В зал храма вбежал Барух. Его латы были покрыты кровью, а лицо чернело от копоти. На его плече висел израненный Малахия – старший сын царя. Раздавая на ходу приказы сопровождающему их отряду, воин стремительно подошёл к Седекии.

– Мой царь, город пал, халдеи на улицах.

– Отправьте резерв, оттесните их, – испуганно затараторил Седекия.

– Резерва больше нет. Стена разрушена. Вы должны бежать. Мы не сможем долго сдерживать их здесь.

– Моя жена, где она? – озирался царь.

– Она уже ждет вас, мой царь. Вместе с сыновьями. В саду. Пока не забрезжил рассвет, у вас еще есть шанс спастись.

Барух подхватил растерянного Седекию и бережно поволок за собой.

– Пойдем со мной, Иеремия! – вскрикнул царь. – Я помогу тебе.

Стоящий на коленях пророк жалостливо взглянул на него и лишь покачал головой.

– Беги, мой повелитель, но знай, что совсем скоро твои глаза узрят глаза царя вавилонского, и да поможет вам Бог, – и Иеремия вновь склонил голову.

Узкие темные коридоры мелькали пылающими факелами. Звуки сражения доносились уже совсем близко. Повсюду лежали тела убитых воинов. От резких громогласных приказов Баруха царь вздрагивал. Несколько раз отряд вступал в короткие стычки с одинокими вавилонскими пехотинцами, забредшими так глубоко в поисках наживы. И вновь они продолжали бежать под равномерный топот и успокаивающий шелест плащей царской стражи. И эта стонущая боль от кровоточащей раны, повергающая царя на грань безумства, и она же, вырывающая из крепких лап потерянной реальности.

Ночной сад встретил их беспокойным топотом копыт и голосами в спешке снаряжаемых возниц. Все окружение царя со скудным, наскоро собранным скарбом готовилось предаться бегству из объятого смертью города. Дети плакали. Мужчины, одетые в серые одежды, нервно прикрикивали на рабов, громоздящих тюки на лошадей. Царь, вскочивший в седло, окинул взглядом ночной сад и усмехнулся.

– Какая ирония, – пробормотал он лежащему в повозке израненному Малахии. – Там, в пылающем городе раздается звон мечей, а тут звон рассыпающегося по земле золота. Быть может, сын мой, мы и вправду это все заслужили?

Царь отвернулся и, провожая горестным взглядом исчезающие в утреннем рассвете звезды, направил скакуна к ведущим в Аравию воротам. За одиноким всадником неторопливо поползли навьюченные повозки, окруженные бдительной стражей. С каждой минутой ночь уступала свою власть новому дню. И с каждой минутой второпях покидавшему город царю открывалась страшная картина чудовищных разрушений. Наступающий из-за холмов свет оголял то, что так тщательно хотела скрыть ночь. В воздухе стоял медный запах крови, казалось, вся одежда пропитана этой вонью. Вдали раздавались нечеловеческие вопли терзаемых с особой жестокостью горожан. Неспособные помочь умирающим, беглецы еще ниже опускали головы от собственного бессилия. Седекия заплакал. Ненавидя себя за трусость, он украдкой размазывал слезы по грязному лицу. И лишь изредка вздрагивающие плечи заставляли шептаться всадников за его спиной.

– Мой царь, – непривычно спокойный голос Баруха заставил отвести размытый взгляд от голубеющего неба в сторону, – как только минуем ворота, неситесь во весь опор, не щадя лошадей. Боюсь, этот путь пройдут не все, – Барух потянул поводья, заставив скакуна шарахнуться в сторону, и занял место позади колонны.

Въехавшая через другие городские ворота колесница сеяла рев восторга из глоток тысяч вавилонских воинов. Грязные, окровавленные ратники с новой силой вздымали мечи над головами, крича во всю глотку: «Набу-кудурри-усур! Набу-кудурри-усур!³». Четыре статных жеребца, покрытых золотой тканью, грациозно тянули за собой золотую колесницу, массивные колеса которой с хрустом переламывали лежащие на пути тела. Взирая на павший город, Навуходоносор не мог скрыть радости. Его рука крепко сжимала эфес бронзового меча. Окруженный многочисленной охраной, он проезжал по испускающим дух улицам Иерусалима. Взгляд царя вырвал мелькнувшую на скорости подворотню, в которой трое наемников сношали истекавшую кровью женщину. Навуходоносор усмехнулся – грязные животные. Пожалуй, стоит приказать Невузарадану придержать этих дикарей. Так ведь и всех жителей перережут. Хотя, пусть резвятся. Они славно сражались и заслужили отдых.

