ПРЕДИСЛОВИЕ

Заранее прошу прощения у ревностных хранителей истории, дотошных лингвистов, филологов и просто любителей «красного словца», а также у верующих всех религий, поборников правды, исторической справедливости и у тех, кому этот роман может показаться скучным и неинтересным.

Прошу учесть, что в первую очередь это – художественное произведение с акцентом на историчность. Многие, конечно, упрекнут автора в том, что роман изобилует сценами насилия. Однако было бы крайней степенью лицемерия умалчивать, сглаживать или подменять жестокие реалии тех эпох, которые отражены в произведении, в угоду впечатлительному читателю.

Если ваши чувства были задеты, помните: я не ставил себе такую цель, а всего лишь хотел передать атмосферу и погрузить вас в события для более яркого восприятия их красок и антуража.

Будет нечестно, если я, движимый эгоизмом, подпишусь под этим произведением единолично. На страницах романа отражены труды многих людей: друзей и близких, которые поддерживали меня; корректора Алины Бенькович; и талантливого во всех сферах искусства Макса Морозова, которому я выражаю отдельную благодарность за иллюстрацию обложки.

Спасибо, что из множества произведений вы, дорогие читатели, выбрали именно мою книгу.

Надеюсь, она вас не разочарует.

Алое солнце стремительно падало за горизонт. Профессор любил это время года. Изнуряющий хамсин отступил, а зимняя сырость, выкручивающая суставы по ночам, еще не пришла. Осенью старик всегда оставлял свой старый автомобиль в гараже и пересаживался на велосипед. Вечерами, когда он возвращался домой после заката, дул прохладный ветер. Но сейчас ему было не до погоды. С самого утра у него болела грудь, отдавая в дрожащую руку. Профессор грустно посмотрел в окно. Сегодня не удастся насладиться свежестью вечернего горного холода. И дело вовсе не в назойливых студентах, которые осаждали небольшой захламленный кабинет своего научного руководителя (до их набегов как минимум еще три месяца), и не в большом количестве учебных часов, одолеть которые профессору в силу возраста с каждым годом становилось все сложнее, и даже не в досаждающем с утра недуге. Причиной того, что профессор все еще оставался в своем кабинете, был мальчик.

Он будто возник из ниоткуда, когда старик складывал конспекты в шкаф. Профессор даже вздрогнул от неожиданности, бросив короткий взгляд на запертую дверь. Больше года петли на двери издавали протяжный скрип, но профессор не торопился их смазывать. Скрип позволял ему спокойно наслаждаться послеобеденным сном и не быть застигнутым врасплох непрошеными гостями. Но в этот раз дверь не скрипнула, однако ребенок спокойно сидел на деревянном стуле посреди кабинета. Или, может, старик был настолько увлечен собственными мыслями, что не услышал характерного звука?

Мальчик молчал, опустив холодный немигающий взгляд перед собой. Он был бледен и спокоен. На вид ему было лет шесть, потому сначала профессор подумал, что это чей–то ребенок – кого-то из преподавателей или, учитывая вольность нравов современной молодежи, возможно, что и студенток.

Однако, чем дольше он разглядывал юного посетителя, тем больше сомнений закрадывалось в его седую голову относительно принадлежности ребенка к кому-либо вообще в этом заведении.

Маленькие ручки незнакомца, лежащие на коленях, были нежными и красивыми, но ногти – грязными и изгрызенными. Из пыльных штанишек торчали потертые, местами рваные ботинки. А из-под широкого воротника грязного пальто выглядывала лишь часть нежного бледного лица. Но даже этой части было достаточно, чтобы уставшая память старика тревожно заворочалась глубоко внутри.

Старик закрыл дверцу шкафа и, сдернув пиджак со спинки кресла, максимально вежливо и учтиво проговорил:

– Вы потерялись, молодой человек?

Мальчик молчал.

– Вы в порядке? Я уже закончил, так что, если хотите, могу помочь найти ваших родителей.

Мальчик медленно поднял взгляд на профессора. Холодные глаза обожгли старика, и он медленно, как загипнотизированный, опустился в кресло.

– Мы знакомы? – поинтересовался профессор.

– И да, и нет, – ребенок улыбнулся уголками губ.

