Это дело заняло у меня немало времени, и, закончив, я сразу же лёг спать. Всё, что я помню дальше – как я стою у дверей класса на следующее утро, бок о бок с завучем Мёрфи.

*

– Как ваше самочувствие, мистер Миллман? Готовы продемонстрировать свою блестящую методику?

Мёрфи выглядела чуть дружелюбнее, чем в прошлый раз, и было не ясно, есть ли в её словах сарказм или она правда так думает. Я натянул на лицо свою убогую профессиональную улыбку и сказал:

– Безусловно.

Мне не хотелось смотреть ей в глаза – хотя бы до тех пор, пока не проведу урок, так что я старался смотреть куда-нибудь ещё: на свои ботинки, на доску объявлений, на лица редких школьников, которые спешили по коридору.

Одна из них не спешила. В тяжёлых ботинках, она ступала немного неуклюже, но при этом проплыла мимо нас легко. Её хрупкие плечи скрывала большая, не по размеру, джинсовая куртка. Ни ботинки, ни куртка не были мне знакомы, но, увидев её лицо, я онемел от удивления и боли. Я знал: это не может быть та, о ком я подумал. Это не могла быть она, но…

Я не мог оторвать глаз от её лица, потом – от её худенькой фигуры, пока она не затерялась в негустой толпе.

– Мистер Миллман! Вы меня слышите? Пора начинать урок! – голос завуча Мёрфи зазвенел у меня в голове, как огромный колокол.

Но я застыл на месте. И я просто не мог не задать вопроса, который невыносимо мучил меня.

– Госпожа Мёрфи? Вы знаете ту девушку?

Завуч Мёрфи неприятно посмотрела на меня: лицо её выражало смесь удивления с отвращением. Очевидно, мысль, что я могу спрашивать про какую-то школьницу вместо того, чтобы полностью сконцентрироваться на предстоящем уроке, была совершенно несовместима с её картиной мира. Наконец она ответила:

– Не знаю, не видела её раньше. Наверно, новенькая.

Я стал переваривать это сообщение. Оно совершенно не давала ответа на вопрос, который изводил меня на самом деле.

– А что, вы сами её знаете? – теперь наступила очередь Мёрфи допрашивать меня.

– Нет. – И это было правдой. – Просто она мне кое-кого напоминает.

Всё так: она напомнила мне человека, которого я знал даже слишком хорошо. Когда я осознал, насколько глупо среагировал, мой изначальный шок сменился неловкостью. И всё же сходство между ними было неоспоримо. Пара глубоких вдохов, и я решил, что не стоит себя винить в том, как глупо я замер на месте.

– Урок вот-вот начнётся, – легонько подтолкнула меня Мёрфи, и мы вошли в класс.

– Доброе утро, уважаемые учащиеся, я с радостью представляю вам мистера Бэзила Миллмана, вашего нового учителя итальянского языка, – торжественно объявила завуч Мёрфи. Меня охватило чувство собственной важности и жалкости одновременно, так что я просто покивал, пока она заканчивала свою недлинную речь о том, как сильно надеется, что ученики оценят наши занятия. После этого завуч ушла, и я остался один на один с толпой подростков.

Я чуть ближе придвинулся к точке, которая по моим расчётам должна была быть центром доски, и для спокойствия схватился за справочник по грамматике. Это сработало. Мне всегда с трудом давался первый день чего бы то ни было – он же период, когда мне надо было доказывать свою ценность. Но как её доказать? Я и сам не был уверен в своей ценности. И потом, что сочли бы ценным ученики? Чуть подумав об этом, я решил, что ученикам наверняка захочется видеть учителя, который врубается в собственный предмет.

– Buongiorno, cari amici, – сказал я.

Никто не отреагировал на моё приветствие. Класс оказался небольшим: я увидел человек двенадцать учеников, разбросанных по большой классной комнате. Некоторые слушали, другие чем-то занимались в своих телефонах. Ни на ком не было школьной формы, и общая расслабленная обстановка привела меня к мысли, что «дух художественной свободы», который на сайте школы Ленсон был заявлен как часть школьной миссии, действительно существует. Кроме того, по отсутствию реакции я вычислил, что никто из учеников не говорит по-итальянски и даже не пытался его когда-нибудь учить.

– Иными словами, доброе утро, дорогие друзья!