В наступающем рассвете небо все еще оставалось черным от дыма костров и копоти лизавшего стены пламени. Отважной битве с ее блистательными военачальниками и смело павшими героями всегда приходит на смену безжалостная и жестокая резня. Об этой части любого сражения обычно не принято говорить. И, вспоминая эти мгновения, воины отводят взгляд, а их командиры ищут оправдания. Но все это будет позже. Сейчас обезумевшие от крови солдаты жаждали мести. Размытая грань добра и зла была окончательно стерта, и багровая пелена густым туманом застилала глаза, превращая людей некогда разумных в тупых животных.

В тот момент, когда золотая колесница вавилонского царя под ликование войска въехала в разрушенные ворота с одной стороны города, из распахнутых ворот в другой его части выбегали люди, выкатывались груженные пожитками повозки беженцев, среди которых иудейский царь со своей свитой в гробовом молчании оставлял свой народ. И вместе с ним он оставлял надежду на возвращение.

Миновав аравийские ворота, царь больше не оборачивался из страха увидеть пылающие кварталы и осознания своей собственной трусости. Еще долгое время, пока обгоняющая беженцев царская свита не скрылась за холмами, Седекия спиной ощущал укоризненные взгляды оставшихся на стенах стражников. Стук копыт и скрип колес на разбитой дороге постепенно заглушили разносящиеся на многие километры нечеловеческие крики. Конец длинной вереницы людей никто не подгонял. Животные сами трусили, желая как можно дальше оказаться от чинимых разумными людьми неразумных деяний. Опасаясь преследования, беглецы время от времени бросали внимательные взгляды на горизонт позади них и, ничего не увидев, ежились в накидках, погружаясь в круговорот терзающих тело страхов.

Седекия скакал рядом с повозкой, в которой сидела жена с младшим сыном. Мальчик крепко сжимал поводья. Его темные густые волосы, доставшиеся по наследству от матери, трепал ветер. На сгорбленной спине покоилась рука Хавы. Женщина испуганно смотрела на царя. Седекия слегка улыбнулся, пытаясь подбодрить семью, и царица улыбнулась в ответ. От этой улыбки сразу стало тепло и спокойно. Добраться бы до Египта и поселиться в каком-нибудь глухом местечке. Подальше от всех этих дворцовых интриг, заговоров и распрей. Уйти на покой и брать оружие в руки лишь для того, чтобы отправиться на охоту со своими сыновьями. Они очень любили охотиться и, вернувшись поздно вечером во дворец с богатой добычей, мальчики еще долго не ложились спать, возбужденно рассказывая матери о своих приключениях. Она молча смотрела на них, гладила их головы, обнимала и улыбалась. Так же, как улыбается сейчас, глядя на царя, бегущего из своего собственного царства навстречу неизвестности.

Из теплых объятий воспоминаний царя вырвала суматоха в задних рядах беженцев. Бросив тревожный взгляд на взволнованную жену, царь оглянулся. К ним в сопровождении двух всадников во всю прыть несся Барух, размахивая руками и что-то крича. Повозки, окутанные пылью проскакавших мимо наездников, беспорядочно меняли направление, и под крики погонщиков кони уносили их в разные стороны. Сын ударил поводьями двух тяжеловозов, тянущих царскую повозку. За ними увязался и скакун Седекии.

– Погоня! Погоня! – кричал Барух. – Финикийская конница идет по нашим следам, мой царь. Я приказал остальным бежать врассыпную. Так есть шанс хоть кому-то спастись. Мы их задержим, а вы скачите во весь опор прямо к Иерихонской равнине. Через один дерех иом⁴ поверните направо и вдоль моря следуйте к египетским землям. И да хранит вас Бог, мой царь! – воин выхватил копье и, развернув коня, ударил древком по крупу. – Вас и вашу семью! – донеслось из густой пыли, поднятой копытами лошадей, уносящих всадников в последний бой.