6

Шины машины избороздили простор, а старуха и шофер тормозили разговор – глухо копили задор.

Комом пыли подкатили к судебному моргу и знакомым обиняком подрулили к торгу: лечебному усердию и врачебному милосердию посулили и ком с мертвецом, и с добром торбу.

Но не угодили – ни торгом, ни горлом, ни горбом.

– Перед концом били никак? – спросил здоровяк с кровавым тесаком. – Не вы ли? С перец синяк – у дохляка под пупком. Отравой поили, пока не остыл? Волочили на отсыл за штанину, замочили и – в машину? Двое? На чужое добро – по наклонной? Старо, как тракт конный!

Сиделка подлила беседе в горнило мелких слёз:

– Сами мученики! Едем-едем, а с везеньем – отсос!

– Составим акт, наденем наручники. Сиделки губят, как девки любят: обняв, голубят, а рукав – не к шубе.

– Нашли вдали, в лесу, на весу, на осине, уж синий, в отрубе!

– Хуже – вам. Чащу не обслуживаем. Пропащих не нужно нам. Узрели, мамаша, опушку? А сарай? Доставляй, водитель, без канители вашу игрушку к нему. Лесные – там приписные. Мчите, пока не сели в тюрьму на преступном трупном извозе. Там вам и мертвяка заморозят. А к ужину – и дюжину!

Но шофер – снова в бестолковый спор:

– А умер бы на дороге? А у вас сейчас на пороге?

Здоровяк на уступку не идет:

– Остряк! А флюгер в рот? А ступку? А шиш? В обход закона шалишь, плохиш? Вперед, кидала! Но сначала – так: о беде сообщишь в больницу района, где жил трупак. Они одни и возьмут его под крышу, и на рассыл отпишут. А случится, найдут, что почил не сам, привезут к нам: и бедолагу, и на него – бумагу!

Шофер попёр без учтивости в вопросе:

– И там его не берут, и тут! А подбросим?

– Милости просим. Смотри-ка: мал кусок, да улика!

Здоровяк встал на мысок, достал с полки аппарат и – рад щелкать так и сяк: заснял в кино и рот, и висок, и зад гнилого, а заодно и живого рулевого.

Шофер – за руль, как куль – в забор:

– Не играй, слон! В сарай так в сарай, в район так в район! – прикрыл тыл от тумаков, получил ездоков – да и был таков.

7

Но до опушки не стал стелиться – сказал старушке, что не шакал и боится примет, кукушки и сосен, и нет горючего до больницы.

– Сбросим чучело в хоромы власти, к большому дому, ей к позору, и живей, без дрёмы, от напасти – дёру!

Но сиделка запела умело, как свиристелка:

– Здрасьте! А я? Ничья соломенная вдова? Согревала без одеяла, как сова, взглядом и, как печь доменная, когда прилечь случалось рядом. А награда за жалость? Ерунда? Лоб на грудь? Милый, чтоб твоя изменила? Ни буя̀! Будь спок – или шило в бок!

– Я себе не вредитель, – изрек водитель. – И тебе – не труповозитель. И не смотритель при нем. Соблюдём закон. Отвезем в известный дом, где он как житель знаком. Из местной больницы к беде примчится костолом с экипажем. Голуба, скажем, дядя, чай, дал дуба, забирай в подвал что туда положено, а не то засадим куда не хожено!

Попутчица стала ревниво кукситься, как сало у ленивой ключницы:

– Взял на лапу за вокзал, хапнул знатно и папу – обратно? Нахал двукратный! Наперед скажу: засужу!

Настал черёд дележу:

– Пополам.

– Гроши. Колесо почеши.

– Всё отдам!

– А ключи – что?

– Пихнем в окно.

– Настучит кто?

– Не днем! Темно!

Согласовали детали и – за дело: примчали тело домой, подняли, будто над бухтой парус, на свой ярус и показали оговорённый прием – наклонной головой в оконный проем.

Желали – тайком, но звонким стеклом перепугали сонный дом с тонким чутьем, и когда сбежали вниз, у машины их поджидали для суда: мужчины из злых держали карниз, а женщины рыдали об обещанном и причитали:

– А заём взяли! – и мяли шали.

– Забьем кольем! – пророкотали мужчины хором и заскрежетали забором.