Некоторые ученики продолжали глазеть на меня, но большинство не проявляло интереса. Я был рад уже тому, что они не болтают друг с дружкой. Снова осмотрев класс, я обнаружил лишь печального вида растение в громоздком горшке, надёжно спрятанное в углу от солнечного света. Растение вызывало у меня куда больше сочувствия, чем ученики, которых принудили заняться таким, по всей очевидности, неувлекательным предметом.

– Запишу это на доске, – сказал я и, обернувшись, обнаружил, что доска сплошь покрыта математическими уравнениями. В виде этой доски я столкнулся с печальной реальностью: у меня в воображении учителя и ученики всегда мыли доску перед тем, как придёт следующий класс. От этой иллюзии пришлось срочно отказаться.

– Что это тут у нас такое? – спросил я, надеясь вызвать какую-нибудь ответную активность, а может, и дать себе время, чтобы окончательно принять провал всех моих ожиданий. – Наверно, у кого-то тут была математика.

Я сказал это вслух с той же целью: немного растопить лёд, чтобы люди начали говорить.

– Так это же очевидно, – сказала полненькая светловолосая девочка. Её рыжая соседка охотно засмеялась над комментарием. Было ясно, что в жестокой игре социального взаимодействия они играют за одну и ту же команду.

– И правда, – согласился я. Что я тут вообще делаю? – Как вы уже знаете, меня зовут Бэзил Миллман. Mi chiamo Basil Millman. Так мы представляемся по-итальянски. Можете записать, если хотите.

Маркер в руке жёг мне пальцы; я старательно выписал корявые буквы на доске. Большинство учеников быстренько записали слова в тетрадки, но некоторые так и продолжали меня игнорировать. Я напомнил себе, что стопроцентный результат по статистике недостижим.

– Теперь мне бы хотелось, чтобы каждый из вас попробовал представиться. Так я узнаю все ваши имена.

В книге по методике было написано, что это эффективный педагогический приём.

– Mi chiamo Laura, – с готовностью ответила рыжеволосая девочка. В её внешности всё кричало, что человек хочет внимания: ярко-рыжий цвет шевелюры, выбритый висок с одной стороны, макияж, слишком яркий для школы. Похоже, у Лоры не было проблем с ощущением собственной ценности.

– Mi chiamo Lucy, – сказала её соседка – та самая девочка, которая поставила на моём замечании про урок математики штамп «Это очевидно». В её взгляде читалось, что она подозревает что-то нехорошее. Может, это не имело отношения лично ко мне, но мой внутренний контроль сразу усилился, и это мне совсем не нравилось. Впрочем, учеников не выбирают, так что я перешёл к опросу других ребят.

Все ученики, даже те, кто был по-прежнему погружён в телефоны, повторили формулу «Mi chiamo…» без труда. Я пытался извлечь как можно больше из их краткой самопрезентации, но все попытки что-то о них узнать были так же эффективны, как бегание под дождём с кофейной кружкой в надежде набрать воды.

Передо мной сидела дюжина личностей, все наполовину бодрые, наполовину уснувшие. Кто-то из них мог быть внуком Даны – если он вообще в школе в этот день. Был опрятный, активный мальчик по имени Дэниел с ярко-синими волосами – мне стало крайне любопытно, как ему пришла идея покраситься в такой цвет. Его сосед Джейми не переставая зевал и вообще демонстрировал все симптомы острой нехватки сна. Ученик, которого звали Эмери, был похож на местный фонтанчик радости: он озвучил своё имя с такой открытой душой и широкой улыбкой, что я сразу представил, что он всеобщий любимчик. Девочка, которая всё время смотрела в свой смартфон, сказала «Mi chiamo Lily», не переставая что-то набирать на экране. Я пытался запомнить всех: Нелли, которая рисовала в блокноте, и Лассе, чьё скандинавское имя подходило к его очень бледной коже. Кстати, волосы у него были кислотно-зелёные. Может, эти ребята проиграли какой-то спор? Или просто хотели выглядеть богемно? Ещё за партами сидели обаятельный Рон с африканскими дредами, и его соседка, тихоня Амалия, и другие ребята, чьи имена сразу выветрились у меня из памяти. Информации поступало много, я уже чувствовал, что перегружен, но надо было продолжать.