Голос его, глубокий и нежный, заставил профессора поежиться. Он обволакивал высоким тенором и сменялся басом, вырывая из помутнения. Его голос совсем не соответствовал неряшливому внешнему виду своего обладателя и, тем более, его возрасту. Будто внутри юной серой оболочки затаился умудренный опытом и уставший от жизни старец, говорящий размеренно и неторопливо, соответственно течению собственных мыслей.

Тем временем мальчик продолжил:

– Разве ты не помнишь меня?

– Не припоминаю, – стушевался профессор. – Вряд ли среди моего окружения можно найти столь юных персонажей. Кто вы такой?

– Как странно, – пробормотал мальчик. – Я был уверен, что меня то вы узнаете сразу.

– Я не настроен говорить загадками.

– Скажу прямо – пропадет всякий интерес. У меня есть один вопрос.

– Настолько срочный?

– О, вы даже не представляете, – мальчик подался вперед, и его острые черные глаза блеснули, – насколько он неотложный.

Профессор поерзал на месте и, потерев стучащие виски, сосредоточился.

– Ну, хорошо. Я вас слушаю. Задавайте ваш срочный вопрос.

– Что ж, он очень прост, – мальчик помолчал мгновение, оценивающе смерив взглядом старика, и продолжил…

Часть 1

ПАДЕНИЕ

– Вы готовы умереть?

Закованные в бронзовые латы пехотинцы, стоящие ровным строем, громогласно воскликнули: «Да!», ударив несколько раз мечами по своим щитам, приведя в безумство коней, запряженных в колесницу царя. Но стоящий рядом с Навуходоносором возничий не без труда удержал их. Окинув своим властным взглядом огромную армию, царь продолжил:

– Эти самодовольные и неблагодарные отступники возомнили себя выше меня, выше Вавилона. Они бросили вызов богам, и я велю вам уничтожить каждого из них. Каждого, кто посмеет встать на моем пути. Не щадите никого. Отомстите за своих братьев, что лежат у стен этого мерзкого города, за тех, кто все еще продолжает кричать и взывать о помощи, испуская дух от вонзающихся в их тела стрел и кружащихся вокруг воронов, пирующих средь всего этого смрада. Идите же, дети мои, и утопите этот город в крови!

Царь махнул рукой в сторону осажденного Иерусалима, замершего в ожидании удара непобедимой армии, которая подобно волнам будет разбиваться о каменные стены и отступать. Подобно раненному зверю зализывать раны и с новыми силами бросаться на неприступные камни. Раскатистый гул десятков тысяч глоток прогремел, словно гром среди ясного, погружавшегося в сумерки неба. Кровь воина вскипала в великом правителе при виде открывающейся картины, а царское происхождение вселяло омерзение к окружающей грязи, омерзение к повсеместному невежеству смердящего от гниения собственных ран и испражнений, но по-прежнему непобедимого войска.

Вонь навоза от сотен голов конной армии пропитала воздух и свербела сладостью в носу, несмотря на достаточно почтительное свое расположение от царского походного шатра. От тысячной конницы, абсолютно бесполезной под стенами Иерусалима, осталась едва ли не половина. Кони дохли, много ели и еще больше пили, находясь круглые сутки под палящим солнцем. А еще они воняли. Боги, как же они воняли! Все реже Навуходоносор выходил из своего шатра, благоухающего изнутри экзотическими ароматами цветов и благовоний, свезенных в эту проклятую пустыню со всех концов огромной империи. Царя все меньше радовали ласки наложниц и разнообразие вин. Он скучал по дому. И – пожалуй, в этом было признаться труднее всего – царь устал от войны.

Непобедимый, покоривший все Заречье, смелый и бесстрашный воин, проведший в седле больше времени, чем в мягкой кровати, устал воевать. Эта мысль еще больше пугала, когда он просыпался в окружении обнаженных женских тел от снов, в которых видел не покрытое кровью поле, усеянное обезображенными трупами, а зеленый луг, в которых слышал приятный, ласковый щебет птиц. Ощущал дыхание ветра, чуть касающегося его прядей, и легкое чувство свободы от отсутствия сковавших все тело невыносимо тяжелых доспехов.