Слезы женщины мгновенно высохли, и, еле сдерживаясь, она негромко прыснула в кулак. Разговор становился всё оживлённее. На нас уже стали обращать внимание. Неплохо было бы уйти отсюда. Кажется, эта бодяга с речами растянется еще часа на два…

– Мы с вами почти коллеги… – Я с удовольствием пожал ее узкую руку. Она была холодна как лёд. Почему-то мне не верилось, что у Абалкина была любовница – американская журналистка. Просто не хочется в это верить, подумал я, а вслух сказал: – Вы, по-моему, совсем замёрзли. Церемония заканчивается, не хотите ли выпить чашечку кофе? Я знаю приличное кафе неподалёку.

– С удовольствием.

И мы тихо слиняли под прикрытием широких спин охраны братьев Палей.

Мы сидели в маленьком кафе, у окна, за которым непрерывно змеился мокрый хвост из блестящих машин. Кэтрин грела в руках маленькую чашечку. Разговор трепыхался вокруг нелепой смерти нашего общего друга.

– А вы знали его жену? – спросила меня Кэтрин.

Я почему-то смутился и опустил глаза. Вот уж чего-чего, а не ожидал от себя подобной стеснительности! Но не рассказывать же малознакомой красивой женщине, что мы с женой покойного чуть было не сгорели в одной постели.

– И да, и нет, – туманно выразился я.

– Почему и да, и нет? – Она не отводила от меня пристального испытующего взгляда. Трудно было врать под таким взглядом.

– Едва мы познакомились, как она трагически погибла при странных обстоятельствах…

– О да, я что-то слышала об этом. Кажется, она сгорела…

– Можно сказать и так… – Мне не хотелось вспоминать об этом кошмаре, сидя в уютном кафе.

Было бы неплохо тактично перевести разговор на другое, например, на наше знакомство. В качестве переходного варианта никакие идеи в голову не лезли, кроме сетований на погоду, и я выдавил из себя сакраментальную фразу, которая годилась бы для абсолютно любого собеседника любого пола, национальности и вероисповедания:

– Погода сегодня не слишком радостная, дождь с самого утра… Скажите, Катя…

– Катья? – немного удивилась Кэтрин. – О да, я знаю, это фамильярный вариант моего имени по-русски… Хорошо, пусть будет Катья… Тогда как же мне называть вас? Скажите, господин Копцев, а как вас зовут ваши друзья, ваша мама?

– Ну, по-разному, – замялся я и скромно добавил: – Обычно знакомые женщины зовут меня Серёжей.

– О, Серожа! – восхитилась моя собеседница. – Прекрасное имя! Такое… Как это по-русски? Благозвучное! О’кей, я тоже буду называть вас Серожей! Хорошо?

Я немного нахмурился – показалось, что мое в принципе довольно приличное имя звучит в ее заграничных устах как-то примитивно-деревенски.

– Нет, Серёжа – это очень скучно, – возразил я. – Зовите меня лучше по-французски – Серж. Или с итальянским акцентом – Сержио.

– Ну, как хотите, – уступила моя собеседница.

Она достала из сумочки пачку сигарет (я тут же щёлкнул своей фирменной зажигалкой – драконом, из пасти которого изрыгалось синее пламя) и, закурив, тихо спросила, задумчиво глядя на тлеющий кончик:

– Она была красивая? – Упорный взгляд держал меня на привязи, не давая уйти от ответа.

– Инга? Ну… Да, пожалуй, красивая… Но не такая красивая, как вы. – Я был доволен, что вывернулся и сумел даже выдавить из себя комплимент.

– Мне рассказывали, что она была… как мне говорили, crazy – сумасшедшая… И очень, очень злая…

– Да ну, не верьте. – Я откинулся на спинку стула.

Почему уже третий человек за короткое время рассказывает мне о том, что Инга была, мягко говоря, стервозной особой? Я вспомнил блестящую от дождя дорогу, черной лентой уходящую в глубь леса, усыпляющее ёрзанье «дворников» по лобовому стеклу, мою руку на прохладной узкой руке и тихие проникновенные слова: «Никогда не верь плохому обо мне… Никогда!» И потом – поцелуи, шуршание серебристого платья, черное забытье глубокого сна и – огненный плен пылающего дома.

Я поёжился от воспоминаний и тихо сказал, мрачно глядя на размытые контуры автомобилей в сером окне:

– Нет, не надо верить всему дурному, что говорят люди… Тем более ее уже нет на этом свете…

Вечером мне позвонил Эдик Савоськин. Его голос звучал глухо и озабоченно.