– Держите товарку, ребята, – гаркнул от машины водитель. – Берите свое – у нее деньжата! – швырнул посул и вдруг юркнул за дверцу, сердцем на рулевой круг, как сторожевой пес – в конурку, на посуду, газанул, пуганул, отвернул и увез ссуду на увоз дяди – ради азарта и бокса от подарка не отрекся.

– Обманул и – в загул! – гукнула бедная сиделка, бледная, как побелка, пукнула, рухнула на пухлого хлыща и ухала свое, трепеща, пока не обмяли в запале бока ее фигуры, ища у плаща купюры.

И кавардак, и скандал, и страх, и смех!

Так постылый Труп на глазах у всех упал в свою серую квартиру: как печаль – в полынью, мыло, для жиру – в суп, а медаль – в шкатулку, и так, без сил, как и был, завершил первую вдаль прогулку.

8

Ночевали соседи в подвале: до рассвета искали совета, отпускали тирады о победе генерала и трепетали, будто армада мощной державы прочно прижала в бухту их корабли, а самих завязала в кули, обваляла в пыли и до конца стирала с лица земли.

А утром мудро рассудили:

– Чужой покойник – живой разбойник: на вид – худой, а грозит бедой.

И тогда же установили: не родной – вражий! Подменили! На пересыле! Или в дороге. Или в больнице. Или могло случиться – на то и зло! – что угодно. А в итоге – не повезло, как в кино, принародно.

Одно утешало их, а потом и других тоже: генерал поутих немало и лицом стал моложе.

Кое-кого напугал пёсьими блохами на шёрстке – но оттого и подбросили его снова, и не тетке к дому, под подмётки, а толково, со вздохами, постовому на перекрестке.

XI. ПОД НЕУМЕСТНЫМ АРЕСТОМ

1

Едва рассвело и распрямила крыло горихвостка, на перекрестке уныло завыла собака, и два постовых прибежали на зов от постов и замахали руками:

– Драка?

И сами разобрали:

– Живой?

– Мертвец!

И вой затих наконец.

В стремительном стиле хранители порядка вприсядку изучили нарушителя и засучили рукава:

– Голова цела.

– Блохи.

Открыли веки и – закрыли:

– Дела плохи.

Установили жестокие кровоподтеки:

– Били зэки.

Рьяно замелькали по карманам руки:

– Из-за нагана. Отобрали, суки.

Припомнили укромные детали:

– На вокзале наши потеряли пушку. Подозревали папашу одного и его старушку, а по ошибке, из-за улыбки на рыле, отпустили. Потом искали хмыря почем зря.

– Кого? Этого?

– Похоже, а нет на рожу примет его.

Исчерпали слова и встали. Сняли пух с погонов.

Вдруг закричали:

– Друг, находка – четко у шва двух районов!

– Стой! Голова – на твой край. Забирай!

– Здрасьте! А ногами – на твоей части.

– Не пинай сапогами. Хватай быстрей!

– И ладонь – на твоей.

– А вонь – на чьей?

И заспорили об останках ускоренно, как старики – об истории, мужики – о пьянках, а рыбаки у реки – о приманках: обругали и родное, уставное, и вдвое – чужое, потом признали, что кругом – мишени и трупы, достали лупы, встали на колени в позе ищейки без хвоста при угрозе дубинки и хлыста, обыскали тени под скамейкой у куста, ложбинки у моста и другие такие места с лазейкой, обсчитали с линейкой окрестности, прочитали с листа и азартно разодрали карту местности, рассказали о риске и развале в работе, со слюной прошептали о близкой выходной субботе, прорычали об увечиях по трассам и авралах в подвалах, где человечье мясо, неопознанное, навалом, а служивый люд в труде – грозный, но не двужильный – на плоть не найдут никак, хоть жуй рукав, морозильный шкаф, простонали:

– Не прав!

– Вам – почечуй, граф!

– Сам жираф!

И – замолчали. Устали от бурного стона.

Встали, перевели дух, отогнали мух и пронаблюдали, как клевали в пыли пух пурпурного тона петух и ворона.

И вдруг – заметили дежурного из третьего района.

И пришли к одной шальной идее:

– Друг, с земли – в коляску, быстрее!

И учли подсказку без вопроса: в охотку схватили находку, косо, но уложили на колеса, вприпляску отвезли к чужому участку и сгрузили у жилого дома местного постового, честного и простого.