– Мне пришлось выменивать на починку чайника целый новый железный лист для ремонта, а он изначально не входил в стоимость. Значит, сверх прежнего монета, или я эту, – я оглядела древнюю, но теперь исправно работающую рухлядь, – печку увезу обратно.

– Так зачем обменивала? Хорошее там прежде было железо, годное.

Любимое слово для Кончинки. Годным здесь было все, от дерева до камня, даже если оно рассыпалось в пыль.

Молча, не тратя больше нервы на споры, я сняла с крюка на тележке вместительную полотняную сумку, сшитую девушкой Энис в обмен на реставрацию книжного пресса, поскольку мастерица на досуге еще и книги переплетала. Такими темпами я скоро тоже обзаведусь здесь второй профессией. Из сумки прямо на стойку я высыпала тот самый годный металл, изъеденный ржавчиной до состояния трухи, а сверху не поленилась и выложила более целые кусочки, которые можно было пустить разве что на металлический порошок.

– Возвращаю годный металл, – я выразительно посмотрела на мясника. Тот с очень грустным видом покосился на свой страшного вида нож, вздохнул, отер руки о фартук и полез под прилавок доставать мясо.

– Держи! – рядом с горкой бывшего металла лег пакет с куском мяса, а сверху немного погодя приземлился шпик, – а это крысе твоей. Ничто заразу не берет. Кота запугала. Ядом травиться не хочет. Можешь ее выдрессировать, чтобы ко мне не лазила? Супруга ночью хотела в подпол сойти, да увидела посреди комнаты большую плешивую крысу. Рыжую, вот точно как эта ржавчина. Чуть разрыв сердца не схватила. Еще и у соседей он едва не случился.

Еще бы. Супруга мясника обладала таким громким голосом, что ее визг посреди ночи мог воздействовать на слабые уши не хуже крика мифической гарпии. Подозреваю, в ту ночь нелегко пришлось всем.

– Она долго жила одна, – я пожала плечами, – не думаю, что поддается дрессировке.

Шпик быстро перекочевал в сумку поверх пакета с мясом. Кузнец же любовно огладил отреставрированную печь по покрытому эмалью боку. На что она ему? Модернизирует под коптильню?

– До встречи, – я махнула рукой, вышла из лавки и приметила краем глаза на другой стороне улицы мэра. Так быстро я, пожалуй, не удирала даже от посла.

В домике горела керосиновая лампа, в углу раздавался смачный хруст ужинавшей ржавой крысявки, как охарактеризовал ее мясник, я же, вмиг и почти не пережевывая, проглотила жаренную с мясом картошку и теперь с приятным чувством сытости оглядывала преобразившееся жилище. У окна расположилась мойка, кухонная тумба и шкаф с починенными и оклеенными декоративной бумагой дверцами (ремонт делался из всего, что попадалось под руку или приносилось жителями Кончинки, которых я все еще считала ушлыми, но уже начинала понимать причину сложившегося в городе натурального обмена). Напротив мойки возле стеклянных дверей, ведущих в заросший непролазный сад, стоял барный стол с полками и двумя стульями. Я как раз закончила ремонт второго, потому что один выглядел слишком сиротливо. После шумного отчего дома в моем собственном было чуточку тихо по вечерам. Стойку, на которую принимался товар для реставрации, я так и оставила напротив двери.

Теперь в лавке было чисто и уютно, дерево отскоблили на славу, полы покрыли лаком, а часть прогнивших досок я заменила в первый же день, использовав дверцы массивного шкафа в качестве новых половиц. Здесь теперь еще и домотканый коврик красовался посреди комнаты. Балки, на счастье, оказались в порядке, стены были сложены из камня, поэтому короеды туда не добрались. Изначально дом явно строили на совесть, и все деревянные перекрытия покрыли специальным составом, а жуки поели только то, что, видимо, пристроилось позже. По крайней мере, создавалось ощущение, что комнату наверху обустраивали уже потом, как и ступени к ней. Вся старая массивная мебель сохранилась отлично и была сделана на совесть, из нее мне удалось собрать вполне годные комплекты, а вот более новую тоже повредили жуки. Их я выводила дня три, пользуясь всеми доступными народными и химическими средствами и даже помощью местных жителей. Как обычно, в обмен на ремонт. Однако теперь от незримой угрозы я избавилась.

