутал с директорским, не могу привыкнуть и всё, что колхозное поле меньше директорского…

Я же говорю, полоса чёрная…

Домой иду, весь нагнутый, смотрю из моего дома, с окна, мужик вылез незнакомый, Лямзин, старший, Вовка…

Я обрадовался, думал, может бабу мою украли… Забегаю домой, нет, дома моя, лежит спит, по храпу-то слышу же, ну, она же не храпит, кода трезвая… Ржёт только во сне и всё… Конём прям… Комедии смотрит во сне, и ржёт…

Ага вошёл, и так я по хате огляделся, ничего не улыбнуто, дома всё на месте, как не было ни хрена так и нету… На столе тока две незнакомые бутылки стоят допитые, да так нагло допитые, что даже запаха в них нет… Вот никакой свести у людей нету… Так допить…

Ну, я свою стал будить, растолкал её к утру еле-еле как, говорю:

– Ты это что ли, стол-то накрыла, красавица, спящая? Она говорит:

– Да, я, ну, я же маму жду…

Надо же так ляпнула, на тёщу, «маму, маму жду». «Мама», как язык поворачивается тока!? Маму…Спрашиваю:

– Приснилось она тебе или чего? Так она говорит:

– Нет, не приснилась… мама должна приехать точно, видение мне было, телеграммувидела, принесли…

Чёрная полоса моя Миша, потемнела…

Я как услыхал, про маму опять, затрясся весь. Да потому… Я её, «маму», еле сбагрил в город, к сестре, милосердия, ну, у её своей сестры сроду не было, кто с ней сестрится-то будет, с такой.

Я уже думал всё, в последний путь её проводил, а она возвращается…

В больницу я её сдал тогда, просили три рубля за койку, а я прикинул, на фига ей целая койка такой худой? Половину проплатил… Уехал, счастливый.

Три года тёщавсего в больнице пожила, и возвращается…

Да, на утро вот она, вернулась красавица, под глазами мешки с пенсиями, ко мне ластится, боится обратной-то дороги. Целоваться стала. Кинулась к мине, а она подслеповата, вместо меня забор целует, мы с ним фигурой-то похожи… Ну, чмокает забор и всё.

А моей-то, Людке-то стыдно за её, за «маму». Ну, она раз, ей одела, очки-то на глазья, для резкости.

Так вроде лучше в их тёща стала видеть, ага, хорошие очки, да, такие специальные, тёмные от солнца… Красивые ага, племяш был тут, оставил, на фига они ему без стёкол-то…

Ну, сели за стол, мы с Людкой, ага, мама её в очках, сели ближе к водке. Просидели часа три. Тёща вдруг есть захотела. Надоело рукавом-то всё занюхивать. Нос устал…

А я чего, мне чего, жалко что ли, захотела есть пусть ест. Я ей дверь открыл к еде, в подполье, там же у людей продукты хранятся, это у меня тока их там сроду не было…

Полоса ещё моя чернея стала.

Ну и вот, тёща пошла туда, и вниз головой туда ушла. Да быстро так, я в те разы свои я гораздо дольше летел, а она шустро так… сама, молодец… я её даже и подтолкнуть-то не успел ладом… Там глубота четыре метра, до серёдки, потом ещё метров восемь, там две серёдки-то…

Серьёзно, погреб-то мне копали два пьяных метростроевца, были тут у нас на картошке…

Тёща упала, затихла, видимо продукты нашла, делится не хочет…

Ну, мы про её забыли тут же, водки-то полный стол, сидим, темнеет.

Климат у нас дурацкий, быстро у нас темнеет, за свет-то не платим, ну…

А Людка-то моя посидела, говорит:

– Пойду песни поорать!

Ну, она любит их орать, и получается у её, её наши питухи за главную держут, боятся, без её не начинают, нет… С ей тока и поют, строго…

Ну, пошла Людка по хате, в припрыжку, ага, до подполья дошла и всё, с мамой встретилась там, в глубине…

Дзынь только слышу там, они головёшками своими пустыми, как два горшка в детском садике…

Встренулись, ага, там дно-то узкое не разлетишься… Встренулисьну, обрадовались, родственники, давно же не видались…

Тут полоса моя Миша просветлела, не такая чёрная жисть мне показалось, есть в ей место маленьким радостям…

Я прям радостлевее весь стал, приободрился.

А у меня раз, предчувствие плохое, нехорошее, чую вот, чего-то в огороде не то…

Выхожу во двор, а пёс, мой кобель, Пуздик, сидит и лает, да тихо так лает, шёпотом, да считай, что зевает… Просто, рот открывает, и лапой мне показывает на огород, мол туда иди, глянь…

Ой Миша, вышел я на огород, не обмануло предчувствие, точно, всю картошку братья улыбнули у меня…

Полоса моя опять стала чёрная как Мандела, в сварочной маске…

Повернулся я, на кобеля смотрю, а кабель сидит, лыбится сука, и лапой так, мне на дом показывает, тыкает…

Захожу в хату, лёд в душе, честное слово, а как услыхал из подполья голоса знакомые, прямоттаял душой и телом…

Я их ещё три дня не доставал оттудова, праздник не портил себе. А ты говоришь.