– Ходят слухи, что братья предлагают тебе вступить в дело? – напрямик спросил он.

– Вроде бы был такой разговор, – туманно ответил я.

– Откажись. – Савоськин был, как всегда, груб и прямолинеен.

– Почему?

– Слушай, тебя здесь давно не было, ты же ничего не знаешь, – раздражённо начал Эдик. – Пока ты по свету шлялся, тут знаешь какие дела накрутились?! Так что поверь старому другу: откажись и живи себе спокойно.

– Какие дела? – Разговор становился час от часу интереснее.

– Какие, какие… Такие! – Эдик явно злился, что приходится мне все растолковывать. – Сам не можешь сообразить?

– Не могу.

– Ну ты… блин… Тебе того раза показалось мало? Понравился запах подпаленной шкуры? Я тебе говорю, радуйся, что ноги унес! Рядом с Сашкой лежать хочешь? Так не думай, рядом не положат, не тот калибр. В лучшем случае найдут тебя в лесу…

– А в худшем?

– А в худшем – вообще не найдут. Я-то сам по глупости с ними связался, так теперь уж не чаю уйти от них, за горло держат. Да что я тебя уговариваю! Видно, тебе белые тапочки поскорее примерить хочется!

– Стоп, Савоськин, не злись. Ты, вообще, что, меня насчет близнецов предупредить хочешь?

– Ну!

– Так я не дурак, сам давно всё понял. А за заботу спасибо. Но белые тапочки мне пока еще рано покупать.

– Ну, смотри… И вот еще что… Ты, я заметил, такую фигуристую дамочку сегодня подцепил…

– Ну…

– Ты знаешь, я ее недавно видел… Как бы тебе сказать?..

– Ну и что? Я тоже ее видел.

– Да ты послушай… Я видел ее! Она пыталась войти в квартиру, где раньше жила Инга. Ты же понимаешь, квартира опечатана после всего, что случилось, в ней никто не живет. Может, она из ФСБ?

– Да хоть из ЦРУ, – легкомысленно отозвался я. – А ты-то сам что делал около квартиры Инги?

– Не беспокойся, я ни за кем не шпионил. Так, заходил к одному своему клиенту, должок стребовать. Понимаешь, эту хату Инге сосватал именно я, когда они с Сашкой решили разбежаться, – одна моя клиентка сдавала недорого надежным людям. А позавчера иду мимо – смотрю, женщина в замке копается. Увидела меня – отошла от двери, отвернулась и сделала вид, будто ищет что-то в сумочке. Подозрительно!

– Ты ошибся, Эдик, – сказал я почти нежно. Кажется, у Савоськина обострение недавно приобретенной болезни – мании преследования. – Это была не она. Кэтрин не могла входить в квартиру женщины, которую даже никогда не видела. Ты ошибся, Эдик.

– Не веришь, потому что не хочешь верить, – мрачно отрезал Савоськин. – Не хочешь верить – не верь. Мое дело маленькое – я тебя предупредил. А там как знаешь.

Короткие гудки в трубке запищали остро и тревожно. Я еще несколько секунд меланхолически выслушивал их, задумчиво крутя телефонный шнур. Потом бросил трубку и побрел на кухню класть шампанское в морозилку. Скоро ко мне должна была прийти Кэтрин Мэйфлауэр.

– Катя Майский Цветок, – перевел я ее имя и фамилию и улыбнулся. Ну и дурацкие видения у этого Савоськина!

Пели автомобильные шины, наматывая километры на спидометре, гладкое пригородное шоссе расстилалось ровной широкой лентой, уходящей в темноту. Свет фар выхватывал из подступающего к обочинам мрака очертания деревьев. То и дело появлялись встречные машины, в основном длинные грузовики-фуры, слепили ярким светом. Что за отвратительное дело – езда по ночам, то и дело приходится переключаться с дальнего света на ближний – это ужасно муторно!

Эдик Савоськин прислушался. Мотор работал ровно, успокаивающе гудел – нет прекраснее музыки на свете, чем гул хорошо отрегулированного двигателя. Машина неплохая, почти новая, а досталась задёшево – Колька Ломакин потер крыло и загнал ему по дешевке… А сам сейчас рассекает по городу на новой «ауди». Что ж, правильно, директор ресторана должен ездить на солидной машине… «Вот немного войду в силу и себе какую-нибудь иномарочку покруче отхвачу…» – подумал Савоськин и улыбнулся.