Я ведь и сам когда-то делал точно так же. Когда ругался с друзьями, когда бил боссов в играх. Может, так часто желал кому-то смерти, что мне же и прилетело.

Когда подъехал автобус, я занял самое спокойное место в передней части салона. Назад, понятное дело, забились старшеклассники и галдели. Поэтому я, когда получалось, садился сразу за водителем. Сегодня повезло, и я бессмысленно уставился в окно. Мимо проплывали знакомые пейзажи – такие же, как всегда.

Я вышел девять остановок спустя, а еще через десять минут дошел до родного дома. Очередной день пролетел. Сколько мне еще осталось времени? Я как преступник, который ждет, когда ему объявят о дне смертной казни. Знает, что осталось недолго, но никто не называет точную дату. Это очень раздражает.

«Вам остался примерно год. Может быть, успеете окончить школу. Точнее определить невозможно».

Врач объявил вердикт два месяца назад, зимой десятого класса. И у меня в голове завертелось только восемь букв: «Отчаяние».

Вообще-то мне никогда по жизни особенно не везло. Я бы даже сказал, что часто не везло.

Например, в начальной школе мне единственному в столовой досталась булочка с иголкой.

А в средней школе я пошел на концерт любимого исполнителя, который проводили на открытом стадионе, и почему-то из всей толпы птица нагадила на голову именно мне.

А на вступительных экзаменах в старшие классы всем раздали нормальные задания, и только мне – чистые листы. Таких невезений у меня целый вагон. Когда я тяну омикудзи[3], мне всегда достается или «неудача», или «великая неудача». И в мобильных играх с элементом лотереи мне с завидной регулярностью выпадает всякое фуфло.

Даже в той игрушке с пиратом в бочке у меня он все время выпрыгивает на первом же ходу. Сколько раз я глядел пластиковому бородачу в единственный глаз и читал в нем немой упрек.

Но зимой десятого класса мое невезение достигло высшего предела. Со мной случилось худшее из несчастий.

До сих пор я просто пожимал плечами и успокаивал себя: «Да не смертельно». Но в этот раз такая отговорка уже не работала.

Я в очередной раз вытянул несчастливый билет.

Все произошло в морозный февральский день.

Я возвращался домой из школы на велосипеде, и тут у меня бешено заколотилось сердце и стало трудно дышать. Я тут же остановился, сел на корточки возле велика. Мимо проходила какая-то тетенька, выгуливала собаку. Она ко мне подошла, растерла спину. Собака лаяла, и вокруг нас собрались другие прохожие:

– Мальчик, ты в порядке?

– Может, скорую вызвать?

Я отмахнулся, сказав, что все в норме, кое-как поднялся сам и поднял велосипед, ушел от них.

Добрел до ближайшего скверика и присел отдохнуть на лавочку, чуть успокоился. Но не знал, что в таких случаях вообще делать, поэтому рассказал родителям, что случилось, и мы на всякий случай поехали в больницу.

Сдали анализы, и в сердце обнаружили опухоль. Это крайне редкое заболевание, и при таком течении болезни и расположении новообразования хирургу сложно его вырезать, а больше поделать ничего нельзя.

Всего полгода назад, когда бабушке диагностировали рак, я сказал родителям, чтобы они не скрывали от меня, если вдруг мне будут прогнозировать короткую жизнь. Они тогда колебались, стоит говорить бабушке или нет, и я решил вот так.

В тот момент я искренне считал, что лучше знать. Не просто внезапно умереть, а заранее подготовиться и набраться решимости. Честно, так и думал. Но теперь жалел. Хотел бы не знать и чтобы мне ничего не говорили. Только поздно.

Родители не колеблясь позвали меня в смотровую, и доктор Кикути тихо объявил, сколько мне осталось жить.

Поначалу я не понял, что он сказал. Мне понадобилось время, чтобы осознать, что он это мне. Казалось, я смотрю какое-то кино.

Никто бы на моем месте не поверил, что жить осталось всего год. Ни сердце не болело, ни дыхание с тех пор ни разу не сбивалось. Я даже представить не мог, что через год умру.