Закончив с мытьем посуды, я погасила свет и привычно отправилась к софе, задвинутой за стойку. Но только легла, как услышала подозрительный шорох. И это точно была не моя ржавая крысявка, ее топот я научилась узнавать.

Фонаря у меня не было, но шорох сдвигаемой двери в сад я расслышала отчетливо. Сама я до этого ее не открывала, поскольку ключа не было, а ломать сохранившееся дерево не хотелось и замок выламывать тоже. Решила, что позже обращусь насчет ключа к мэру. В общем, двери вместе со ступенями дожидались своего часа и, собственно, дождались, но не по моей инициативе.

Хотелось бы, чтобы вспыхнул свет, однако у меня была лишь керосиновая лампа. Вот только злоумышленник сам зажег фонарик и принялся осторожно красться, обходя по дуге ступени в комнату наверху. Вероятно, он предположил, что хозяйка мирно спит в спальне, а сам намеревался в это время обшарить нижний этаж. Я наблюдала за его действиями, затаившись на софе за стойкой и осторожно выглядывая сбоку. Луч фонарика скользил по стенам, шкафу и поверхностям столов. Высветил среди комнаты большую крысу, пошел дальше, вздрогнул и вернулся обратно, вот только Ржавки на месте уже не было.

Следом раздался дикий вопль, осветительный прибор стукнул и покатился по полу, а я выскочила из укрытия и прыгнула туда, где в скудном свете от луча упавшего фонарика злоумышленник сражался с доблестной крысой. Повалив не ожидавшего нападения со спины мужика на пол и надавив коленями ему на поясницу, я схватила его ладонями за шею, а в следующий миг вор замер и хриплым дрожащим голосом прошептал:

– Не убивай, а.

Сперва я совсем не поняла, чего злоумышленник так резко прекратил сопротивление, а потом луч фонаря блеснул на остром металлическом лезвии, словно выдвинувшемся прямо из ладони. Оказалось, мое украшение, в которое превратился орден отличницы, стало настоящим и острым клинком, плавно переплавившись из ажурных завитков, прежде обнимавших пальцы.

– Ой-йо! – Я отдернула руку, испугавшись, как бы оружие не проткнуло шею вора, а меня бы не привлекли по статье за превышение самообороны. Сразу стали понятны слова посла, когда он произнес: «Теперь это очень хороший клинок».

Вор сразу зашевелился, я поняла, что поторопилась, и аккуратно приставила оружие обратно. Мужчина снова затих.

– Да чего ты хочешь-то, дева? Убери железяку!

– Откуда у тебя ключ от моего дома?

– Как это твоего? – возмутился мужик. – Мой это дом, потому и ключ имею.

– Что значит твой? – Ржавка заворчала откуда-то из темноты. – Тебя даже крыса не знает.

– Ха! Крыса! При мне никаких крыс тут не было. А дом мой. Я его сдаю для административных нужд.

– И давно сдаешь? – Я нахмурилась.

– Давненько. Мэру тоже нужно жилье, куда приезжих селить. Ты убери железку-то, больно острая. Еще рука соскользнет ненароком.

Я сползла на пол и долю секунды наблюдала в свете фонарика, как клинок вновь растекается по руке тончайшими ажурными завитками, снова обнимая пальцы невесомой паутинкой.

– С ума сойти! – пробормотала я тихо и, подхватив фонарик, направила свет в лицо кряхтящего взломщика. – Допустим, это твой дом, но ты его сдаешь! С какой стати вламываешься посреди ночи, когда все нормальные люди уже спят?

– Чего это посреди ночи, – немного смутился мужик, – не так и поздно.

Он неопределенно махнул рукой в сторону сада, за дверями в который царила полнейшая темень.

Но слишком уж ситуация была подозрительной. Даже чересчур.

– Я хозяин. Когда хочу, тогда и захожу проверить жилище.

– Ага, – кивнула я, – посреди ночи и через запертую дверь в сад, от которой у меня ключа нет. С фонариком. Потому что при свете дня дом осмотреть так хорошо не получится. А ну, правду говори! Ржавка!

Рядом с ногой сидящего на полу взломщика мелькнула юркая тень, а мужик, ослепленный фонариком, ощутимо вздрогнул.