Я вообще считал, что о смерти пора будет задумываться еще только через много-много лет. До сих пор не могу поверить, что пришлось с ней столкнуться лицом к лицу в мои шестнадцать. Доктор Кикути объяснил, что, когда врачи отмеряют пациентам где-то год жизни, это значит, что кто-то проживет и подольше, но кто-то – и того меньше. Короче говоря, я могу умереть в любой момент.

Когда-то доктору Кикути уже попадался пациент с таким же диагнозом. Старик, которому дали месяц жизни. А он протянул еще два года. Доктор подбодрил меня, что и такое тоже случается. Но не обнадежил словами, будто отдельные пациенты выздоравливают.

– Акито, привет! – крикнула мама, когда заметила, что я вернулся, хотя я старался не шуметь.

– Привет, – пробурчал я в ответ. О болезни знали только родители. Сестре-семикласснице не сказали. Когда я умру, у семьи останется Нацуми. Так что родители переживут.

– Акито, я математику не поняла, объяснишь? – попросила сестра, бесцеремонно влетая в комнату, едва я поднялся к себе и бросил сумку.

– Ага, сейчас.

Дома я старался делать вид, что все как обычно. Родители пытались надо мной хлопотать, спрашивали: может, я хочу куда-нибудь съездить. Но я всякий раз отвечал, что не особо. Мне бы пожить обычной жизнью.

Когда закончили с сестрой, я включил комп. В последнее время я пытался отыскать способы умереть поспокойнее.

Лучше уж самому выбрать смерть, чем ждать, пока она будет незаметно подкрадываться. Я оба месяца об этом думал и в конце концов пришел к однозначному выводу. Но мне не хватало смелости. Каждый раз думал: «Ну все, сегодня точно». Но потом: «Нет, все-таки завтра». Времени прошло уже много. Видимо, сердце все-таки остановится раньше, чем я решусь.

Я выключил компьютер и развалился в постели в позе морской звезды. Какое-то время бессмысленно глядел в потолок. Что же я такой несчастливый? Я, наверное, самый несчастный старшеклассник на свете. Никак не мог отделаться от этой мысли. Уныние накрывало меня, едва выдавалась свободная минута.

Пересел за стол и открыл альбом. Вытащил специальные карандаши для набросков, которые выпросил на днях, и продолжил начатый рисунок.

Из тьмы на листе выглядывала луна, а под ней текла речка. Надо отдать должное, призрачное отражение на воде мне особенно удалось. Только еще немного нужно поработать над контрастом. Я заштриховал лист, и остались только финальные детали.

Этого пейзажа я никогда не видел в жизни: набросал из головы. В комнате было тихо, только карандаш шелестел по бумаге. Словами не передать, как мне нравился этот звук. Душа сразу успокаивалась. Без всего я мог бы сейчас прожить, кроме рисования.

Вдруг мне вспомнилось одно лицо, и рука неподвижно застыла. Перед глазами мелькнула та самая девушка, которую я случайно встретил в больнице. Может, и она сейчас рисует в тоскливом одиночестве? Я отложил карандаш, поднял глаза в потолок и глубоко вздохнул.

На следующий день я опять поехал в школу на автобусе. В классе Эри пожелала мне доброго утра, и я коротко ответил ей тем же.

Начался первый урок, и я снова рассеянно глядел в окно. Когда надоело смотреть – переключился на наброски в тетради. Что рисовать, я никогда не решал заранее. Черкал, что в голову взбредет.

Сегодня вот подумалось о фотоаппарате, зеркальном и однообъективном. У меня отец увлекается фотографией, и я часто видел его технику. Я тщательно вспоминал детали и кропотливо переносил их на бумагу. Когда дорисовал, закончился и урок. Еще шесть раз по столько – и можно на автобус и домой. Как и каждый день.

– Акито, ты все-таки так круто рисуешь. Может, в университет тоже пойдешь на художника? – предложила Эри, заглядывая на перемене в мою тетрадь.

– Я вообще в универ не пойду. А ты?

– Не пойдешь?.. А я не знаю пока.

– Ну да. Еще только одиннадцатый, самое время хорошенько подумать.